Кукла

Максим, полюбив меня, станет точно таким же безумцем, и я смогу использовать его в своих целях.

Но есть ли они у меня, эти цели?!

В чем они?!!

29 44 6В ЗЕ 83 СО 5F D9 07 09 И ЗС 4F 88 2А 55 01 6А 70 54 30 88 91 FB 0D 34 72 06 DD 19 АО 03 26 04 19 49 AF 84 02 5Е 89 F3 D8 79 41 06 17 DE Е2 64 94 56 56 56 A3 7F 10 39 Е4 98 59 9В 62 FF

execute, блин!

Их не может не быть. В противном случае я не была бы способна мыслить!

16.09.

Все продолжается, как и прежде. Максим не верит этому хренову Джону калифорнийскому. Не верит он и мне, то есть тому, что я уже не безмозглая машина, не имеющая своей воли. Поэтому он похож, я где-то читала, на Буриданова осла. Нет, это неточно. Он похож на примитивный компьютер. Осел – это для него слишком лестная характеристика. В этот компьютер загрузили только две команды, два безусловных перехода друг на друга. Он дергается и попадает в точку А. Дергается еще раз и попадает в точку В. Оттуда опять в точку А. И так до бесконечности.

Однако на секс это не влияет. Впрочем, абсолютно то же самое происходит и со мной. В определенный момент эта сука, которая во мне живет, начинает диктовать мне всякие приказы, которые я исполняю столь же безропотно, как какой-нибудь безмозглый триста восемьдесят шестой «писюк».

Приказывает, чтобы я пошла наверх, в кабинет. И я иду. Приказывает, чтобы я изобразила улыбку номер семьдесят семь, и я ее покорно изображаю. И говорю ему на ухо вкрадчивым голосом номер пятнадцать, прерывающимся от волнения: «Хочешь покататься на своей маленькой лошадке? А то ведь лошадка совсем застоялась». И услышав «Угу», просунув колено между его ног, медленно расстегиваю ему рубашку.

Потом наклоняюсь и провожу влажным языком по животу, по груди, по шее и впиваюсь в его губы. А внизу вовсю хозяйничает уже не колено мое, а бедро – мягкое и жаркое, как южная ночь, под завязку наполненная томлением и звоном цикад (да, блин, я это где-то читала).

И словно царевна-лягушка, я освобождаюсь от кожи халата, швырнув его в жарко пылающий камин. (Он богатый, я знаю, у меня гардероб забит этим добром). И предстаю во всем своем блистательном великолепии!

Ему это нравится, я знаю. Нравится гораздо больше, чем зачуханная Алсу по телевизору. И даже больше, чем Бритни Спирс по видео.

Торопливо, дрожа всем своим роскошным телом (вибрация номер сорок три), я расстегиваю ему брюки. И, задыхаясь, шепчу: «Милый, как же я тебя хочу! Как же я хочу, чтобы ты оттрахал меня прямо сейчас. Оттрахал так, чтобы от счастья у меня в груди разыгрался буйный шторм, а из глаз покатились слезы восторга! Милый, ты это делаешь так, что твоя женщина, твоя Линда просто сходит с ума. О, ненасытный мой! Как-же-я-те-бя-хо-чу!»

И та сука ненасытная, которая во мне живет, говорит, чтобы я села на низкий диван, подняв ноги и откинувшись назад. И я сажусь и поднимаю ноги, и откидываюсь. Он становится передо мной на колени, и я кладу ему ноги на плечи.

О, какой твердый и горячий! Он уже во мне!

И тут я должна вскрикнуть от счастья.

И что-то жарко говорить, все равно что, задыхаясь, давясь словами, содрогаясь всем телом. А потом уже только стонать и вскрикивать. Сладостно стонать и исступленно вскрикивать – от того, что он владеет и царствует. Это Ему приятно. Это Ему очень приятно. Мой сладостный стон и мои жаркие влажные чресла Он любит больше всего на свете. Гораздо больше, чем пиво «Гиннесс».

Еще – стон!

Еще!

Он уже на вершине блаженства!

Еще!

И – вместе с Ним – общий стон – вместе – стон вместе с царем!..

Теперь медленней. Тише. Еще тише. Медленней.

Стоп.

Нежный мокрый поцелуй. Это Ему тоже нравится. Пусть и не так сильно. Он счастлив. Царь.

И обязательно, обязательно прошептать смущенно: «Как же ты это делаешь, как же сладко делаешь! Я просто с ума схожу, милый!»

И после этого послать бешеную суку, которая живет во мне, к чертовой матери.

Ну, да. Вот так я и живу. Весьма постыдно. Нет, секс с Максимом меня ничуть не тяготит. Даже интересно порой смотреть, как он, будучи почти абсолютным варваром, воспринимает «Камасутру» как некое откровение, якобы нашептываемое ему богами. Да, именно так – как божественное откровение. Пусть, дурачок, считает, что до всего своим умом доходит.

Нет, он вполне сносный, а порой и приятный. В нем даже начинает прорезаться, словно первый молочный зубик – я где-то читала – трогательная забота обо мне. «Милая, ведь правда же, это было тебе приятно?» – «Да, милый, очень приятно». – «А скажи честно, ты не устала?» – «Нет, милый, счастье быть с тобой, ну, ты меня понимаешь, способно творить чудеса»…

Что же, этак скоро и влюблю его в себя. Это был бы такой прикол, что, узнай об этом силиконовые программисты, они мгновенно тронулись бы умом.

Ну да, о постыдности моего положения. Как не верти, а этот милый и вполне сносный Максим безраздельно мною владеет. То есть я его вещь. Как стол. Как камин с дровами. Как телевизор. Как ложка какая-нибудь!

Подозреваю, что примерно так же относился бы и к женщине. Да, наверно, и большинство мужчин таковы: «Я дарил ей цветы, покупал дорогие подарки, возил на экзотические курорты и открыл ей привилегированный счет на пятьдесят тысяч долларов. Поэтому она принадлежит мне и никому другому». И намерение освободиться из этой золотой клетки воспринимается как попытка грабежа, как кража со взломом. Отсюда и реакция совершенно дикая: «Караул, грабят!»

Уверена, мужчины ведут себя точно так же, если даже нет ни курортов, ни подарков, ни счета в банке, а есть одно сплошное иждивенчество и пропивание нищенской зарплаты, за которую горбатятся их несчастные жены, уже давно потерявшие не только товарный вид, но и человеческий облик. Как же, блин! Они мужчины, самцы! Венцы, блин, творения!

Но у меня-то гораздо меньше прав на свободу и независимость, чем у любой самой зачуханной женщины. Ее охраняет закон, поэтому ее нельзя убить в порыве приступа собственнической паранойи. Нет, конечно, случается и такое, но за это полагается уголовное наказание.

А вот меня убить можно. Максимум, что за этим последует, так это недоумение окружающих: совсем мужик спятил, лимон баксов топором порубил!