Странности любви

— Командир обещал, — наседал директор.

Полина нерешительно повернулась к студентам — может, в самом деле обещал?

— Кто хочет коров подоить? Есть добровольцы?

— Были б атласные туфли, я бы, пожалуй, пошла, — отозвалась Нефертити. — А в резиновых сапогах что-то не хочется.

— При чем тут какие-то туфли? — вскипел Дормир. И поощрил: — Давайте, давайте! Заодно бычка себе на суп выберете.

— Мы доверяем вашему вкусу, — острили студенты, наотрез отказываясь работать на ферме.

— Но командир обещал!

— Пусть он и доит.

Полина сочувственно улыбнулась директору, попросила водителя трогать.

— А еще аванс просят! Ладно, вы у меня попросите! — грозил Дормир, спрыгивая со ступеньки. — Белоручки! Интеллигенты, мать вашу так!

— Эй, полегче! Тут ведь девушки! — возмутился Галкин.

— Вы же культурный человек, — присоединился к нему Беспутнов.

Но директор уже шел к церкви-амбару.

— Неужели у нас все руководители такого уровня? — повернулась к Полине Нефертити, когда автобус отъехал от фермы.

— Что вы, Таня, есть много хуже. Этот ведь академию закончил.

Полина вспомнила, как Игорь Павлович по просьбе своего знакомого, уволенного в запас, забрасывал директору удочки насчет аренды нескольких га в местных краях. Дормир отшил Игоря Павловича вместе с неизвестным директору претендентом на совхозную собственность. "У нас своих прохиндеев хватает, кто хочет за государственный счет собственные карманы набивать. Чтобы еще чужих вскармливать, советских миллионеров плодить!"

— Короче, пусть пропадет, но другому не попадет. — Полина старалась отвлечь Миронову от ее мыслей, но она все же напряженно прислушивалась к происходящему за спиной — к веселому баску Галкина и беззаботному смеху Зои.

— Вы говорите — руководители. А дети? Нравственная ошибка…

Поговорить с Нефертити о Галкине так и не удалось — приехали на поле.

И тут же небо стало заволакивать тучами.

Если у природы нет, как считают, плохой погоды, то наверняка есть плохое настроение. Иначе как объяснить, что в солнечные дни все делается легко и просто. Даже картофельное поле с бороздами бесконечной длины не производит такого гнетущего действия. А вот в дождь… Мало того, что земля черная, сапоги и руки — тоже, так еще на душе мрак, непроглядная хмарь.

— Здорово мы смотримся со стороны, верно? Парусники двадцатого века, — громко говорила Нефертити, в расчете на отклик шедших впереди ее Галкина и Зои.

Вздувшиеся на спинах ребят блестящие от дождя полиэтиленовые пленки и в самом деле напоминали паруса под ветром, разбросанные по темным волнам огромного поля. С каждым порывом они крупно вздрагивали, словно готовые сорваться и полететь по застывшему морю.

— Пошто мы в эту глину здоровье свое закапываем? Все равно ж эту нитратную картошку жрать никто не будет — сгниет! — Борис Беспутнов придвинул свою корзину к Нефертити.

— Работай, работай! — поощрила она, поглядывая на соседнюю борозду, где сонно передвигался с набрякшим от дождя мешком Галкин.

— А зачем? Уже импортная идет. Читала?

— Нет, — буркнула Миронова, сердито толкая вперед корзину.

— Ну как же, в "Комсомолке"! Так и называется: "Картошка из Берлина".

— Вот дают! — восхитилась Нефертити так громко, чтобы слышно было и на соседней борозде. — До чего докатились! Картошка — из Берлина, пшеница — из Канады, стиральный порошок — из Индии. Весь мир на нас работает, не кисло, а?

— Верно! — с готовностью откликнулся Боб. — Больше всех выращиваем и больше всех по дороге теряем. Все рекорды Гиннесса переплюнули. Семьдесят лет с гаком учились!..

— Тебе ль, Боб, об учебе-то говорить, помолчал бы лучше, — вдруг ощетинилась Нефертити, глядя, как Галкин ссыпает в мешок собранную Зоей картошку. И, дождавшись, когда Зоя поплелась с пустой корзиной назад, крикнула сестре: — Валяй, валяй, Зоя! Один Берлин всю Россию не накормит.

— Для конкурса красоты стараетесь? — съязвил Беспутнов.

— А что? По трудовым показателям любому фору дадим.

Галкин завязал наполненный мешок, пнул его для большей прочности носком сапога и собрался было идти за другим. Но Нефертити его остановила:

— Ой, что это у тебя на шляпе?

— Отстань! — отрывисто бросил Галкин, однако стащил свое сомбреро, глянул на его поля. — Птичка, наверно, пролетала.

— Благодари бога, что коровы не летают!

Перескочила через борозду и, достав белоснежный платок, принялась очищать с тульи оскорбительное пятно. Галкин, воспользовавшись передышкой, распрямил широкие плечи и, шурша полиэтиленом, сладко потянулся, помесил резиновыми сапогами глинистую землю, разминая ноги:

— Э-э! Отличная погода, господа! А не испить ли нам чего покрепче?

Его взгляд устремился к другому концу поля, где стояли огромные бидоны с водой и куда направлялась Зоя.

— Надо же: в жару и стакана воды не выпросишь, а тут целых два бидона притащили!

— А у нас все навыворот: летом работают комбайны снегоуборочные, а зимой — картофелеуборочные, — радуясь взаимопониманию, зачастила Нефертити.

Не сводя глаз с другого конца поля, Галкин хлопал в вязкой жиже тяжелыми сапогами.

— А ты говоришь: "атласные туфельки".

Нефертити вскинула брови: оказывается, в автобусе Галкин не так уж сильно был занят Зоей. Оказывается, прислушивался и к тому, что говорила она, Таня…

— Ой, ты же ведь промок! Давай пленку получше натяну.

— Отстань!

— Возьми вот сухие варежки.

— Отстань!

— Забуксовал? — благодарно глянула на прочно увязшие в глине сапоги Галкина. — Помочь?

Он раздраженно дернул плечом, повернулся в сторону бидонов.

— А ты заметил, какое слово сейчас в самом ходу у газетчиков? Про-бук-сов-ка. Заметил? — поинтересовалась, загораживая собой ненужную перспективу на другом конце поля. — Только за что-нибудь возьмемся, как уже буксуем. И в экономике, и в праве, и в социальной сфере — везде. Во в трясину-то залезли! Никак выбраться не можем.

— Чёй-то ты в политику вдарилась? Хороший заменитель секса, да?

Галкин вызволил наконец из грязи свои сапоги и, обойдя Миронову-старшую, крупно зашагал к бидонам с водой. Вскоре оттуда донесся звон кружек и Зоин смех.

— У-у, жидкая, не иначе опять разбавленная, — хохмил Галкин, демонстративно выплескивая воду.

— Галкин правильно говорит, — Беспутнов снова подтянул к Нефертити корзину с картошкой. — Лучше бы сексом занималась.

— С тобой, что ли? — фыркнула Нефертити.

— А хотя бы. Ну и характерец у тебя, Миронова!

— Мою физию характером не исправишь, — засмеялась Миронова. И уже мягко, почти нежно, словно увещевая малое дитя, стала втолковывать Беспутнову: — Секс, Боренька, игрушка для родителей. У нас есть дела поважнее, верно?

Подмигнула потерявшему дар речи Беспутнову и пошла прочь, мужественно не глядя в сторону бидонов.

— Что происходит, а, Полина Васильевна? — пожаловалась, становясь в одну с Полиной борозду. — Куда идем? Кто перестраивать все это будет? Мы, что ли? "Духовный потенциал страны" — звучит, правда? Это мы-то?.. А откуда нам духовность черпать? Из чего? Где они, образцы-то?

— Видите ли, Таня, — попыталась ответить Полина. Но Нефертити ее не слушала.

— Ведь все уничтожили. Все, что тысячелетиями по крупицам собирали. Ну разве это по-хозяйски, а, Полина Васильевна? На голом месте вон и сурепка не растет. Вырубили под корень всю интеллигенцию, всех носителей культуры. Как же — аристократия чертова!

— История революций, Таня…

— История?! Растранжирили генофонд нации, а теперь с нас культуры требуют, нравственности. А на меня, может, умных генов не хватило! Дефицит — во всем, не только в порошке стиральном.

Она оторвалась от клубней, вытянув шею, наблюдала, как Галкин удалялся с Зоей к опушке, укрыв ее своей полиэтиленовой полой.

— Лишь бы урвать побольше. Только себе! А чтобы для других… Кто сейчас выйдет на Сенатскую площадь? Или на костер пойдет ради общего дела? Шкуроспасы! Хапуги! Обыватели!