Страница 2 из 6
Двери подъезда были старыми. Но лестничная клетка уже была облагорожена недавней "косметикой", а значит дом не собирались отправлять в "утиль", или попросту забывать. Как случилось с переделанной в общагу бывшей казармой, в которой ему с семьей приходилось ютиться.
Дверь в квартиру тоже была старой, но Илья-то знал, что за ней кроется другая: стальная с огнеупорной отделкой, которую он сам лично устанавливал на свои же деньги. Депозит на будущее, как он про себя это полушутливо называл.
Нажав на кнопку звонка, он с полминуты слушал его соловьиные переливы, и отпустил только тогда, когда за дверью зашаркали знакомые шаги.
Дверь отворилась, звякнув натянутой цепочкой, и на Илью воззрились прищуренные, потонувшие в паутине морщин глаза:
- Кто вы?
- Здравствуйте, Валентина Федоровна! Это я, Илья!
- А-а-а! - Старушка расплылась в улыбке. - Это ты, Илюша! Проходи, милый, проходи.
Дверь закрылась, чтобы через секунду распахнуться настежь.
- А я вам гостинцев привез! - Он потряс пакетом. - Все без химии, как вы любите. Ну, и еще кое-что к чаю.
- Ах ты ж, мой хороший. Да ты не разувайся, у меня и так не прибрано.
- Ничего-ничего. Не дело это, по дому в ботинках расхаживать.
Проходя на кухню, он уже привычном взглядом окинул переходящие одна в другую комнаты.
Хорошая квартира. Добротная двушка, да еще в крепком доме. Небольшой ремонт, и заселяйся хоть сейчас.
***
Виктор не любил, когда его отвлекали по пустякам. Он всегда считал, что работа прежде всего и отдаваться ей нужно с головой. Так он считал сам и требовал того же от подчиненных. Потому Виктор предпочитал иметь дело с людьми, выросшими, как и он сам, в детдоме. Ведь в политике, как и в жизни, не должно быть места маменькиным сынкам и прочей мягкотелой шушере.
Этот жизненный курс он старательно прививал и дочери, которая на пороге взрослой жизни никак не желала расставаться с детскими иллюзиями. И очень надеялся, что кроме мольберта в голове у девчонки есть еще и планы на будущее.
Больше Виктор не любил только маркетологов и прочих пиарщиков. Коварный народец, не гнушающийся любых, даже самых грязных методов. Но, к сожалению, мало кто проходил во власть без их помощи.
Лев Линдерман, сидевший напротив, был ярчайшим представителем этой братии.
- Судя по данным аналитиков, - вещал пиарщик. - Явка на городских выборах, как правило, не превышает сорока процентов. Молодежь и люди среднего возраста голосуют редко, исправно участки посещают лишь пенсионеры. А значит, они и являются основой местного электората.
- И?
- Вам знакомо выражение: "плохонький, да свой"? - Спросил Лев, но наткнувшись на хмурый взгляд шефа, торопливо продолжил: - Видите ли, Виктор
Артурович, вы в городе человек новый, не примелькавшийся. А пенсионеры народ подозрительный, и на слово верят только коммунистам и героям сериалов. Так что они скорее проголосуют за пускай вора, но которого они знают, чем за совершенно чужого человека. Вот если заставить их пустить слезу...
- Ближе к делу, Лев.
- Вот, - тот достал из папки листок и протянул начальнику.
Это была распечатка выписки из какого-то личного дела. Кроме нескольких скупых строк с общей информацией в уголке была фотография, с которой на Виктора смотрела тщедушная, с сеткой глубоких морщин старушка.
- Приходько В.И. - прокомментировал Лев. - Во время Афганской войны потеряла сына, который до сих пор считается пропавшим без вести. Вот, кстати, его фотография.
На стол лег снимок парня лет двадцати пяти, с лейтенантскими погонами и лихо заломленным голубым беретом. И очень - очень знакомым лицом.
- Никого Вам не напоминает?
Не дожидаясь очередного сурового взгляда шефа, Лев аккуратно положил рядом маленькое зеркальце.
- Нам не стоило особых трудов убедить госпожу Приходько, что ее сын выжил. Что он выполнял особое задание и теперь вернулся, пускай и под совсем другой фамилией. Благо имя абсолютно совпадает.
Неожиданно Виктору захотелось взять и вмазать этому лоснящемуся мерзавцу прямиком промеж блестящих глаз. Даже кулаки сжались до боли в суставах, и ему стоило больших трудов заставить себя успокоиться.
Потому что дело прежде всего. А Лев, хоть и мерзавец, дело говорит.
***
Вера не могла узнать своего возлюбленного. Нет, это было его лицо, его дыхание, его пальцы, что неожиданно ослабли на ее плечах. Но вот глаза... Глаза, в которых она всегда растворялась без остатка, стали другими. В один момент, в одно мгновение.
- Что? - Переспросил Роберт.
- Я... Я беременна, - повторила Вера и вздрогнула.
Свои же слова колко отдавались в голове, норовя холодными иглами сорваться в сердце. Она боялась осознать их, даже когда "две полоски" окончательно расставили все точки. Даже в пути, пока за окном такси мелькали новогодние витрины, Вера старательно отгоняла их. И только приехав к любимому, только оказавшись в его объятиях, она дала им волю. Потому что любая ее печать растворялась в его теплом голосе.
Но не в этот раз. Роберт отпустил ее плечи, отвел на секунду взгляд:
- Ты уверена?
- Да, - Вера не понимала, что происходит. Мастерская, в которой они находились, всегда отождествлялась для нее лишь со светом. Расставленные по углам картины, мольберты, и такой очаровательный беспорядок казались ей волшебной страной. Ведь именно здесь она впервые увидела своего принца, который властвовал над этим королевством. И даже сумерки вечеров, которые они тут с упоением проводили, не могли затемнить магической атмосферы.
Сейчас же в окна бил полуденный свет, но так темно еще никогда не было.
Страх, маячивший где-то в стороне, хлынул в грудь холодной волной. И вместо того, чтобы прогнать, слова любимого лишь больше его усиливали. Вера слышала их урывками, будто слух просто отказывался воспринимать услышанное:
- Это слишком... Рано... Ты должна понять, сейчас не время... У меня же выставка в Париже, карьера... Да и тебе всего восемнадцать... Рано...
Теперь Вера точно никогда не признается, что никакие ей не восемнадцать. Очутившись в сказке, забываешь про возраст, который кажется лишь досадной помехой. Да и какая разница, если в свои пятнадцать ты и так уже выглядишь, как настоящая принцесса.
Роберт отошел к окну, уставился в зарешеченные ставни. Лучи солнца, вплетенные в его взлохмаченные волосы, вдруг показались Вере ледяной дробью.
Тугой холодный комок в груди закаменел, перехватывая дыхание. Вера старалась держаться, но на глаза полезли предательские слезы.
- Ты же мне поможешь?
- Конечно, - Роберт быстро обернулся. В его голосе мелькнуло облегчение. - У меня есть один знакомый. Отличный специалист.
- Только... - Она запнулась, вспомнив недавний разговор с отцом. Обычные вроде нравоучения, но жесткий взгляд до сих пор стоял перед глазами. - Чтобы никто не узнал.
- Не беспокойся. Не узнает.
***
Миша вывел на листке три зеленых треугольника, и теперь старательно их заштриховывал. Елка получалась большая, во весь листок. Место оставалось лишь для шариков, звезды-макушки и совсем чуть-чуть у коричневого подножия для подарка. Правда, подарок он специально не пририсовывал, чтобы не смущать Дедушку Мороза малыми размерами.
Миша настолько погрузился в процесс, что даже не услышал, как мама вышла в коридор, притворив за собой дверь. Только через какое-то время до него донеслись обрывки фраз: мама говорила по телефону.
- Как, только через два года? Как ошибка?
Тишина, отдаленное бормотание трубки.
- Доктор, о чем вы? Вы же говорили, что ему осталось максимум год! Неужели очередь нельзя поменять?
Снова пауза. И снова мамин голос. Тихий-тихий, и какой-то уставший: