Страница 19 из 63
– Ну чего ты будешь зря мерзнуть, тащиться на клячах! Я ведь тоже еду на станцию, – сказал Стамо, усаживаясь рядом с водителем.
Газик рванул с места. Некоторое время мы ехали молча.
– Я еду в округ, нам по пути, – нарушил тишину Стамо.. Он закурил, пламя спички на мгновенье озарило его массивное лицо, оно казалось высеченным из камня грубо, кое-как, видно, мастер не счел нужным заниматься его отделкой. – Оттуда звонили. Интересовались похоронами твоего отца, – продолжал Стамо, – а потом сказали, что вызывают. Зачем-то я им понадобился. Что ж говорю, раз во мне есть надобность, готово! Стамо Юскеселиев по зову партии пойдет хоть на край света, пусть не то что снег – камни падают с неба! Пойдет, не раздумывая! Так или нет, Димо?
– Так, товарищ уполномоченный! – с готовностью ответил шофер.
– А как иначе? Можешь раскидывать умом и так и сяк, а как подведут черту прениям, подсчитают голоса, – тут уже не до рассуждений, – подчиняешься общей воле. Говорят тебе – иди и ты идешь!
– А если не захочешь? – спросил я.
– Не захочешь? – переспросил Стамо и зло засмеялся. Слышно было шуршание шин по выпавшему накануне снегу.
– А ты сегодня мне понравился, – сказал Стамо. – Хорошо держался. Я не люблю нюнь. Просто терпеть не могу. Человек твердого характера – вот образцовый тип гражданина социалистического общества. Со слюнтяями каши не сваришь. Они ненадежны, как скользкая дорога: идешь по ней, а тебя то и знай заносит то вправо, то влево, или, чего доброго, и вовсе растянешься, не дойдя до цели! Кому они нужны, такие дороги! И еще я тебе скажу, что из всех человеческих пород мне (больше всего не по нутру интеллигент. Упаси господи иметь дело с интеллигентом! Полная бестолочь!.. Прикажешь ему, к примеру, снять с крыши амбара одну черепицу, а он ну мудрить: да нужно ли ее снимать, да есть ли смысл, а может, не стоит, да не лучше ли просто перевернуть, а если перевернуть, то на какой бок, – и так до второго пришествия! Страшное дело. Ты уж извини, я вижу, ты неплохой парень. В сущности, ты на кого учишься?
– На математика, – процедил я сквозь зубы.
– Очень хорошо. Математики – не интеллигенты. Вот люди искусства – другое дело. Так я хотел тебе сказать, – ты уж прости! – что твой отец, земля ему пухом, был интеллигент чистой пробы. Добрый человек, но – интеллигент! Умный, способный, а что толку? Скажешь ему: „Ну, я такого-то, собачьего сына, заставлю дерьмо жрать. Лодырь, только и знает бить баклуши”. А он: „Как так? По какому праву?” Видал? По какому, говорит, праву! Нет, с таким человеком каши не сваришь. Пока ты ему объяснишь, что к чему и почему я имею право схватить сволочь за глотку, сволочь эта так тебе напакостит, что только держись. Говорил я ему: „Послушай, приятель, наше время только на первый взгляд кажется спокойным, а в недрах его, понимаешь ты – в недрах! – все бурлит, как в настоящем море, и потому надо действовать быстро и круто и стрелять безотказно. А он мне толкует про демократию… Вот тебе демократия – тюкнули по голове! Да, неплохой был человек, но интеллигентность его доконала. Если бы ему, бедолаге, удалось подольше пожить, я бы много чего вышиб у него из головы – разные неправильные представления и мысли. Непременно бы перековал его. Да только… не суждено было!
Стамо самодовольно молол языком, наглый, незыблемо уверенный в своей непогрешимости. Я молча слушал его, весь кипя негодованием. Этот человек – вульгарная, топорная копия Якима Давидова! Давидовщина преследовала меня по пятам, лезла в мою жизнь, ухмылялась прямо в лицо, отнимала самое дорогое. Перед глазами пошли красные круги, в горле пересохло.
Мы приехали на станцию минут за пятнадцать до поезда. Стамо приказал шоферу ехать обратно, мы оставили вещи в безлюдном зале ожидания и вышли на перрон. С запада дул сильный ветер, время от времени он разгонял облака, и тогда показывался огромный серебристый диск месяца. Черное покрывало в один миг спадало с земли, открывалась белая сияющая ширь полей, вереницы холмов, а за ними – горы, далекие, призрачно синие.
Справа от станции чернел глубокий яр с крутыми склонами, на которых тут и там выпирали засыпанные снегом выступы скал. Яр этот вплотную подступал к восточной стороне площади, он тянулся на юг, постепенно сходил на нет и терялся в низких густых зарослях орешника.
Сначала мы ходили по перрону, то и дело посматривая не идет ли поезд, а потом свернули к обрыву – там было не так ветрено. Казалось, неведомая темная сила влекла нас к пропасти. Как знать, может она, это злая сила, таилась глубоко внизу, на невидимом дне и оттуда тянула нас к себе невидимыми крюками, как об этом говорится в сказках. Кто его знает! Помню, отец однажды нарисовал иллюстрацию: на скале стоит царевна, а царевич карабкается по крутому склону и никак не может добраться до вершины скалы, потому что дьявол, зацепив его за пояс длинным крюком, тащит назад, вниз. Царевич конечно же, не видит крюка, потому что крюк тот особый – невидимый. Так вот, может, и с нами случилось то же самое: мы прогуливались по перрону, а бес поволок нас к пропасти.
– Если бы отец твой не был таким расхлябанным интеллигентом, – не слезал со своего конька Стамо, – он был, казалось, не в состоянии расстаться с этой темой, – жил бы себе и здравствовал по сей день, и мы бы нынче вечером сидели вместе в корчме у Сандо да попивали ракию. Так и знай. Интеллигентность его угробила!
Стамо хотел любой ценой доказать кому-то, что причиной смерти отца была его интеллигентность, а не он, Стамо. Вот какое дело!
– Послушай, – сказал я, – ты до каких пор будешь сваливать вину за смерть отца с больной головы на здоровую?
Мы стояли на самом краю яра.
Он растерялся, разинул рот, будто не веря своим ушам. Но тут же овладел собой, как опытный боксер после внезапного удара, и нагло спросил:
– Ты, пацан, никак спятил?
– Нечего корчить из себя агнца! – вспылил я. – Ты убил моего отца, дубина!
Он замахнулся, но я его опередил. Не зря в нашей факультетской секции я слыл одним из лучших боксеров. Прекрасное левое кроше заставило Стамо покачнуться, а сильный апперкот сбил со слоновьих ног и опрокинул в пропасть. Его огромное туловище покатилось по крутому склону. Светила луна, и все было видно как на ладони.
В ту секунду, когда ноги Стамо отделились от земли и он полетел навзничь, мне показалось, что сверху на меня обрушился ледяной водопад. Все тело обмякло, колени подогнулись, мне нестерпимо захотелось повалиться на снег.
Я хотел звать на помощь и, наверное, закричал бы, но, оглянувшись назад, оцепенел. В двух шагах от меня, чуть в сторонке, стоял Яким Давидов. Как всегда элегантный, в черной фетровой шляпе, черном пальто и светлом шелковом кашне. Он стоял, засунув руки в карманы, и поощрительно улыбался.
– Это… ты? – заикаясь, спросил я и почувствовал, как волосы у меня становятся дыбом. В этом его неожиданном появлении было что-то сверхестественное.
– Я, а то кто же! – сказал Яким Давидов. Помолчав, чтобы хоть немного собраться с духом, я спросил:
– Ты когда приехал? И зачем?
– Приехал с этим поездом, – сказал Яким Давидов, кивнув головой в сторону станции. – Меня прислала твоя мать, чтобы ты не был один.
Только теперь до моих ушей донеслось пыхтенье паровоза.
– Я убил этого человека, – промолвил я, поведя носком ботинка в сторону пропасти. – Ты все видел, правда?
– Ерунда! – Яким Давидов пожал плечами. – Он просто потерял равновесие, поскользнулся и упал. Если бы он не поскользнулся, “того бы не случилось. Все, точка!
Я удивленно уставился на него: уж не издевается ли он надо мной? А он подошел ко мне, взял меня за руку и сказал:
– Не будем терять время! Давай сообщим о случившемся несчастье начальнику станции и с первым же поездом, который придет через пол тора часа, смоемся отсюда. С отцом все кончено, правда?
– Конечно, – сказал я.
– Тогда ничто не мешает нам испариться! – сделал вывод Яким Давидов.
Начальник станции, узнав, что такой страшный человек свалился в пропасть, не на шутку перепугался, он даже на время потерял дар речи. Потом с горем пополам очухался и попросил рассказать еще раз, как произошло несчастье, призвав в свидетели путевого обходчика.