Страница 5 из 123
Реконкиста (длительный, многовековый процесс обратного завоевания тех территорий Пиренейского полуострова, которые еще в VIII веке были захвачены арабами — «маврами») породила особое сословие рыцарей — мелкопоместных и вовсе беспоместных дворян (в Испании их называли «идальго»), основным занятием которых из поколения в поколение была война и чья психология включала в себя презрение ко всякому труду и занятию, кроме воинского ремесла. Эта жизнь в обстановке постоянной военной тревоги и готовности к бою была к тому же окрашена самым яростным религиозным фанатизмом, ибо католическая церковь веками внушала испанскому идальго идею войны с арабами не во имя свободы и единства отечества, а за «святую католическую веру», проповедовала истребление «неверных».
И вот теперь настал момент, когда на территории самой Испании воевать стало не с кем. Масса полунищих и нищих (нередко все состояние рыцаря составляли конь, меч и кое-какие доспехи), малограмотных и неграмотных идальго, даже в мыслях не предназначавших себя ни к какому занятию или труду, жадных до легкой добычи, жестоких и беззастенчивых, набожных и разгульных одновременно — вся эта масса людей оказалась совершенно не у дел. Более того, эта беспокойная вольница становилась в известной мере даже нежелательным элементом в новом государстве — объединенном королевстве Кастилии и Арагона. Раньше, в эпоху борьбы с крупными сеньорами, носителями начал феодальной раздробленности, за создание централизованных государств, короли (как кастильский, так и арагонский) опирались наряду с городами и на мелкое дворянство. Теперь же, когда цель была достигнута — могущество грандов подорвано, раздробленность в значительной мере преодолена (хотя бы в государственно-правовом плане), уния Кастилии и Арагона осуществлена, Гранадский эмират ликвидирован, — складывающийся и крепнущий королевский абсолютизм мало-помалу переставал нуждаться в таких союзниках, как идальго.
А там, за океаном, как уже говорилось, для них открывалось широкое поле деятельности. Корона получала в готовом виде прекрасно подготовленную военную силу для грандиозных территориальных захватов, суливших громадные приращения королевской казне[21]. Идальго же получали неограниченные, не стесняемые какими-либо юридическими или моральными рамками возможности быстрого обогащения, и притом обогащения чисто «рыцарским» способом — без малейшего приложения труда, одной лишь воинской «доблестью», которая в условиях колониальной действительности, когда речь могла идти о столкновении с противником неизмеримо более слабым, превращалась в избиение безоружных, в разбой и грабеж. «…Колониальная зависимость предполагает целый ряд войн, которые за войны не считались, потому что часто сводились к бойне…»[22], — эти ленинские слова, сказанные о колониальных войнах эпохи империализма, с полным основанием могут быть отнесены и к колониализму XVI века. Но не только военная добыча манила мелкое рыцарство за океан: там можно было легко получить то, на что не было никаких надежд дома, — земельные владения, и притом немалые, вместе с закрепощаемыми и порабощаемыми индейцами.
К моменту окончания реконкисты особенно много «безработных» идальго пребывало в юго-западных областях Испании — Андалусии и Эстремадуре. И теперь, когда Севилья стала воротами в Новый Свет, получив вместе с Кадисом исключительное право снаряжать и отправлять корабли в «Западные Индии», туда устремились прежде всего андалусийские и эстремадурские дворяне[23], составившие основу новой специфической социальной категории, вошедшей в историю под названием конкистадоров[24].
Вместе с назначаемыми короной колониальными администраторами различных рангов, вместе с представителями католической церковной иерархии (ибо церковь с самого начала принимала в конкисте самое деятельное участие) конкистадоры олицетворяли испанский колониализм, порожденный вызревавшими капиталистическими отношениями, но осуществлявшийся классом феодалов в ярко выраженных феодальных формах.
Уже летом 1493 г. первые группы будущих конкистадоров составили своего рода «экспедиционный корпус», погрузившийся в Кадисе на корабли огромной на сей раз армады Колумба, который 25 сентября начал свое второе плавание. Начальником этого корпуса или, скорее, отряда (т. е. по существу предводителем первого отряда конкистадоров) был не кто иной, как ветеран Гранадской войны и приближенный королевы Изабеллы Франсиско де Пеньялоса — родной дядя Бартоломе де Лас Касаса (I, 54). Дон Педро, отец будущего историка, также покидал родину, и притом навсегда (I, 41). Эти обстоятельства предопределили жизненный путь Бартоломе де Лас Касаса, в то время еще саламанкского студента, — отныне и до самой смерти его судьба теснейшим образом связана с заокеанскими событиями.
Как известно, вторая экспедиция Колумба положила начало захвату и колонизации острова Гаити, названного мореплавателем еще в декабре 1492 г. Эспаньолой. Здесь Педро де Лас Касас получил в числе других прибывших с адмиралом испанцев энкомьенду, т. е. земельное владение вместе с сотнями индейцев, превращенных волею захватчиков и с одобрения короны в полурабов, полукрепостных. Старый судья из предместья Севильи спустя несколько лет умер на Эспаньоле, а весной 1502 г. его сын и наследник, лиценциат прав Бартоломе де Лас Касас в свою очередь отправился в Новый Свет, дабы быть введенным во владение отцовской энкомьендой.
С этого момента и начинается повествование в тех разделах «Истории Индий», которые включены в настоящее издание. И хотя о себе автор говорит более чем скупо, все же основные вехи его жизни и деятельности (не говоря уже о событиях на острове Гаити и в других областях Нового Света, освещаемых Лас Касасом со скрупулезной точностью и множеством подробностей) на протяжении почти двадцати лет (вплоть до 1520–1521 гг.) прослеживаются с достаточной ясностью и полнотой. Это избавляет нас от необходимости подробно излагать здесь этот отрезок биографии гуманиста. Надо только постоянно иметь в виду, что «История Индий» писалась спустя многие годы и десятилетия после того, как свершились описанные в ней события. «История Индий» — не дневник и не написанный по горячим следам отчет, а исторический труд, созданный на основе многолетних личных впечатлений и наблюдений, с использованием сведений, полученных от других лиц, и различных документов; страницы этой книги освещают ранний этап конкисты ретроспективно, и события оцениваются здесь с тех позиций, к которым Лас Касас пришел к концу жизненного и творческого пути, после многих раздумий, колебаний и переоценок. События поэтому изображены не так, как они непосредственно воспринимались сравнительно молодым лиценциатом, а уже преломленными сквозь призму долгих и трудных лет, прожитых Лас Касасом в напряженной борьбе за элементарные человеческие права коренного населения Нового Света. Эти особенности «Истории Индий» весьма затрудняют воссоздание идейной и духовной эволюции Лас Касаса в наиболее ответственный период его жизни — период перехода от физической и духовной молодости к зрелости, период превращения мало чем примечательного саламанкского лиценциата в смелого обличителя своих братьев по классу, в горячего и бескомпромиссного защитника угнетенных и обездоленных.
На Гаити будущий историк конкисты провел десять лет (1502–1512 гг.). Уже здесь на Лас Касаса не мог не произвести впечатления резкий контраст между усвоенными в годы учения гуманистическими идеями (сочетавшимися в силу его глубокой и искренней религиозности с наивным восприятием библейских и евангельских истин и заповедей в их буквальном выражении) и мерзостями колониальной действительности. Этот контраст неизбежно должен был породить в нем — человеке исключительной прямоты, честности и моральной чистоты — чувство негодования и протеста. Лас Касас не имел, разумеется, ни малейшего представления о подлинной роли церкви как ближайшей соучастницы кровавых деяний колонизаторов. Он полагал, что, обличая с церковного амвона тиранов и угнетателей как отступников от христианских заповедей и моральных норм, он сможет заставить их изменить отношение к индейцам и тем самым спасет ту часть туземного населения, которая еще оставалась в живых. Вот почему Лас Касас становится — и до конца жизни остается — церковнослужителем.
21
В каждом случае изъятия или добычи золота одна пятая его часть составляла королевскую долю.
22
В. И. Ленин. II Конгресс Коммунистического Интернационала. Доклад о международном положении и основных задачах Коммунистического Интернационала 19 июля 1920 г. Полн. собр. соч., т. 41, стр. 216.
23
Известно, например, что на ранних этапах конкисты (1493–1519 гг.) из каждых трех колонизаторов один был андалусийцем, а из каждых пяти один — севильянцем. В морских экспедициях этих лет андалусийцы составляли 70 % всего личного состава (См.: P. Boyd-Bowman. Indice geobiográfico de cuarenta mil pobladores de América en el siglo XVI, t. I. Bogotá, 1964, pp. XII, XVI).
24
Conquistador — завоеватель (исп.).