В прятки с «Прятками»

— Ты серь­ез­но? — Девица вдруг вскакивает, и я вижу, что под курткой у нее футболка. А под футболкой ничего нет. Вот совсем ничего. — Серь­ез­но? Ты го­тов по­жер­тво­вать чу­жой жизнью, ра­ди сво­его ду­рац­ко­го са­молю­бия? Ты дол­жен быть за­щит­ни­ком и опо­рой для сво­их под­чи­нен­ных. Ты ли­дер Бесс­тра­шия, а не кап­ризный маль­чиш­ка.

Отсутствие чего-либо под футболкой обеспокоило. Не на шутку. От этого страшное, просто невообразимо раздражение накатило как-то внезапно. Захотелось срочно чего-нибудь разбить или просто выкинуть из вагона.

— Су­ка по­ганая! — я вскочил, чтобы не позволять ей нависать надо мной. И не видеть уже, наконец, чертову футболку, под которой нет ни хрена, бл*дь. — Не те­бе го­ворить, что я дол­жен. Бесс­траш­ные — от при­роды во­ины, силь­ные и от­важные. Им не ве­дом страх. Мы го­товим сол­дат, а не…

— Ты го­товишь убийц. — перебила она меня. Ах вот как, значит. А на поле боя должны быть только нежные ромашки. — Твоя жес­то­кость по­рож­да­ет на­силие и без­жа­лос­тность.

— Все ска­зала? — нет, все-таки дура она непроходимая. Хоть у нее под футболкой ничего и нет. Как и в голове. Может проверить? Да ну, на х*й. Кулак впечатывается в стену вагона, одаривая меня спасительной болью — хоть на что-то можно отвлечься.

Она зажмурилась. Ну да, я у*бу нах*й, это точно. Мало не покажется и все такое. Зачем же я так близко к ней стою-то? И под футболкой… Черт.

— Открой глазки. — отвернулась, страшно ей. И тут она облизнула свои губы. — Открой. — почему-то это важно. Хочу, чтобы она на меня посмотрела. Хочу эти губы. Прямо сейчас. Немедленно.

Прижимаю ее к стене покрепче, чтобы и не подумала вырваться, накрываю ее губы своими. Губы мягкие, пухлые, какие-то… невинные и очень вкусные. Опьяняющие. Ощущения навалились внезапно и разом. Вдруг слишком отчетливо пришло осознание того, что я прижимаюсь к ней, и между нами только одежда. И больше ничего. И очень, просто до ноющей боли, хочется, чтобы ее не было. Руки, помимо воли, опускаются ниже, еще немного и уже можно будет запустить их под футболку…

На поцелуй ответила, но как-то растерянно. Ни разу не целовалась? Однако, уже в следующую минуту слегка обмякла, сдалась мне на милость, слегка приоткрыла рот. Мой язык немедленно проникает туда и натыкается на маленький серебряный шарик пирсинга. Не целовалась, значит, а язык проткнула? Знала или догадалась? Или играет так со мной опять?

Почему я тогда подумал про игры? И этот ее пирсинг… Я до сих пор чувствую его у себя на языке, упругий металлический шарик, слышу тихий стук о зубы, возбуждающее поигрывание… Именно с этого момента что-то произошло и… я снова мог быть или казаться… почти нормальным. Неужели в ней дело? А шесть лет назад в Салли? Мои привязанности имеют какое-то влияние на моделирование? У Джанин-то уже теперь и не спросишь.

— Как ты оказалась в городе? — спросил я ее, только бы отвлечься. — Я ведь предупреждал, что тебе сюда нельзя соваться.

— Я заблудилась. Вчера вечером только добралась до ферм, устала очень. — девица отвернулась, потом опять подняла на меня глаза. — Увидела грузовик, он был такой разваленный, грязный. Я думала, он заброшенный. Залезла в него, а там… галеты… Я наелась и совершенно не заметила, как уснула. А проснулась оттого, что пить очень хочется. Я высунулась было, а мы едем! Поняла, что в город, точнее, мы уже были в городе. Как только грузовик остановился, я выскользнула и под него залезла. А когда все ушли — убежала.

— Воровка, значит, — не упустил я возможности сказать ей гадость. Вот на хрена, спрашивается. Она только закатила глаза.

— Думай, что хочешь. Ты, вообще, можно подумать, ангел во плоти. — она презрительно скривилась, но, помолчав буквально несколько секунд, все-таки спросила, — а ты как оказался в Отречении? Вот уж никогда не подумала бы, что спасение придет в лице того, кто совсем недавно хотел застрелить.

— Я не хотел. — вырвалось у меня само собой.

— Но все для этого делал. — она опасливо косится, но все равно продолжает свой допрос. — Что опять с тобой случилось, что ты из убийцы превратился в благородного рыцаря?

— Я не хотел тебя убивать в бункере. Ясно? Если бы хотел, убил бы уже очень, очень давно. — я замолчал, потому что говорить обо всем этом… с ней… как-то странно. Она очень внимательно меня рассматривает, а мне не по себе. Так и хочется спросить: «Что? Что тебе сказать? Что я был под моделированием? Ты не поймешь… Да и не поверишь…»

— Я не могу доверять тебе.

Эшли

Ежась и дрожа от пережитого, словно от холода, я, прислушиваясь к монотонному стуку колес, набирающего скорость поезда, присаживаюсь напротив него. Едва слышный вздох мужчины, заставляет все тело напрячься, а пальцы, против воли судорожно сжаться в кулачки, боясь так откровенно выдать свое волнение от его присутствия. Боясь лишний раз пошевелиться, чтобы не разозлить. Только благодарная улыбка, не смеющая вырваться из плена сжатых до боли губ и изучающий взгляд, старающийся всё подметить, отследить, понять. Его понять. Зачем он пришел? За мной? Но разве я для него не обуза и проблема? Разве Эрик сам, не так давно, не желал моей смерти? Я же, его только раздражаю и злю. И всё. Мелочь, о которой и не стоит думать. И всё равно, он за мной пришел. Что изменилось? На первый взгляд ничего, но мне хотелось улыбаться. Ах ты ж, черт! Дожила!

Эрик, почему-то очень напряженный, хотя сейчас никакой опасности нет, поглядывает исподлобья, но складывалось такое ощущение, что мысли мужчины витают где-то в другом месте. Мои тоже уносятся вдаль, в прошлое, туда, где еще был мир, где не было войны, разрухи, страшных испытаний судьбы и жестоких убийств. Где была, пусть и тяжелая инициация, но так же и свободная жизнь, со своими проблемами, печалями, радостями, страхами, но жизнь. Где был он, совсем другой. Еще другой. А, может быть, и нет.

Память сама возвращает меня в воспоминания: мерно покачивающийся вагон, любопытные взгляды, украдкой бросаемые на отражение мужчины в окне, раздраженный оклик, попытка поговорить, принявшая совершенно другой исход… Надвигающаяся высокая фигура, занесшая руку для удара, мой растерянный взгляд, брошенный на его рассерженное лицо с сощуренными глазами, следящими за тем, как сильно я сжалась и испуганно зажмурилась, от громкого столкновения кулака с железной стеной. Тихий, вкрадчивый шепот, потемневшие глаза, сильные руки, крепко сжимающие плечи, и губы. Не нежные. Беспардонные, напористые. Властные. Словно судорожная попытка покорить. Подчинить. Словно ненавидит. Моё рвущееся наружу взбалмошенное сердце, стремящееся на свободу, и жалкие попытки вырваться. Растерянность, ведь я хотела и мечтала совсем о другом. О нежном взгляде. О ласковых словах и, как мне казалось раньше важно, о приятных ухаживаниях, словно они способны были показать что-то. Доказать. О внимании. О робком первом поцелуе. Не таком откровенно настырном, вызывающим неподдельный испуг. Да, Эрик меня тогда напугал. Не о боли в прикушенной губе и вкусе крови, оказывающем странное будораживание. Боли, смешанной с наслаждением. Вкусе страха и желания. Не о руках, нагло пробирающихся под одежду, прикосновениям которых захотелось поддаться. Мечтала о другом, но тот поцелуй показался невероятно коротким… Всего лишь поцелуй, мой первый, не самый нежный, врезавшийся не только в память. В сердце. Душу. Его поцелуй. А потом… всё разрушилось. Вот так вот вдруг и сразу. Или не вдруг?

Впрочем, ничто особо не менялось, он и не спрашивал меня, чего я хочу. Не больно ли? Нравится? Не страшно? И если я сама тогда еще не понимала, то, кажется, Эрику было плевать. Он всегда был ожесточенный. Всегда поступал только так, как он хотел, а потом старался сделать вид, будто ничего не произошло. Те же холодные глаза, та же, презрительно вздернутая вверх губа, то же хмурое, непроницаемое выражение лица, та же отстраненность. Равнодушный. Надменный. Насмешливый. Гневный. Желающий унизить, обидеть, оттолкнуть. Отдалить от себя подальше. Не позволить стать кем-то важным. Нужной. Словно скопившееся в нем страшное отчаяние, не находило более мягкого проявления. А последнее время, лидер, вообще, не слишком-то воспринимал меня за живое существо. И все равно, вопреки всему, я тянулась к нему снова, разглядев в Эрике того, кто именно был необходим мне. И сейчас тянусь, уже не надеясь на понимание и взаимность. Опять. Это правильно и так естественно, потому что — люблю… И, кажется, что умереть легче, чем разлюбить его.