Диктатор

Едва добравшись до городских ворот, Аттик тут же явился осмотреть заново отстроенный дом Цицерона. В отличие от Квинта, он ничуть не изменился. Его улыбка была такой же неизменной, и он все так же перебарщивал с очаровательностью манер:

– Тирон, мой дорогой, огромноетебе спасибо за то, что ты так преданно заботишься о моем старейшем друге! – воскликнул он, увидев меня.

Фигура его была по-прежнему элегантной, а серебряные волосы – все такими же гладкими и хорошо постриженными. Изменилось только то, что теперь за ним шла застенчивая юная девушка, по меньшей мере на тридцать лет моложе его, которую он представил Цицерону… как свою невесту!

Я думал, что Марк Туллий упадет в обморок от потрясения. Девушку звали Филия. Она была из безвестной семьи, не имеющей денег, да и особой красотой не отличалась – просто тихая, домашняя, сельская девочка. Однако Аттик был до безумия в нее влюблен.

Сперва Цицерон крайне огорчился.

– Это нелепо, – проворчал он мне, когда пара ушла. – Он даже на три года старше меня! Он старается заполучить жену или сиделку?

Думаю, больше всего его задевало то, что Тит Помпоний никогда раньше о ней не упоминал, и беспокоило, что она может помешать непринужденной близости их дружбы. Но Аттик был так откровенно счастлив, а Филия – так скромна и жизнерадостна, что вскоре Цицерон изменил мнение о ней в лучшую сторону, и иногда я видел, что он поглядывает на нее почти тоскливо, особенно когда Теренция пребывала в сварливом настроении.

Филия быстро стала близкой подругой и наперсницей Туллии. Они были одного возраста и похожи характерами, и я часто видел, как они идут куда-нибудь вместе, держась за руки. Туллия к тому времени уже год как овдовела и, при поддержке Филии, объявила теперь, что готова снова выйти замуж. Цицерон навел справки о подходящих парах и вскоре предложил Фурия Крассипа – молодого, богатого, красивого аристократа из древней, но непримечательной семьи, страстно желающего сделать карьеру сенатора. Крассип также недавно унаследовал красивый дом и парк сразу за городскими стенами.

Туллия спросила моего мнения о нем.

– Неважно, что я думаю, – ответил я. – Вопрос в следующем: тебе он нравится?

– Думаю, да, – призналась молодая женщина.

– Думаешь или уверена?

– Уверена.

– Тогда этого достаточно.

По правде говоря, я считал, что Крассип влюблен скорее в мысль о том, что Цицерон станет его тестем, чем в мечту, что Туллия станет его женой. Но я придержал эту точку зрения при себе. Была назначена дата свадьбы.

Кто знает тайны чужого брака? Уж конечно, не я. Марк Туллий, например, давно жаловался мне на раздражительность Теренции, на ее одержимость деньгами и на ее предрассудки, а также на холодность и грубый язык. Однако весь тщательно продуманный юридический спектакль, который он ухитрился дать в центре Рима, был ради нее – то был способ загладить все беды, свалившиеся на нее из-за краха его карьеры. В первый раз за долгое время их брака он положил к ее ногам самый великий дар, какой мог предложить, – свое ораторское искусство.

Впрочем, Теренция никогда особо не хотела слушать его речи. Она вряд ли когда-либо слышала публичные выступления Цицерона и точно никогда не бывала на его выступлениях в суде. Не имела она никакого желания начинать слушать их и сейчас. Ее муж пустил в ход немалую долю своего красноречия, чтобы убедить ее хотя бы покинуть дом и спуститься на форум тем утром, когда он должен был выступать там по делу Руфа.

К тому времени судебное заседание шло уже второй день. Обвинение по делу уже было изложено, и Руф с Крассом ответили на него. Оставалось только выслушать выступление Цицерона. Пока другие говорили, он сидел, с трудом скрывая свое нетерпение: детали дела были для него неважны, и адвокаты нагнали на него скуку. Атратин смущающе-пронзительным голосом описал Марка Целия Руфа как безнравственного, постоянно предающегося наслаждениям, погрязшего в долгах «красавчика Ясона в вечной погоне за золотым руном», которому Птолемей заплатил, чтобы тот запугивал александрийских посланников и устроил убийство Диона.

Следующим выступал Клодий. Он описал, как его сестра, «эта скромная и утонченная вдова», была одурачена Целием Руфом и дала ему золото по доброте душевной – ибо полагала, что деньги будут потрачены на общественные развлечения. Но Руф воспользовался деньгами, чтобы подкупить убийц Диона, а потом дал яд слугам Клодии, чтобы убить ее и замести следы.

Красс, в своей медлительной и тяжеловесной манере, и Руф, с типичной для него живостью, дали отпор каждому из обвинений. Но мнения склонялись к тому, что обвинение добилось успеха и юного подлеца, скорее всего, признают виновным. Таково было положение вещей, когда на форуме появился Цицерон.

Я проводил Теренцию на ее место, в то время как ее муж проложил себе дорогу через тысячи зрителей и поднялся по ступеням храма туда, где заседал суд.

Жюри состояло из семидесяти пяти присяжных. Рядом с ними сидел претор Домиций Кальвин со своими ликторами и писцами, а слева размещались обвинители, за которыми в боевом порядке выстроились их свидетели. Среди свидетелей в первом ряду, в скромном одеянии, но привлекая к себе всеобщее внимание, была и Клодия. Ей почти исполнилось сорок, но она все еще была красива: величественная особа со знаменитыми огромными темными глазами, которые могли в один миг приглашать к интимности, а в следующий – грозили убить. Было известно, что они с Клодием необычайно близки – настолько близки, что их даже часто обвиняли в инцесте.

Я видел, как Клодия слегка повернула голову, чтобы проследить за Цицероном, пока тот шел на свое место. Выражение ее лица было презрительно-равнодушным. Но она, должно быть, гадала, что будет дальше.

Марк Туллий поправил складки тоги. Записок у него с собой не было. Громадную толпу накрыла тишина.

Цицерон посмотрел туда, где сидела Теренция, а потом повернулся к жюри:

– Сограждане, все, кто не знает наших законов и обычаев, могут недоумевать – почему мы здесь, во время общенародного праздника, когда все остальные суды приостановили свою деятельность? Почему мы здесь, чтобы судить трудолюбивого молодого человека блестящего интеллекта – тем более когда оказывается, что его атакует тот, кого некогда он сам преследовал по суду, – и богатую куртизанку?

Тут по форуму прокатился оглушительный рев – такой звук толпа издает при начале игр, когда знаменитый гладиатор делает свой первый выпад. Вот на это они и явились посмотреть!

Клодия уставилась перед собой, словно превратившись в мраморную статую. Я уверен – они с братом никогда бы не выдвинули свои обвинения, если б думали, что против них может выступить Цицерон. Но теперь путь к отступлению был для них отрезан.

Дав понять, что будет дальше, мой хозяин продолжал возводить здание своего дела. Он нарисовал портрет Руфа, в котором того никогда не узнали бы его знакомые – здравомыслящего, тяжко трудящегося слуги государства, чьей главной неудачей было то, что «он родился не лишенным красоты». Это и привлекло к нему внимание Клодии, «Медеи Палатина», жившей в доме, расположенном по соседству с домом, в который он переехал.

Цицерон встал позади сидящего Целия и сжал его плечо.

– Перемена места жительства стала для этого молодого человека причиной всех его злосчастий и всех сплетен, потому что Клодия – женщина не только благородного происхождения, но и пользующаяся дурной славой, о которой я скажу не более того, что требуется для опровержения обвинений.

Оратор помедлил, чтобы подогреть в толпе чувство ожидания.

– Как многим из вас известно, я нахожусь в состоянии большой личной вражды с мужем этой женщины…

Тут он остановился и раздраженно щелкнул пальцами.

– Я имел в виду – с братом: вечно я в этом путаюсь.

Марк Туллий идеально выбрал время для такого высказывания, и по сей день даже люди, ничего больше не знающие о Цицероне, цитируют эту шутку.

Почти все в Риме в тот или иной миг испытали высокомерие Клавдиев, поэтому то, как их высмеяли, было неотразимым. Это произвело впечатление не только на публику, но и на жюри, и даже претор представлял собой изумительное зрелище.