К Лоле

По таким этапам я и пошел. Нетерпение визуального кайфа было так велико, что я попросил у продавщицы разрешения переодеться в глубине ее шатра за шторкой, а затем, держа в руке пакет, куда была свалена бывшая одежда, перешел через улицу к магазину, где работала неизвестная Л. Р. И там предстал у зеркала в новом, так сказать, жениховствующем обличье. Конечно, воздыхатели Зоры имеют сто очков вперед, потому как отобраны не случайно. Представляю, как Зора действует, включая в нужный момент свое всепобеждающее обаяние, которое незаметно превращает избранных ею обычных людей во взволнованных поклонников.

Эти не совсем, впрочем, обычные люди иногда останавливают свои замечательные автомобили около ее магазина и входят внутрь в развевающихся брюках, решительно выстукивая по полу каблуками дорогостоящих ботинок, чтобы, приблизившись к прилавку, за которым стоит молодая спелая девчонка с кокетливой улыбкой на лице, купить «Паркер» с корпусом под розовый мрамор, а еще, как оказывается, и затем, чтобы пригласить Зору поужинать или для начала просто сделать комплимент ее пребольшущим псевдонаивным глазам.

Принимает ли она приглашения, я догадываюсь, но не знаю наверняка: когда я спросил ее об этом, она рассмеялась и назвала меня «мальчиком», но не простым, а «милым», хотя я бы и тогда не обиделся. Невзирая на то что я не отворяю дверей перед теми, кто покупает у Зоры ручки с широкими золотыми перьями, не подаю им кофе и не тру тряпкой лобовые стекла их автомобилей, я все равно именно тот, кем назвала меня моя новая знакомая, и какое значение имеет, что твердит об этом мое самолюбие. Ведь человек не таков, каким он себя полагает, а таков, каким его видят окружающие, он представлен в обществе мнениями посторонних людей. Наверное, поэтому я никому и никогда не расскажу о своей собственной иерархии общества. Никому, в том числе и Зоре — на ее «мальчик» я улыбнулся и кивнул, и был ей искренне благодарен за то, что она идет со мной рядом, слушает мои пустячные истории, соглашается зайти в дешевое кафе, где нет даже стульев, поэтому я усаживаю ее на подоконник и с громким дребезгом придвигаю к ней стол на высокой куриной ноге.

— Значит, ты опечален тем, что в людях иссякает романтизм? — спрашивает она, без труда вылавливая рыбку из пруда — центральный мотив, звучащий в потемках моих предшествовавших повороту в кафе рассуждений. Не хочу показаться Зоре дураком. Достаточно славы оплывшего носа. Пока набираю воздух для очередного нырка в маняще-пугающий омут умозаключений, Зора говорит: «Я и вправду проголодалась». Она откусывает от пирога с черносливом и, жуя, поворачивает золотистую башенку, чтобы рассмотреть причину шума около кассы.

— Нет, Зора, я просто завидую нашим родителям. Когда они были молоды, даже государственный треп имел романтический привкус. Ты, наверное, видела плакатики с объявлениями метрополитена об обучении молодежи. Там есть такая фраза: «Машинистам и помощникам машинистов предоставляется бесплатная форменная одежда», — разрядкой выделено слово «бесплатная». В шестидесятых выделили бы не это, а следующее за ним слово. Сожалею, но культ профессий полностью обновился под влиянием денег.

— Можешь не продолжать: у меня отец полжизни промотал в экспедициях по Северу. Тогда тоже за словом «полярник» стояло понятие «полярки». Извини, что оспариваю, но, на мой взгляд, романтики — это глуповатые люди с необъезженным воображением. Воздушные замки возводить намного легче, чем строить реальные дома. Однако ни один мечтатель не откажется получить квартиру в Крылатском или Строгино.

— Я понял, ты считаешь романтическое мировоззрение упадочным. Оно такое и есть, в том смысле, что романтики вымирают даже быстрее, чем ремелиовладельцы. Но их достоинство не в идеалах, а в романтическом духе, которым они обладают. Им позволительно вообще не думать, потому что они — одухотворенные люди.

У кассы раздался шум. Зора засмеялась, глядя на высокого старика с покатыми плечами, который своей нелепой жестикуляцией неведомо в чью сторону отвлек ее внимание от разговора. Продолжая улыбаться, она повернулась обратно:

— Тебе виднее, раз ты об этом много думаешь. Я — точно не романтик, мне слишком нравится жизнь вокруг. Дискотеки, магазины, работа — все это приносит мне радость. Жаловаться не приходится.

— А если бы ты знала, что есть на свете место, где магазины и дискотеки лучше, чем в Москве?

— Я и так знаю, что есть. Но туда пока никто не пригласил.

Мы допили — я чай, Зора какао — и вышли на улицу. Дневная оттепель закончилась, снова похолодало. Навстречу шли прохожие, и мне хотелось свернуть туда, где никого нет. Внутренняя суета стала овладевать мной. Я уже ничего не рассказывал, а задавал Зоре несвязные вопросы, а она стойко противостояла зябкому ветру и отвечала односложно. У меня возникло ощущение, что неосознанно я пытаюсь от нее оторваться и убежать, гонимый ее неприкасаемым видом: прямая шея, четкий шаг, руки вложены в карманы новомодного кожаного полупальто, локти отставлены назад и чуть разведены в стороны.

Скрупулезно перемолотая скала труда и времени воплотилась в ней, содеянной со вкусом, но без моего участия. Я не мог желать большего, чем пожатие руки, сближение губ или прикосновение щекой. Молча останавливая ее, я чувствовал, что действую словно по чьему-то приказу и до сих пор не успел разобраться с собственными намерениями. «Прошу тебя. Я сама», — сказала Зора и взяла меня под руку. На Второй Брестской в ряд стояли дома. Обман весны, напускавшей на город холодные вечера, был увенчан хитро представленным самообманом. На углу темного здания я снова попытался ее поцеловать. Она подставила щеку. Благодарю, Зора, другую не нужно. Да нет, с чего ты взяла, что я обиделся — у меня были совсем другие намерения. «В следующий раз поведу тебя в „Огни Москвы“, — сказал я. — Такую видную девушку, как ты, необходимо приглашать в рестораны».

Она улыбнулась — без удивления, без насмешки, как будто я был не считающий копеечки студент, а попугай из московской квартиры, прокричавший «Пиастры!». В улыбке, в поощрении движения слов, а не их смысла, проглядывал набросок дружбы, и я не знал, что мне теперь мысленно делать: продолжать надеяться или ставить на Зоре крест.

Попрощавшись с ней у метро, я остался один и дал волю всем внутренним голосам, по возможности внятно звучащим. Вступила партия найденыша со Второй Брестской: «Вот Зора приедет домой, а там ее ждет муж. Большая проблема в том, что ты до безобразия вежливый молодой человек и не можешь задать девушке сакраментальный вопрос о ее семейном положении. А она, скорее всего, замужем, да — замужем, и по возвращении в семейное лоно с удовольствием расскажет своему притопленному в кресле с газеткой супругу о нечаянном дурошлепе, который подкараулил ее в конце рабочего дня, чтобы, вдохновенно распевая поэтические гимны (какие еще гимны?), водить ее по стылым улицам Москвы. „Если бы ты, пупся, в таком же стиле ухаживал за мной, — скажет она, нагружая мякотью своих бедер его колени, — я бы подумала, что, несмотря на твои мудрые залысины, из нас двоих не я, а ты младше на семь лет“. Они будут весело смеяться — и я бы тоже рассыпался мелким бисером, если бы был посторонним, а не внутренним голосом. Другая беда в том, что ты себя чрезвычайно мало ценишь, поэтому находишься в вечном поиске оправдания возникающему у тебя интересу к новым знакомствам. При условии, что в общажном туалете работал бы хоть один сливной бачок, я бы посоветовал тебе бросить записную книжку с адресами и телефонами всех известных тебе барышень в его пучину. Они ровно того стоят. Настоящая избранница никогда не заставит мужчину волноваться, она пробуждает ощущение спокойствия и безбрежности своих оков, как будто ты стоишь на краю океана. А эта якобы блистательная Зора никогда не разглядит, что над тусклотой каменных нагромождений мегаполиса, в котором она живет со своим весьма вероятным мужем и остальным населением столицы, вознеслись хрустальные пики аллегорических вершин, являющиеся одновременно ключами к небесам. Надеюсь, ты понимаешь, что речь идет о бессмертной душе поэта. Уверен, такое достояние сулит тебе одиночество и скромный доход, и никак не обладание некой пассажиркой метро, по жизни расфуфыренной цыпой-дрипой, которая за весь вечер больше не вспомнит о тебе, зато несколько раз подойдет к большому домашнему зеркалу, чтобы покрутиться перед ним, задавая традиционный дамский риторический вопрос. Да фиг с ней, с Зорой, она всего лишь проявление кажущейся свободы выбора, а вот ты — мультикультурный тип, пытающийся при помощи слов преодолеть душевную рознь и конечно же не способный этого сделать. Ведь она непреодолима».