Страница 24 из 49
– А вдруг мы сейчас возьмем да разграбим какую-нибудь деревню?
– Кто сбежит, у кого дом загорится, кто сам стог сырой запалит, – пожал плечами боярин. – Тревога начнется, бояре окрестные холопов в седло поднимут, стражу порубежную враз дружиной крепкой усилят. Назад уйти не дадут, никак не дадут. Загонят в чащу да вырежут там всех до единого. Маловато нас силой прорываться.
– А после того, как замок возьмем? Тогда как вырвемся?
– То не наша, то князя Крошинского забота. Он ведь дороги разведывал да замок доглядывал. Должен придумать…
Литовскую порубежную заставу они миновали где-то через час после выхода в путь, а уже к полудню увидели впереди поднимающиеся в небо дымки.
– Вот и Дрисса[14]… – кивнул боярин. – На Наума-грамотника[15] уговаривались с князем встретиться. Аккурат к сроку и попадаем.
– Что такое «Дрисса»? – поинтересовался Зверев.
– Крепость такая, – ухмыльнулся боярин. – Да ты на названье не гляди, твердыня ладная. Обороняться умеет.
На самом деле Дрисса оказалась довольно крупным и шумным городом, обнесенным низкой земляной стеной с частоколом, за которой далее виднелась рубленая цитадель, возвышающаяся над наружной стеной метров на десять.
Впрочем, отряд боярина Лисьина в город заезжать не стал. Вокруг Дриссы раскинулись широкие посады: изрядное количество огородов и дворов. Среди них Василий Ярославович быстро сыскал ворота, над которыми красовалась вывеска: «Хлеб-соль», и въехал на просторное подворье, размером лишь втрое уступавшее лисьинской усадьбе, с бревенчатым домом в два этажа и длинным навесом с коновязью у правой стены.
Боярин решительно спешился, отдал поводья подскочившему простоволосому мальчишке в козьей шубейке до пят, кинул через плечо:
– Вторуша, за лошадьми проследи! – После чего поднялся на крыльцо, толкнул темную, засаленную дверь.
Андрей спешился, двинулся следом. Внутри было сумрачно, пахло кислятиной, конским потом и мясным отваром. Сразу за дверью открывалось помещение размером с трапезную в усадьбе, заставленное столами и табуретами. В самом центре горницы боярин Лисьин уже обнимался с каким-то узколицым молодым хлыщом в тесной суконной куртяшке, в штанах, похожих на два слипшихся воздушных шарика, и в колготках, плотно облепляющих тощие ноги до самых сапог с высокими раструбами. В одном из раструбов белели кружева. Голое лицо туземца с тонкими усиками казалось после бородатых русских мужиков неприлично голым, осунувшимся.
– Знакомься, Иван! – поднял руку, подзывая Зверева, боярин. – Это сын мой, Андрей.
– О-о, юный Лисьин! – Туземец оторвался от Василия Ярославовича, кинулся к Звереву, крепко обнял и тут же отодвинулся, похлопывая его по плечам: – О-о, какой могучий воин! Когда же, когда и мои дети так же станут со мною вровень! Это какой у тебя поход, боярин? Пятый? Третий?
– Первый, княже, – остудил восторг родственника Василий Ярославович. – Я так помыслил, коли начинать, то на ливонцах, на кавалерах ордынских. Бо с татарами стакнешься, без опыта враз или со стрелой в брюхе, или с арканом на плечах окажешься.
– Это верно, – согласился князь. – Не те ныне крестоносцы, не те, что огнем и мечом веру христианскую несли. – Он опасливо оглянулся по сторонам и продолжил полушепотом: – Страшно сказать, служители престола папского вдруг один за другим веру истинную отвергать начали и в ересь лютеранскую перекидываться. Сказывают, иные «отцы» у себя в замках притоны разврата устраивают и похоти предаются, иные и вовсе обеты целибата отринули и жен себе берут. Многие замки присваивают и себя баронами объявляют, друг с другом вражду затевают. Нет больше ордена прежнего, совсем нет[16]. Какая у них сплоченность ныне, коли ни веры общей, ни закона, ни власти прежней нет более? Коли в рать общую и соединяются – так токмо чтоб уделы свои от ворога внешнего удержать. А как рать нашу али польскую опрокинут – враз опять, что тараканы, по замкам и городам разбегаются. Посему и мыслю: никто за кавалера Карла не вступится, хоть бы мы и год у него осаду держали. А коли быстро суд свой правый свершим, так и вовсе хлопот не будет.
– Вот оно, проклятие Пятого креста, Андрей, – повернулся к сыну боярин. – Не дает им серебро счастья. Без веры душа мертва.
– Ай, перестань, Василий Ярославович, – небрежно отмахнулся литовец. – Пустая болтовня с этим проклятием. Коли Бог любит человека, то первое, чем его награждает, так это богатством. А грешников нищетой карает. Нешто вы, люди восхода, от прибытка когда отказывались? Ты со скобарями сговорился, боярин?
– Уговорился, княже. Идем, за стол хоть сядем. Хозяин, где ты прячешься?! Люди мои на дворе устали! Коней под навес поставь да овса им отборного насыпь! А людям горячего чего с мороза приготовь. Пива дай им вдосталь!
– А нам вина бургундского на стол! – крикнул князь.
Они втроем уселись за длинный дощатый стол, на угол. Князь Крошинский отхлебнул из деревянной кружки что-то, пахнущее яблочным соком, опять оглянулся, наклонился вперед:
– Сговорился я со смердом одним, что дрова в замок привозил. Ему заместо полушки токмо плетей полста штук выплатили. Он и уговорился за гривну серебра окрест крепости Ворзовы нас с обозом провести. Сказывал, летом там хода нет, болото, а зимой верховому пройти легко. Токмо до Рождества обернуться надобно, бо снега зима нанесет, после Рождества не пройти. По реке Синей, что смерды Зилупе кличут, до Битого дуба дойти – а там он встретит. Коли получится, так все напасти на скобарей ливонцы спишут, за ними гоняться станут.
– Нешто не узнает никто нас с тобой?
– Узнают, не узнают, – отмахнулся князь, – а подумают все едино на псковичей. Что с ними мы приходили. И погонятся, коли рискнут, за ними. А мы с добычей округ Ворзовы тихо уйдем. Нам ведь сеча ни к чему?
– На день святой Анны я со скобарями сговорился, князь. Шесть дней еще у нас. Успеем?
– За три успеем! День до Ворзовы, день округ нее лесом, еще день до Малты по тракту.
– Сил у кавалеров много?
– Полста кнехтов, может, чуть более, да дворни всякой около того. Коли скобари дело свое сделают, с десяток воинов, мыслю, всего останется.
– Ну, с Богом, – перекрестился Лисьин. – Давай, князь Иван, посылай вестника к смерду своему, пусть через четыре дня у условленного дуба нас ждет. А я пока гляну, как холопов моих хозяин привечает.
– Куда спешить, Василий Ярославович? Гонец мой доверенный по тракту поедет, через дозоры. Одвуконь. К вечеру домчится!
– Вот и пусть мчится, княже, – поднялся боярин. – Коли не сложится что, вернуться до выхода нашего успеет.
Светелка, которую отвели на постоялом дворе Андрею, была размером не больше той, в которой он жил у себя дома – там, в будущем. Однако холопы – и княжеские, и боярские – вовсе оставались ночевать на конюшне в сваленном у стены сене. В доме их только кормили да пивом отпаивали – зато от пуза. Зверев же – после нескольких дней жизни на морозе – в теплом доме да после пары кружек вина сомлел и мужественно проспал почти сутки – вечер первого дня, ночь и следующий день, что не помешало ему после ужина снова завалиться в теплую, пахнущую сеном постель.
На третий день соединенный отряд в восемьдесят человек при десяти санях вышел из Дриссы и помчался по уже знакомой дороге назад, на восток, к Свее. Но всего через два часа путники свернули влево, на пересекающую путь речушку, и вытянулись на ней в длинную колонну по двое. Путь этот явно не пользовался у местных жителей популярностью. То и дело на пути встречались рухнувшие поперек речушки деревья, перегораживающие русло завалы. Стволы потоньше холопы, спешиваясь, оттаскивали в стороны, более толстые приходилось перерубать. Из-за этого те двадцать верст, что по торному пути отряд, даже с неторопливым обозом, прошел бы часа за три, путники преодолевали половину дня и даже заночевали еще до выхода на условленное место.
14
Дрисса – ныне город Вехнедвинск.
15
14 декабря. С этого дня на Руси для крестьянских детей начинался «учебный год». До весны – пока рабочие руки опять в поле не понадобятся.
16
Апофеозом деградации крестоносцев стал 1525 год, когда магистр Тевтонского ордена Альбрехт Бранденбургский присвоил земли ордена и объявил себя герцогом. Ливонский орден догнивал еще тридцать с лишним лет.