Берег и море

Эмма смотрит в свой стакан. Я помню ту шумиху, которую подняла мэр Миллс и все, кому был небезразличен Генри, включая меня: мальчик отравился. Мальчик умирал.

— Поцелуй истинной любви, — говорю я, и Эмма благодарит меня полуулыбкой за то, что я не заставила её произносить вслух слова о смерти собственного сына. — Я рада, что он сработал.

— Да, я тоже.

Мы чокаемся и допиваем залпом остатки бренди. Дэвид приносит новую лампочку и просит Мэри Маргарет на минуту вырубить ток со щитка, чтобы вкрутить её. И когда кухня снова становится освещена, я решаю, что мне пора бы уже пойти домой.

— Спасибо за … вечер, — произношу я уже на пороге их квартиры.

Дэвид и Мэри Маргарет улыбаются мне по-доброму: тепло и мягко — и я уверена почти на сто процентов, что именно так улыбаются родители, смотря на своих детей. Мне становится немного жалко этих двоих. Они не видели, как растёт их дочь: первые шаги, первое слово, первый поцелуй с мальчиком. Кажется, они были бы самыми лучшими родителями на свете.

Зато я прекрасно могу представить, какого было Эмме — и уж точно ничуть не лучше, чем Белоснежке и Прекрасному Принцу, запертым в чужом мире.

— Будь осторожна, Лу, — говорит Мэри Маргарет.

Я киваю, потому что не знаю, что ответить. Перед тем, как открыть дверь, Эмма предлагает мне заскочить завтра к ней в участок, когда будет свободное время. Я не спрашиваю, зачем, потому что где-то в глубине души надеюсь на то, что смогу наконец хоть кому-то в этом городе стать чуть ближе, чем официанткой, работающей в кафе «У бабушки».

Эмма щёлкает замком, и я тяну дверь на себя. Человек, который оказывается за ней в коридоре, заставляет меня непроизвольно сделать маленький шаг назад.

— Мэр Миллс? — слышу за спиной голос Эммы. — Чем обязаны?

— Я пришла не к вам, — произносит она, смотря точно на меня.

— Лу? — зовёт Дэвид. В его голосе отчётливо слышно беспокойство.

— Всё нормально, — отвечаю я. — Ещё раз спасибо за тёплую беседу.

Я иду к ступенькам мимо Реджины. Слышу по шагам сзади, что она тут же следует за мной. Уже на улице я под самое горло застёгиваю свою толстовку, жду, пока женщина поравняется со мной, и спрашиваю:

— Что вы хотели?

— Поговорить. Ты в порядке?

Реджина протягивает ко мне руку, но, не доведя до моего плеча, убирает её обратно. Она прекрасно знает, что я не позволю ей себя коснуться.

— Да, — я киваю. — А вы? Смерч оставил довольно сильные разрушения в городе.

— Я нанесла заклинание на свой дом. Он остался цел, и я внутри него тоже.

— Хорошо.

Отсутствие точек соприкосновения не застаёт нас врасплох. Мы просто идём вдоль по улице на минимальном расстоянии друг от друга, как настоящие мать и дочь. И хотя молчим, всё равно это намного больше, чем ничего.

— Смерч был твоих рук дело? — спрашивает Реджина.

— Надеюсь, вы меня не осуждаете, — говорю я с опаской.

Реджина качает головой.

— Пожалуйста, давай на ты. Я не так уж и стара!

С моих губ почему-то срывается нервный смешок.

— Ладно, — соглашаюсь я.

— Вот и славно. А насчёт города не волнуйся, я постараюсь привести всё в порядок. И буду только рада, если ты мне поможешь.

— Как?

— С помощью магии, разумеется.

Я вжимаю голову в плечи.

— Я не тот, кто нужен ради помощи. Я только разрушаю всё вокруг …

— Не говори так!

Реджина останавливается, и я следую её примеру. Мы стоим друг напротив друга в полумраке вечернего Сторибрука.

— Кора сказала …

— Прошу тебя, Лу, — она не назвала меня Луизой. Это хорошо. — Не слушай её. Я не знаю, чего она добивается, но за каждым её поступком, вторгающимся в мою жизнь, всё время шла череда несчастий. Я не хочу, чтобы ты повторила мой путь.

Я слабо понимаю, о чём говорит Реджина, но всё-таки киваю. Женщина, видимо, осмелев от нашего разговора, протягивает ко мне руку и осторожно сжимает плечо.

— Тебе просто нужен хороший учитель, — произносит она и, не отрывая от меня взгляд, взмахивает свободной кистью руки.

Фонарь за её спиной, до этого лежащий на земле, поднимается перпендикулярно дороге. Яркий свет лампочки вспыхивает по одному щёлчку.

— Вау, — протягиваю я. — Я лампочки только разбиваю!

— Если ты позволишь … — Реджина улыбается. Точно так же, как Мэри Маргарет улыбается Эмме.

— Да! — восклицаю я, не давая Реджине договорить.

Я хочу приобнять её. Хочу хотя бы на короткое мгновение представить себя полноценным членом семьи. Но сдерживаюсь, потому то знаю — ещё рано.

Она провожает меня до самого мотеля. Всю дорогу мы говорим обо всём сразу, цепляясь за темы, интуитивно приходящие в голову. Раньше я думала, что Реджина Миллс — это больше образ холодной и неприступной стены, чем человек, но сейчас понимаю — она намного реальнее, чем все в этом городе, вместе взятые.

Когда мы прощаемся, она берёт с меня обещание, что теперь мы больше никогда не будем отдаляться друг от друга. И я соглашаюсь, потому что мне кажется это равносильной платой за всё, что она сможет мне дать.

И, если повезёт, включая материнскую заботу.

Поднимаюсь к своему номеру с единственным желанием — рухнуть лицом в подушку и уснуть. Не представляю, как я до сих пор вообще стою на ногах. Но все мои мечты рушатся при взгляде на дверь номера. А, точнее, на мою сумку, стоящую рядом с ней

К двери прикреплена записка. Почерком миссис Лукас выведено: «Извини, Лу, но тебе лучше съехать».

Прекрасно! И как это понимать?

Я перечитываю записку снова и снова, пытаясь разглядеть между строк причину моего выселения. Когда этот бесполезный процесс мне надоедает, я сминаю записку в кулаке, с силой пинаю сумку, разворачиваюсь и кидаю комок бумаги в другой конец коридора. Прижимаюсь спиной к стене и сползаю вниз до самого пола.

Куда теперь идти? К Реджине? Или напроситься к Эмме?

И там, и там меня, скорее всего, примут, вот только это будет напрягать и меня, и их. Конечно, я могу остаться и в коридоре, но зная миссис Лукас, она не остановится перед тем, чтобы треснуть меня метлой или чем посерьёзней.

Для ночёвок на улице слишком холодно. А других мотелей в Сторибруке нет.

— Как там говорил Киллиан? — рассуждаю я вслух. — Тысяча чертей? Тысяча грёбаный чертей! Почему?!

Я толкаю стоящую рядом сумку: скорее символично, чем сильно — но, несмотря на это, та отлетает от меня и врезается в противоположную стену. Я вздрагиваю, а потом появляется ещё кое-что, привлекающее моё внимание. Запах гари.

Записка, которую я скомкала и выкинула, кажется, уже давно горит ярким маленьким пламенем.

Я подскакиваю на месте и бегу к ней. Тушу, с силой втаптывая огонь в деревянную поверхность пола, затем возвращаюсь к комнате за сумкой, подхватываю её подмышки и убегаю прочь, как преступник, который не хочет, чтобы его позорно застукали на месте преступления.

Ноги сами приводят меня к дому Реджины. Я стучу костяшками пальцев два раза, и дверь открывается практически сразу же, что странно.

— Лу? — удивлённо спрашивает Реджина.

— Могу я …, — мне неловко озвучивать такую просьбу вслух даже перед своей билогической матерью. — Миссис Лукас выселила меня из мотеля. Могу я остаться на одну ночь? Обещаю, завтра же утром я …

— Конечно, — Реджина делает шаг в сторону, позволяя мне пройти в дом. Она рада, что я пришла. Или мне хочется, чтобы она была рада?

***

Ночью я невероятно хорошо спала: ни странных звуков, ни слишком твёрдой подушки и слишком тяжёлого одеяла. А с утра меня ожидал ещё и удивительно вкусный домашний завтрак. Точнее, меня и Генри. Мальчишка обрадовался моему приходу, и это было так странно — чувствовать себя желанным гостем.

Всё омрачил выход на улицу. Вспомнив о том, что случилось вчера, я прошу Реджину отвезти меня в больницу, чтобы якобы проверить, как там Киллиан, но перед тем, как пойти в его палату, я прохожу по коридорам и заглядываю в другие. Люди там в основном в сознании и более менее в порядке, однако когда на ресепшне я слышу, что у двоих пациентов в крыле интенсивной терапии состояние лишь ухудшилось за эту ночь, мне становится нехорошо, и вкусные яблочные конвертики, приготовленные Реджиной, подкатывают к горлу, норовя выйти обратно.