Фартовые ребята

Никита кивнул. Он бывал в этих местах и помнил бронзового дядьку с поднятым кулаком.

— Очень хорошо, — сказал Баринов. — Запомните лицо вот этого мальчика (он указал на охранника, стоявшего у двери). Подойти должен только он, и никто другой. Иначе, учитывая вашу сегодняшнюю нежданную встречу, можете попасть в неприятный переплет.

— Вы думаете, что за мной следят? — напрямую спросил Никита.

— Не могу сказать, что это исключается. Вообще-то, вам надо быть поосмотрительней.

— Можно еще вопрос? — набрался духу Никита.

— Пожалуйста.

— То, чем вы занимаетесь, носит нелегальный характер?

Баринов раскатисто захохотал, а потом ответил:

— Уважаемый Никита! Все наше государство с момента отречения Николая II носит нелегитимный, а значит, и нелегальный характер. Поэтому все, чем занимается наш народ, в какой-то степени нелегально… Не думайте об этом. У вас, насколько я знаю, тоже есть нелады с законом. Так вот: могу вам официально заявить, что пока вы, условно говоря, «под моей юрисдикцией», ни одна государственная инстанция не будет вас преследовать. К сожалению, не могу дать той же гарантии в отношении частных лиц и организаций. Но от них я постараюсь вас уберечь, так сказать, средствами физической защиты. В общем, поменьше волнуйтесь и не занимайтесь самодеятельностью. По крайней мере до завтра.

— Хорошо, постараюсь, — сказал Никита. — Меня тут вот что заинтересовало… Я ведь все-таки историк начинающий. Почему вы сказали, что наше государство нелегитимно с отречения Николая? По-моему все-таки с 25 октября 1917 года…

— Сейчас постараюсь пояснить, — широко улыбнулся профессор, похоже, очень удовлетворенный тем, что разговор повернул на другую, чисто болтологическую стезю. — Давайте для начала припомним, а почему, собственно, легитимна династия Романовых? Потому, что Мишу Романова на Земском соборе 1613 года выбрали на царство, вручив ему все полномочия высшей законодательной, исполнительной и судебной власти. То есть самодержавные полномочия, которые переходили по наследству к его потомству. Соответственно юридическая проблема преемственности и легитимности власти состояла лишь в одном: в установлении правильного порядка престолонаследия. У нас, конечно, как и во многих других сферах законодательства, в этом вопросе долгое время было много неясностей. Наверно, помните, Никита, что в XVII–XVIII веках почти каждая смена правителя в России проходила очень беспокойно. Уже в третьем поколении Романовых начались неясности…

— Ну да, — сказал Никита. — 1682 год, когда одновременно Ивана и Петра на царство посадили при регентстве Софьи, потом воцарение Екатерины I в 1725 году, Елизаветинский переворот 1741 года, Екатерининский переворот 1762 года, переворот 1801 года, когда Павла табакеркой по голове, восстание декабристов 1825 года… Можно еще первомартовское убийство 1881 года вспомнить.

— Обратите внимание, Никита: я все-таки сказал о семнадцатом и восемнадцатом веках, а не о девятнадцатом. Почему? Потому что тогда не было толкового закона о престолонаследии. Он появился только в 1797 году при Павле I. И знаете, в чем было главное достоинство этого закона? В том, что он наилучшим образом отодвигал от власти дам.

— Почему достоинство? — не согласился Никита. — Из Елизаветы и Екатерины II очень даже неплохие императрицы получились.

— Это потому, что у них были очень деловые и умные фавориты. Разумовский, Орловы, Потемкин… А вот у первой Екатерины в фаворе был жулик и коррупционер Меншиков, у Анны Иоанновны — прохиндей Бирон. Поэтому их царствования особого успеха не имели.

— А что, у императоров фавориток не было?

— Были, но степень их влияния на государственные дела все же не столь существенна. Павел I прекрасно видел, как его матушка решения принимает. Наверно, какой-то фрейдистский «эдипов комплекс» при этом сказывался. Он же Екатерину терпеть не мог. Вот и постарался издать такой закон, чтоб женщины в доме Романовых получали корону в самую последнюю очередь. Если нет у царя сына-наследника, значит трон переходит к его младшему брату, если такового нет, то к дяде или племяннику. И так далее. Только уж в том случае, когда никаких мужиков в роду не осталось, могут, всплакнув и скрепя сердце, передать трон какой-либо из дам. Тут Павел, кстати, крепко подстраховался — четырех сыновей оставил.

— Старший из которых ему и помог преставиться… — хмыкнул Никита.

— Да, Александр Палыч, возможно, повел себя неправильно. Но трон унаследовал строго по закону. И дальше, на протяжении всего XIX столетия, закон не нарушался. Помянутые вами декабристы свой переворот не сумели провернуть не только потому, «что были страшно далеки от народа», но и потому, что Константин Павлович, женившись на польке, отрекся от престола в пользу Николая I, чьи законные права на престол никто не стал подвергать сомнению. И дальше все шло строго по порядку. А первым нарушителем закона, как это ни смешно, стал в бозе расстрелянный император. Согласно закону о престолонаследии, установленному Павлом I в 1797 году, Николай II обязан был, если уж его Госдума допекла, отречься от престола в пользу своего несчастного Алешеньки, которого, кстати, до сих пор не нашли. Обязан! — Сергей Сергеевич поднял палец вверх. — Ибо он, хотя и имел право, не отменил акт, изданный прапрадедом и не издал никакого нового. А потому отрекаться в пользу Михаила он права не имел. Соответственно, то, что Михаил написал отречение от власти в пользу временного комитета Думы — тоже филькина грамота. И все, что с тех пор творилось со строго-юридической точки зрения — нелегитимно и незаконно. И Временное правительство, и предпарламент, и закон о выборах в Учредилку — формально не имели какой-либо законной силы с самого начала.

Эти слова говорились тогда, когда обед был уже съеден, и даже шофер, который последним уселся к столу, уже завершил трапезу. Сергей Сергеевич бросил взгляд на часы и прервал свою историко-юридическую лекцию:

— Жаль, что мне надо поторапливаться. Можно было бы еще поговорить, но я думаю, наша беседа не последняя…

По-видимому, он хотел еще что-то добавить, перед тем как распрощаться с Никитой, но тут под пиджаком у профессора запищал сотовый.

— Баринов, — отозвался Сергей Сергеевич, открыв крышку телефона. — Так…

Лицо его стало совсем другим. Никита мгновенно припомнил то, что сказал о профессоре этот странный Николай: «В гневе страшен…» Теперь Ветров почти не сомневался, что Николай неплохо знал директора ЦТМО.

— Извините, Никита, — прикрыв микрофон, но не переставая слушать то, что пищало из трубки, сказал Баринов. — Мне, к сожалению, приходится сказать, что я вас больше не задерживаю… До завтра!

Ветров почуял, что профессору пришлось сделать героическое усилие, чтоб не выпроводить своего юного собеседника какой-нибудь энергичной, но не очень культурной фразой, типа: «Все, не до тебя! Вали отсюда по-быстрому!» И потому он быстренько выскользнул за дверь.

ГУБЕРНСКИЕ СТРАСТИ

Никита не сильно занимал голову мыслями о том, кто там звонит Баринову. У него своих проблем хватало. Выбравшись из «Пелагеи», он с оглядкой дошел до родного дома, поскольку всерьез опасался, что какие-нибудь супостаты его отслеживают. Но никаких подозрительных типов за ним не увязалось, он добрался домой вполне благополучно. А поскольку назавтра у него, помимо поездки в ЦТМО, планировался обычный учебный день с двумя семинарами, на одном из которых он должен был делать доклад, то пришлось на время выкинуть из головы все посторонние мысли. Уже через полчаса он начисто позабыл о том, что Баринов здорово разволновался от телефонного звонка. И уж тем более не размышлял над тем, кто побеспокоил профессора.

А звонила Сергею Сергеевичу не кто иная, как Булка. И самой прямой причиной ее звонка был утренний взрыв на Партизанской улице. О том, что Крюк и советник Струмилин взлетели на воздух, ей сообщили гораздо раньше. Чуть ли не через 15 минут после того, как охранники Крюка в панике дернули с места происшествия, заботясь лишь о том, чтоб не засветиться, а потому даже толком не поинтересовавшись, угробился босс или не совсем. Информацию дал один из хорошо знакомых оперов, которого Света понемногу подкармливала. Она тут же запрягла Ежика и помчалась в контору Крюка, где застала картину, похожую не то на известное полотно «Крах банка», не то на те кадры из кинофильма «Бег», где показан драп белых из Севастополя. Скорее, даже именно последние. То есть ситуация складывалась такая, когда одни уже удрали, другие спешно жгут архивы и пакуют чемоданы, а третьи сидят в растерянности и не знают, то ли прыгать в Черное море с соответствующей ноябрю водичкой, то ли ждать, пока прискачут буденновцы и порубят всех в капусту.