Странности любви

Дверь открылась не сразу. Вид Кати показался Полине несколько странным: лицо красное, волосы встрепанные, глаза с виноватым испугом.

— Я, наверно, вас разбудила? — извинилась Полина.

Катя не отпустила дверную ручку и, спросив Полину, чего она хочет, смутилась:

— Минутку, я сейчас.

И скрылась за дверью, не пустив Полину в кабинет.

"Не иначе Галкин своего добился!" — предположила Полина, и, зажав в ладони выданные врачом таблетки, уже дошла до конца коридора, как вдруг дверь одной из комнат резко распахнулась, и, чуть не сбив Полину с ног, оттуда выскочила Нефертити. Подбежала к кабинету врача, рванула на себя дверную ручку, принялась изо всех сил дергать ее.

— Таня, что вы делаете! — Полина пыталась поймать ее обезумевшую руку. — Остановитесь, нельзя же так!

Нефертити ее словно не слышала.

Неожиданно щелкнул изнутри замок.

— Что случилось, Таня? — вскинула брови Катя Роднина.

Оттолкнув от порога врачиху, Нефертити бросилась в комнату, к открытому окну.

Полина вздохнула с облегчением, только взяв Миронову под руку и вытащив из кабинета.

Едва они вышли из корпуса, как увидели бегущую к ним навстречу Зою.

— Тань, а Тань, ты видишь, кто к нам в гости приехал? — закричала издали, показывая в сторону ворот.

За ними горел в лучах яркого солнца оранжевый "Кировец".

— Представляешь, Васенька! Вместе с братом. Классная тачка, верно?

Зоя оттащила сестру в сторону от Полины, зашептала что-то ей на ухо. Через секунду они обе уже бежали к воротам.

"Кировец", отфыркиваясь дымом, исчез из виду.

А через два часа командир собрал экстренное заседание штаба отряда, поставив на повестку дня вопрос об отчислении из ССХО Тани Мироновой.

— …мало того, что она нарушила приказ, воспользовалась государственной техникой в личных целях, — стараясь не очень горячиться, докладывал командир, — она преступила нормы нашего общежития. Она… — он кашлянул, соображая, как бы получше назвать вещи их собственными именами, но махнул рукой и сел, отвернулся к окну.

Впрочем, все и так знали, что стряслось.

Директор, возвращаясь через станцию в центральную усадьбу, заметил спрятанный в переулке оранжевый "Кировец". Быстро вычислив, где может быть водитель, пошел к винному магазину, к которому тянулся длинный растрепанный хвост. Здесь он их и застукал — Василия и Нефертити, уже успевших отовариться. В руках Василия была объемистая капроновая сумка, где под надежным прикрытием "Боржоми" директор обнаружил несколько бутылок "Русской". Впрочем, Нефертити тут же заявила, что сумка — ее, Вася только помогал нести.

Ивана и Зою, стоявших в очереди за продуктами, Дормир не заметил, и они благополучно смылись.

Василию директор приказал возвращаться в совхоз: "Сейчас разберемся!" А Нефертити передал из рук в руки командиру — вместе с вещественными доказательствами.

Миронова попыталась выкрутиться: это, дескать, для растирания, для больных суставов, так сказать, в лечебных целях. Но командир был не из тех, кого можно провести на мякине, — тут же организовал собрание.

— Предлагаю исключить Миронову из отряда и отправить в институт, сопроводив соответствующим письмом, — заключил Игорь Павлович. — Прошу высказываться.

Комиссар заерзал на стуле:

— Старшую исключить, а младшую оставить?..

— Предлагаете исключить обеих? — обрезал его командир.

— Может, она и в самом деле для натирки? — неуверенно сказала Аня.

— Не смешите коллег, Анна Ивановна! — вяло отреагировал Игорь Павлович. — Натирка за червонец?

— А если дешевле нету? — хмыкнул комиссар. — Попробуй-ка, найди ее.

— И вы пробовали?

— У Тани и в самом деле суставы болят.

— Товарищи, товарищи! — Командир постучал карандашом по столу. — Не забывайте, зачем мы собрались. Прошу по существу.

— А если по существу, — начала Полина, — то вы, Игорь Павлович, прекрасно понимаете, что это значит для Мироновой. Мы ведь не только характеристику ей испортим, но и…

— Она ее сама себе испортила! И если мы ее сейчас не накажем…

— …других будет трудно удержать в узде, — закончила за него Полина. — Известный способ закручивания гаек.

— Известный или нет, а я не вижу другого, чтобы навести дисциплину в отряде.

— Нечего было в командиры лезть, раз со зрением плохо, — повторила Полина слова директора.

— Вообще надо что-то делать, — не, глядя на Полину, предложил комиссар. — В отряде такое творится… Надо их остановить.

— Кнутом?

— Кнут, Полина Васильевна, надежный союзник любой демократии. И самое быстродействующее средство, — поддержал командир.

Аня, с тревогой переводившая взгляд с Полины на Игоря Павловича, поспешила вернуть их от политических дискуссий к повестке дня:

— Но Зоя виновата нисколько не меньше! Это она все затеяла, верно, Полина Васильевна?

— Ее вина недоказуема. А вот сестру директор поймал с поличным. Короче, давайте проголосуем. Полина Васильевна, как я понимаю, против исключения Мироновой. Кто за? — Комиссар, по-прежнему не глядя на Полину, медленно поднял руку. — А вы, Анна Ивановна? Воздержались, надо полагать? Итак — большинство за при одном против и одном воздержавшемся, — подвел итоги голосования.

Не успел командир отстукать свой приказ на машинке, как услышал крики и топот ног бегущих в сторону Фроськиного омута.

Бросившуюся в него Нефертити спасли — к счастью, в это время поблизости оказалась тетя Клава, промышлявшая удочкой для "щец из щучки". Таня отделалась сравнительно легко: наглоталась воды, да на теле было несколько кровоподтеков.

Когда Полина влетела в кабинет врача, куда поместили Миронову, Таня лежала лицом к стене, с закрытыми глазами и плотно сжатым ртом. Катя Роднина стерилизовала шприцы, а тетя Клава, сидящая у Таниного изголовья, гладила ее и причитала:

— Ой ты, деточка ты моя горькая, да разве ж так можно? Да что ж ты глазоньки-то свои не пожалела? И рученьки свои красивые не пощадила? Вон кожа-то у тебя какая белая да гладкая, — осторожно проводила жесткой, как терка, ладонью по голому Таниному плечу. — Вон синячищи какие здоровенные!.. Ничего, все пройдет, все уляжется. Я тоже, когда сыночка своего, Петеньку, похоронила… Он у меня шофером работал, позапрошлой зимой на машине разбился. Думала, не смогу жить, глаз никогда не выплачу. А вот живу. Той же задницей на той же табуретке сижу. Ничего…

За дверью столпились студенты, жаждущие прорваться к Мироновой, и Полина вышла их утихомирить:

— Расходитесь, Тане нужен сейчас покой, — уговаривала их.

Отогнав всех от двери, направилась было к себе, но ее догнал Галкин:

— Полина Васильевна… я… тут вот… короче, передайте это Тане, — достал из-под джинсовой куртки целлофановый сверток, неловко сунул его Полине.

— Что это?

— Да так, ерунда. Атласные туфельки — родители по моей просьбе достали. Блажь, конечно, ерунда… Но, может, ей будет приятно, а?

— Конечно. Но вы должны передать ей это сами. Не сейчас, конечно, потом.

Вернув Галкину сверток, отправилась в свою комнату: ее сильно знобило, болела голова.

Едва открыв дверь, услышала приглушенные рыдания.

— Аня, что случилось? — бросилась к кровати, на которой, уткнувшись лицом в подушки, плакала Аня.

Полина обняла ее за вздрагивающие плечи.

— Не надо, Полина Васильевна! Это я, я во всем виновата! Если бы я проголосовала против, Миронова бы…

— Успокойся, Аня, твой голос все равно бы ничего не решил: было бы фифти-фифти. А у командира — право выбора, ты же знаешь. Не из-за тебя же она…

— Из-за всего вместе, — всхлипывала Аня. — Нет, я должна была голосовать против. Должна! Командир… Игорь… он меня просто гипнотизирует.

Вдруг она перестала плакать, села в кровати.

— Я очень плохая, а, Полина Васильевна? Ведь у него семья. Правда, он говорит, что не живет с ними. Уже больше года. Но все равно. Мне ведь от него ничего не надо. Ничего, кроме ребенка.