Страница 12 из 14
Выкурив сигарету, которая, как известно, приятна не только после обеда или с кофе, но и после вышеозначенного многозначительного многоточия, я сказал:
– Хочешь, я научу тебя жесту, который придумал сам?
– А что он означает? – она встала с постели и надела свой домашний халат.
– Он означает: ты и я – одно целое, – указав на неё правой рукой, я дотронулся до своей груди, а затем сжал её в кулак.
– Похоже на жест индейцев.
– Да. Наверное. Я не задумывался над этим…
– Нет. Вы должны мне ответить. Почему Вы курите?
Как же ты меня достал, демон в сутане. Помечтать спокойно, и то не даёт.
– Наверное, потому что нравится, – я с некоторым сожалением продолжал смотреть на обладательницу соблазнительных ног.
Ей, судя по всему, надоел мой настырный и настойчивый взгляд. Встав из-за стола, она, словно модель на подиуме, прошла мимо столов с пустыми стаканами и направилась к выходу. Мой католик-нервотрёп, на полуслове прервал свою тираду и с открытым ртом наблюдал за её лёгкой уверенной походкой.
– А теперь, Редин, представь себе такую картину, – докричаться до Костика – гиблое дело. Он, положив голову на руки, мирно похрапывал, – Она подошла к двери. Повернулась и, сначала указав на меня, дотронулась до своей груди правой рукой, затем сжала её в кулак, чему-то улыбнулась и вышла на улицу, – он выжидающе посмотрел на меня.
– Мечтать не вредно, – резюмировал Редин.
– Да не об этом я сейчас, – Алик вылил себе в рот остатки чеченского самогона. – Откуда она узнала про этот чёртов жест?
– Да. Жизнь загадками полна.
Эта фраза подействовала на Константина, как будильник. Он поднял голову. Наводя ориентир, покрутил ею по сторонам и, сказав:
– О! Стихи! Я люблю стихи, – стал декламировать:
В одних трусах на босу ногу,
Из кухни прямо в поднебесье,
Я пытаюсь нащупать дорогу
К Богу.
Но коварные хитрые бесы
Наличием стройных и длинных ног,
Обтянутых в лайкру, обутых в каблук,
Мешают мне. И я слышу, как слог:
Тук-тук. Тук-тук.
Тукумский – нет – тунгусский каменюка
Упал на Землю, расчесав тайгу
(слегка похоже на Эдемскую гадюку
Что шороху наделала в саду).
Стакан кефира на столе
Мне вдруг напомнил о тебе,
А в пепельнице сигарета
Лишь подтвердила мне всё это.
И кошка, сидя у окна
Зимой и ожидая лета,
Сказала мне, что ты одна,
Как безгарнирная котлета
И ждёшь меня…
Любовь – игра,
Как баскетбол или футбол
Где Стэнли Джордан Марадонна
Пытается в ворота гол
Забить. Но нету гола.
И мяч, увы, не кокаин,
А нос, похоже, не ворота.
И вот теперь сей ас один…
Однако Бог ему судья.
А Он – не я.
Зима – это не лето
И тьма мне не заменит света
А впрочем, так же, как свет тьмы.
И вот итоги: мы одни.
Война похожа на прогулку
По венам кайфа. И проулком
Дождливым и грязным к тебе я бреду,
Как подобает, в пьяном бреду
Я пытаюсь нащупать дорогу
К Богу.
В одних трусах на босу ногу
Из ночи прямо в поднебесье,
А может быть к морю, выйдя из леса.
Он замолчал, а я подумал:
– Неужто он сам написал?
– Нет, – ответил Костик, – не я.
– А кто?
– Не помню, – сказал он и свалился под стол.
– И что теперь делать? – Алик с сожалением посмотрел на пустую банку из-под чачи и любовно пнул Костика ногой в область печени.
– Ничего, – ответил я, – проспится. Сам уйдёт.
– Да я не о нём. Я об этом, – он показал мне пустую банку.
Azzillo.
…в поисках ключа от солнечной стороны Ай-Петри, построенной над морем дождём и ветром, они перелопатили три пляжа, две библиотеки, ящик пива и водки, обслюнявили телефонными звонками рыжую душу последнего поэта виноградно-целлофановой эпохи и, ничего не найдя, в расстроенных чувствах ушли в запой.
Похмелялись они матэ и солнечной музыкой Matia Bazar.
За спиной серого рассвета – он выдался дождливым – пытался спрятаться мой город. Но все его попытки оказывались тщетными. Музыка намокшего тротуара проникла в его переулки раньше, чем он успел засобираться в дорогу. Города так же, как птицы, редко сидят на одном месте. И ещё реже думают о предстоящем пути. Они вообще не думают. Просто собираются и идут…
Я не знаю, как у других, а вот у меня с бодунища, если и получается думать, то только членом…
– А откуда у тебя этот диск появился? – спросил один, добавляя в тыкву с травой горячую воду.
– Мне его Наташа прислала, – ответил второй.
– Это какая?
– Та, что сейчас в Италии.
– С неприлично огромной грудью?
– Неприлично огромная грудь у тёти Кдары. А у Наты просто высокая и, скажу я тебе, очень красивая грудь, – ожидая, когда подойдёт трава в тыкве, он закурил.
– Ну, это как посмотреть…
– Да как ни смотри. Красивая грудь – она и в Италии красивая.
– Ты хотел сказать: в Африке?
– Хоть на северном полюсе! – он непроизвольно поёжился. – Только там холодно и размеры не имеют никакого значения.
На матэ их подсадили Борис с Ромой. Нет, до этого был, конечно, Кортасар, но он почему-то ничего не рассказал им о рецептуре приготовления парагвайского чая. А вот Рома, добрая душа, и Борис, генерал Солнца, поделились знаниями. И теперь матэ – фаворит употребляемых жидкостей. По крайней мере, на ближайший час. Пока не пробьёт восемь утра.
Можно не мучиться и пойти в магазин, что работает круглые сутки, но ночники предназначены для ночи, а при свете солнечного света (даже если он с трудом пробивается сквозь тучи) лучше тариться в магазине, открывающем свои гостеприимно-скрипучие двери в восемь утра. Себе дешевле будет.
Разобрав по слогам Наташу с неприлично красивой грудью и споив кошку, хранительницу жилища, остатками матэ, они вышли под дождь.
Некто Ганг Кулебякин, для подтверждения своих атеистических заблуждений, в пьяном бреду зарезал Бога. Заблуждения стали мировоззрением.
В магазине сонный, плохо выбритый продавец отчаянно боролся с зевотой. Что-то должно произойти. Потому что так не может дольше продолжаться.
И ведь произошло же. Не успели они убить дилемму: порадовать истерзанную душу мускатом или ограничиться SV, в магазин вошла лошадь. Верхом на ней сидела обнажённая красивая женщина с окровавленным мечом в руке.
Три отвисших челюсти безмолвно говорили о том, что их обладатели не ожидали увидеть ничего подобного. Впрочем, отвисло только две челюсти. Третья корячилась в безудержном зевке. Похоже, продавец уже успел привыкнуть к подобным визитам.
– Что, опять в долг? – лениво подавляя очередной зевок, произнёс он и потянулся за бутылкой, стоявшей на солнечной стороне Ай-Петри (ключ они так и не нашли).
– Почему же? – ответила амазонка, – сегодня у меня для тебя кое-что имеется, – она достала из холщовой сумки, привязанной к седлу, голову Александра Македонского и брезгливо швырнула её на прилавок, – держи, извращенец.
– Ну, – промычал вмиг проснувшийся торговый работник, – это же совсем другое дело, – и стал расстегивать ширинку.
– Ты бы сначала рассчитался, – напомнила о себе воинствующая наездница.
– Бери что хочешь, – отмахнулся от неё тот и через рот стал насаживать омытую легендами голову великого полководца на свой член.
Но бардак этот продолжался недолго. Голая амазонка, затарившись водкой, ускакала по ту сторону дождя, а продавец, утолив свою историко-некрофилическую жажду, как ни в чём не бывало, зевнул и вежливо поинтересовался:
– Чего молодые люди желают?
– А что это было? – вопрос был задан хором (если только хор способен состоять из двух голосов).
– Вы это о чём? – не понял продавец.
– Ну, как же? А лошадь? – недоумевал один.