Дэйви

— Да, могу.

— Тебя обучала наукам мадам Лора, рассказывают.

— Я могу читать, Уилл.

— Ну, прочитай мне название того старого ночного горшка, вон там.

— Ну, там написано, «Дейзи Мей»[84].

Жалкая непривлекательная приземистая посудина, от нее несло гнилым луком и тухлой рыбой. Корабль был широким в средней части с выпуклым тупым носом и квадратной кормой, его одинокая наклонная мачта, вынесенная вперед с носа судна, выглядела неуклюже, как деревянная нога. Весельные скамьи были отполированы до блеска изболевшимися задницами рабов, которых сейчас, вероятно, заперли где-то в бараках, где те ожидали продолжения своих последующих мучений. Ничто другое на нем не блестело; на ослабленном и подвязанном рифами парусе были скрыты лишь некоторые из его заплат. Уилл закричал:

— Ты сможешь определить тоннаж?

— Никогда прежде не видел лодки такого типа.

Смеясь, он продолжал кричать.

— «Лодка» это хорошо, эй, моряки содрали бы с тебя кожу за это слово! Когда они такого размера, ты должен называть их «кораблями». Давай, угадай, какая его вместимость.

Корабль выглядел древним, очень маленьким, серым от соленой изморози, одиноким и покинутым. Он качался высоко на воде, опустелый, под палящим солнцем; если вахтенный находился на борту, то, вероятно, скрывался внизу, где можно было бы предположить горячее зловоние, которое невозможно вынести. Я представил себе, что это какая-то небольшая грузовая посудина, построенная для кратковременных перевозок между портами на море Хадсона, вероятно, ее скоро покинут или разломают на дрова.

— Он не такой уж безнадежный, как выглядит, — сказал Уилл, — его покрасят, перед тем, как он снова выйдет в море, и ты будешь удивлен. — Жалкую дворняжку на пристани привлек аромат корабельных отбросов, но она не осмеливалась спрыгнуть на палубу. Она с трудом задрала страшно ободранную лапу на стойку пристани и намеревалась ступить своей грязной лапой на поручень судна. Свободной рукой Уилл Мун сделал жест, будто бросает камень; дворняжка в ужасе поковыляла прочь, поджав хвост. Я вообразил, как тоскливое старое судно кротко вздыхает от унижения, слишком слабое, чтобы возмущаться.

— Давай, Дэйви, угадай.

— Может, тонны две?

— Тебе нужно учиться, — сказал Уилл и загоготал от восторга… — когда мне будет шестьдесят, может, я тоже займусь, черт возьми, обучением молодых. — Надо учиться, малыш… ну, старушка «Дейзи Мей» не поплывет при загрузке меньше тридцати трех тонн…

Нет, я никогда не плавал на борту леваннонского корабля, а также никогда не скакал по дороге на великолепном чалом коне с тремя помощниками, предвкушая встречу с девушкой-прислугой в соседней гостинице, которая выкупает меня и согреет мою постель своей усердной задницей. Зато я на самом деле проехал с бродячими комедиантами через все известные в мире страны, кроме Нуина, где папа Рамли когда-то не поладил с законом, а в городе Мэн считают, что вы не доберетесь туда по суше, не пересекая нуинскую область Хэмпшер. Я помог управиться с мулами на ренсларской пристани, и в тот же вечер играл на моем горне, не пропустив ни одного дня в течение четырех лет — в труппе любили меня. В тот год мы ехали на север по Лоулендской дороге в Леванноне.

Это одна из величайших дорог в современной истории. Моханская северо-восточная дорога, по которой я направился из Скоара, тоже прекрасная, но, по сравнению с Лоулендской, — это коровья тропа. Путешественники, бывало, рассказывали, что величайшая из всех — это Старая Почтовая дорога от Олд-Сити в Нуине до Ренслара; таково уж проклятье человеческой расы, когда ведутся страстные споры о чем-то, никоим образом не доказуемом — вся их чертова забота состоит в том, чтобы всегда зная, что ты прав, не признавать этого. Лоулендская дорога в Леванноне — не просто дорога, это природная мощь и образ жизни. Она проходит от Норрока, расположенного у великого моря, атлантического, все время на север, к отвратительно богатому Сил-Харбору, расстояние примерно триста семьдесят с чем-то миль. Она не только объединяет страну Леваннон в одно целое, словно позвоночник змеи, но, в сущности, эта дорога и есть Леваннон. Вряд ли поймешь, обслуживаются ли ею городки, разбросанные вдоль нее, словно позвонки, или же они существуют для того, чтобы обслуживать ее.

Путешествуя на север, вы вступаете в утренний полумрак, создаваемый прекрасными зелеными горами с правой стороны. Сразу же стает понятным, почему здесь так много небольших, но очень оживленных городов и сел. Настороженные и обычно укрепленные, они соединены с большой Лоулендской дорогой хорошими второстепенными дорогами и тропами, чтобы защищать артерию торговли и путешествий от бандитов и других диких зверей. Дороги в Леванноне совсем не такие, как в Мохе, грязные и неухоженные, а представляют собой одну великую дорогу и много небольших дорог — и имеют очень большое значение. Что касается великой Лоулендской дороги, горы, конечно, являются либо прикрытием, либо угрозой, в зависимости от того, кто завладел высотами; горная тропа — это как бы нервный отросток границы. В Леванноне мечтают обладать обоими склонами великого горного хребта; для Вэрманта, Бершара и Кониката эта мечта является кошмаром, от которого они будут упорно отбиваться, если смогут — эти три страны не воевали между собой в течение, по крайней мере, пятидесяти лет, слишком хорошо сознавая, что они могут в любой момент, по необходимости, оказаться союзниками…

Мой разум всегда отказывался понимать, что этот целый регион нашего известного мира в Древние Времена был лишь небольшой частью очень огромной страны. Мысль о войне за обладание тем, что они называли Беркширскими и Зелеными горами, вероятно, заставила бы людей того времени снисходительно улыбнуться, как о детской нелепости: войны, в которые они были вовлечены, оказались существенно большими! С этической точки зрения? — Полагаю, что нет, за исключением того, что в их власти была возможность полностью уничтожить мир и они почти добились этого.

Чем дальше на север, тем горы постепенно переходят в низкие холмы и, наконец, выравниваются в равнинную территорию вдоль южного побережья моря Лорента. Там, на возвышенности, компактно расположен Сил-Харбор, дымящийся и разлагающийся, возле устья реки, которая называется Сен. Френсис, как она называлась в древнем мире.

Сил-Харбор, откровенно говоря, ничто иное, как гигантский салотопный завод. Тюлени для лампового жира, иногда называемые котиками, тысячами расплодились на необитаемых островах далеко на севере, за пределами места, где море Лорента расширяется в Атлантическое. Острова тянутся вдоль пустынного побережья, которое на старых картах называлось Лабрадором; современные леваннонцы называют его Тюленьим. Животные, вероятно, воспользовались упадком человечества во Времена Смятения и расплодились в огромном количестве: люди в Сил-Халборе рассказывали о современных морских экспедициях по исследованию тюленьих пастбищ к северу от обычных мест обитания — острова просто переполнены тюленями, и еще больше тюленьих островов, говорили они, дальше, до места, откуда вы уже не продвигаетесь вперед, потому что человек там не выдержит. Они называли его Северным Ужасом, и об этом месте нет смысла спорить или рассуждать — там холод и яростный ветер, но больше всего ужасало, как они описывали, — «безумие солнца».

Однако люди умудряются заниматься своим делом в южной части тюленьих пастбищ, и, к счастью для них, тюлени, очевидно, никогда и ничему не учатся. Очень отважно специально построенные для этой цели медлительные аутригеры в конце марта выходят из Сил-Харбора и медленно плывут по морю Лорента, держась его опасного северного побережья, мимо острова все еще называемого Энтикостай[85], и дальше через пролив, который моряки теперь называют Белли Уил. Этот остров когда-то носил имя «Бел Айл» и означал «Прекрасный остров», но если вы упомяните об этом современному охотнику на тюленей, он вытаращится на вас с непонимающим видом одного из тех бедных животных, за счет которых зарабатывает себе на жизнь; если это достаточно разозлит его, он может даже броситься на вас.