К Лоле

Усиленно напрягая память, не могу вспомнить своих самолетных соседей. Кто был слева, кто был справа — абсолютный пробел. Важное воспоминание осталось без обрамления, хотя оно вряд ли нуждается в дополнительном орнаменте. Есть вещи неизменные, в какой бы скромный или, наоборот, пышный контекст их ни помещали.

Самолет оторвался от взлетки, и Москва стала медленно теряться в облачной рванине.

Люблю, когда меня везут. Да еще по воздуху. Говорят, старики боятся летать на самолетах. Мне возраст никогда не будет помехой. Разве что финансовое положение подкачает. Я давно уже понял, что Лола нужна моим глазам, знал, что настала пора ехать. Все про себя решил, просто не было денег. Ведь держась за Волос Александры, до цели не долетишь. Пришлось для начала поразгружать на овощной базе вагоны с капустой.

Самолет приземлился в Самарканде в три часа дня по местному времени. На моих часах было двенадцать минут первого — забавная ситуация, когда часы одновременно спешат и отстают! Машина времени, в которой мы летели, оказалась еще и машиной погоды, заменившей холодные московские утренники на теплый, почти жаркий солнечный полдень в Средней Азии. Фантазируя однажды, я был прав. Впервые я помыслил о Самарканде давно, без малого год назад, но, с другой стороны, в книгве все всегда рядом: все встречи и прощания ладно уложены в картотеку мгновений. Переверни обратно пригоршню страниц — и вот оно, первое свидание с Лолой. Энное количество строк спустя — второе, и о нем даже сохранилось свидетельство в виде четвертинки тетрадного листа, которую я разыскал в бумажнике и вынул на свет, чтобы в тысячу первый раз прочитать заученное наизусть, но всякий раз ожидающее подтверждения: «Самаркандская обл., г. Нурабад, ул. Авиценны, 37–29, Хатамовой Л. Ш.»

Смуглый жизнерадостный милиционер с большой фуражкой на маленькой голове объяснил мне, что в Нурабад путь долог: междугородный автобус, четыре часа пути. Тогда я решил сначала найти ночлег. Поспешно сел в медленно наполнявшийся людьми транспорт до центра города и долго ждал, пока не соберутся бредущие с разных концов с черепашьей скоростью пассажиры. Когда на всей площади не осталось ни одного человека, водитель закрыл двери, запел и включил двигатель. Мы покинули аэропорт, проехали по виадуку, потом под мостом и оказались в песчаной пустыне. Возможно, более всего удивленный тем, что я наяву нахожусь в местности, куда в течение долгого времени залетала способная отделяться от тела суть, я замечал только то, что узнавал, замечая, таким образом, очень мало. Сухие деревья, тянущийся слева вдоль дороги рыжеватый холм, торчащие из земли веточки — все мало походило на территорию мечты. Только одиноко расположенное в середине безукоризненно-голубого небесного пространства круглое облачко содержало в себе намек на что-то исключительное. Я опустил мысленный перпендикуляр из центра облака вниз и впервые увидел город. И, как мне показалось, его Хозяина.

Однородный с песками, в чьем желтом кольце он жил и дышал, более серый с лица, чем они, имеющий больше званий и прав, чем все его обитатели, бирюзовыми куполами подпирающий небо, он словно давал, остановив на пришельце испытующий взгляд, малое время на выбор: кем ты войдешь — гостем или нелегалом.

Вот куда мысль привела меня обманными путями. В место иное, чем наши железобетонные джунгли. Туда, где даже электричество — старик, и каждое десятилетие вычитает из его яркости по десять свечей. Туда, где ветхость возводит рябящий заслон, непроницаемый для обласканного Европой взгляда.

Только когда мы въехали на первую улицу, выраженная куполами небесная мощь поднялась над головой и скрылась: я увидел вокруг банальные светофоры и троллейбусы, и наваждение спало.

Если в гостинице не заглянут в мой паспорт, я поселюсь анонимно или под каким-нибудь псевдонимом: Бархат, Кочет, Имруулькайс — для того, например, чтобы разведка в виде вездесущего круглого облака не донесла преждевременно о моем приезде.

Паспорт все-таки потребовали, и я, проверив все карманы и заглянув в ответствовавшую пустотой сумку, вспомнил, что оставил его на полке в уютной далекой общаге. По несущественной теперь причине его не спросили ни в окошке регистрации перед вылетом, ни на контроле у врат отключенного металлоискателя. Получив отказ и оказавшись на улице, я снял куртку, а следом и свитер, повесил на плечо располневшую сумку и подумал, что грядущая ночь, которую, вполне возможно, придется провести под открытым небом, будет пострашнее исламских хулиганов, потому что пока я даром греюсь на дневном солнышке, она запасает холод и зубовный скрежет для идиота, решившего, что документы ему ни к чему, раз они не нужны были, скажем, Христофору Колумбу. Но тому и обратный билет домой не требовался, а мой хоть и в кармане, но значительно потерял в весе — я заранее знаю, что не силен в объяснениях с носителями разных видов униформы.

Ища места, где посеять начинающуюся панику и не кончающуюся печаль, я прошел бульвар, центральную улицу и вышел на площадь Регистан, между древними камнями мостовой которой кое-где имелись щели и промежутки. Заползай в них, моя печаль, напоследок щекоча мне пятки! С трех сторон фасады медресе, с четвертой моя распрямившаяся спина. На галереях Тилля-Кари открыты двери. Купол внутренней мечети лоснится, как губы отобедавшего пловом. Расположившись ближе, я всматриваюсь в узоры на стенах и на башне и слежу за блуждающими вдоль линий арабески солнечными пятнами, угадывая в них игру с заблудившейся тенью одного из тех, кто когда-то населял ряд келий и посещал здешнюю аудиторию. Кроме обязательных магометанских штудий он, возможно, интересовался и другими темами, например влиянием женщин на жизнь и развитие общества, но, как и я, был вынужден заниматься ими теоретически. Не исключено, что он делал это в ущерб занятиям богословием, за что и не принят Аллахом до сих пор.

По доступному пространству площади кружили экскурсионные группы, я сидел на ступенях Шер-Дора, держа в руке купленную у входа в него глиняную статуэтку. Каждый турист водил за собой равную ему по росту тень. Снова пожаловала тревога за мой ночлег. Мне захотелось хоть как-нибудь, пусть даже безадресно, обратиться: «Вы, небеса, облизывающие сливочные края нагрянувших под вечер облаков, будьте благосклонны ко мне! Пожалуйста… Прошу вас… Договорились?»

— Хоть какое-нибудь удостоверение личности у вас есть? — спросили меня.

— Студенческий билет, — ответил я, протягивая упакованную в целлофан книжечку с фото и печатью через барьер, расположенный в просторном холле «Интуриста». — Печать плохо видно, но если хотите, целлофан можно разорвать.

— Разрывать не будем. Я вижу, что вы студент, — сказала сидящая за барьером девушка, чья внешность более соответствовала местности, откуда я недавно прибыл. Интурист по обе стороны баррикады.

— Студент, — на всякий случай подтвердил я и подумал: «Только не задавай ей никаких вопросов, иначе все испортишь своим галопирующим любопытством».

— Я сейчас поговорю с управляющим. Думаю, мы что-нибудь сможем для вас сделать.

И они сделали. Через пятнадцать минут, заполнив два лаконичных бланка, с ключом на брелоке «202» я поднялся на второй этаж и открыл дверь свободного двухместного номера — с душем, туалетом, телефоном, телевизором и видом на еще одну изюминку здешних архитектурных услад. Немного мешали деревья, но и с них, следуя московскому примеру, уже начинала облетать листва. Я разложил на стеклянном столе гостиничную карту города и выяснил, что за окном мавзолей Гур-Эмир. Перед сном, припоминая сюжет вечерней прогулки, я сделал открытие: мое покоящееся на кровати тело располагается параллельно лежащему в могиле Тимуру. Возможно, что и головой в ту же сторону.

Долго оставаться в гостинице я не стал. Теперь, когда у меня в руках была усыпанная значками, указывающими расположение исторических достопримечательностей, схема города, я сожалел о том, как мало времени мне здесь отпущено, и решил поторапливаться, чтобы успеть увидеть все, все, все, включая древнее городище на северо-востоке и зарывшуюся в песок обсерваторию Улугбека. Вдобавок чувствовал голод — самолетная курица плохо меня напитала.