Страница 58 из 61
В тот миг Клиганом овладело ни с чем несравнимое чувство, которое настигает каждого, кто осмелился вкусить всю прелесть полета. Перед глазами открывался целый новый мир, а дыхание перехватило от восторга. Вдали раскинулись башни Винтерфелла, о боги, он даже представить не мог, что битва захватила и отнесла его так далеко от крепостных врат. Безусловно, произойдя все это при других обстоятельствах, он с восхищением наслаждался бы этим завораживающим чувством, но боль в боку постепенно возвращала его к реальности, притягивая к земле. Казалось, что сама смерть восседала за его спиной, унося в загробный мир. Перед глазами все поплыло, его окружил непроглядный мрак, а потом все стихло и погрузилось в пугающую неизвестность.
========== Эпилог ==========
Осознание происходящего вернулось не сразу. Сначала пробудились ощущения: вокруг было тепло и мягко, даже не хотелось вырываться из этой блаженной пустоты, где властвовали две скорбные сестрицы – тьма и тишина, но мучительный голод, сковавший низ живота, неудержимо возвращал затуманенное сознание к реальности, напоминая о мирских потребностях. Следом за осязанием на свободу вырвалась способность воспринимать и различать запахи. В ту же секунду в нос проник аромат приторных благовоний, смешанный с морозным воздухом, тающих свечей и жженой древесины. Давненько он не ощущал ничего подобного. Вскоре к жизни вернулись и звуки: потрескивание дров в массивном камине, отдаленный вой волков и тихий, но до боли знакомый шепот.
– «Пташка», – пронеслось в его голове, но мысль так и осталось мыслью, не сумев облачиться в слова. Сандор попытался закричать, но его голос, достигший самых дальних уголков существа, никто не услышал. – «Без сознания!» – решил Клиган, пытаясь вырваться из коварных объятий этого кошмара. Постепенно память возвращалась к нему, пронося перед глазами кровавые образы минувшего: ночь в покоях Сансы, битва с Белыми Ходоками, огонь и…дракон! Он вспомнил, как восседая на спине Рейгеля, будто всадник Древней Валирии, вознесся к небесам, а дальше…дальше была пустота и мрак, от которых, казалось, не было спасения. Но закон жизни заключался в том, что ничто не могло продолжаться вечно: под тяжестью ветров рушались гранитные твердыни; унесенные ветром перемен, обрывались эпохи; даже боги сгибались под гнетом времени, сбрасываемые со своих сияющих пьедесталов. Это было неизбежно. Рано или поздно, всему приходил конец. Так пришел и конец его болезненному забытью.
Первая попытка раскрыть глаза успехом не увенчалась. Веки будто сковала тяжесть, а может, это разум не смог взять под контроль тело. Тут же горечь от осознания собственной беспомощности комом подступила к горлу. Страшнее всего была неизвестность. Клиган не знал, что с ним, не мог пошевелить ни ногой, ни рукой, острая боль в спине пронизывала все тело, снова с снова раздирая его плоть каленым лезвием, а волны жара попеременно с холодом обливали его с ног до головы. Порой эта пытка ослабевала и услужливый разум подкидывал ему ответ на этот немой вопрос:
– «Маковое молоко!» – твердил он себе, чувствуя, как каждый глоток облегчением отзывается в его теле.
Постепенно к нему вернулось и ощущение времени. Каждое утро солнечный свет, прорезая мрак его тихой обители, врывался в его сознание сквозь сомкнутые веки, а по прошествии нескольких часов долгая зимняя ночь опять накидывала на него свое черное покрывало. Не сразу он начал свой пугающий отсчет, и чем дольше считал, тем больше впадал в уныние, готовый в любую секунду потерять надежду. День беспамятства, два, три… неделя… Это было невыносимо. В конце концов он забросил эту ужасную затею, предпочитая забвение горькому знанию, но тогда его стали одолевать ненужные мысли, от которых нельзя было убежать или отмахнуться. Одно лишь приносило ему некоторое успокоение: если он до сих пор жив, если чувствует боль, если слышит голос Пташки – они сумели спастись, вырваться из цепких лап смерти. Но какой ценой? Где они нашли пристанище? Одержали ли победу или унеслись прочь на крыльях королевского дракона? Эти вопросы не давали ему покоя, сводя с ума от вереницей тянувшихся предположений.
Каждый раз Клиган старался прислушаться к тихому бормотанию Сансы, надеясь вынести из него хоть какую-то полезную информацию, но этот нескончаемый поток слов сливался в его сознании в непонятную какофонию звуков. А потому случилось самое страшное: рассудок подсказал ему другую, более страшную, но возможную реалию – все, что произошло с ним после ранения было лишь плодом его лихорадочного воображения. Может быть в действительности он умер, а его дух оказался заточен в тюрьме для грешников, обреченный на вечные муки неизвестности, обманчивого шепота, несбыточной надежды, а так же льда и пламени преисподней. Может это наказание за реки крови, пролитой им; за ненависть, разрушившую его изнутри; за страх, что он сеял в душах слабых и за злость, которую вымещал на всех, кто осмеливался даже взглянуть в его обезображенное лицо. От одной лишь мысли об этом все его существо передернуло.
– «Нет!» – твердил он себе. – «Этого решительно не может быть!»
Не для того он прошел все это дерьмо, все лишения, нестерпимую боль и, главное, огонь, чтобы умереть, не увидев небесной лазури милых сердцу глаз. Грешники должны были предстать пред судом богов прежде, чем спускаться в полымя преисподней и, если этого не произошло, значит, он жив.
– «Я жив», – уверял он себя, – «не мог же я проворонить собственную смерть!»
Из раза в раз он пытался собраться с силами, дать знак, что жизнь еще теплится в его теле, но у него не выходило. Но, видимо, Воин не оставил своего подопечного, в час, когда надежды в его сердце уже не оставалось, он послал ему спасительную соломинку, за которую мужчина ухватился с неистовством раненого зверя, не желающего сдаваться во власть Неведомого.
На рассвете тридцатого дня пронзительные солнечные лучи рассеяли мрак опочивальни, направив свое золотистое сияние на сомкнутые веки воина. Вспышка была ослепляющей, вырывающей из объятий страшной хвори. Постепенно свет стал мягче и из белого расплывчатого морока стали вырисовываться неясные силуэты, постепенно обретавшие форму.
Обителью ему стала небольшая опочивальня, расположенная, видимо, в одной из круглых башен. По левую руку от входной двери гнездился внушительных размеров камин, в котором пылало целое полено, напротив него находилась его кровать, укрытая десятками шкур, с краев стояли две тумбы, а у окна нашел пристанище небольшой дубовый стол, уставленный десятками маленьких бутылочек и мейстерских склянок.
Уперев локти в пуховую перину, мужчина попытался подняться, но собственное тело его нещадно предавало. Ослабев от долгого бездействия, руки не выдержали веса его тела, голова закружилась, а спину тут же пронзила страшная боль и, издав тихий стон, Клиган повалился на кровать. Коснувшись ладонью подбородка, его рука погрязла в жестких волосах.
– Судя по длине отросшей щетины, я провалялся тут не меньше месяца, – прохрипел он, не узнавая собственного голоса, но повернув голову в сторону, затих, увидев на софе близ его ложа, мирно дремлющую Сансу. Опустив рыжеволосую головку на руки, она закуталась в волчью шкуру, вжавшись в мягкие подушки. Превозмогая боль, Сандор придвинулся ближе, перебирая меж пальцами ее шелковистые локоны. Почувствовав это прикосновение, девушка распахнула веки, с ужасом глядя на мужчину, но мгновение спустя страх уступил место молчаливому неверию с примесью разгорающейся надежды.
– Пташка, – проговорил мужчина, утопая в манящей синеве ее глаз.
– Сандор, – кинувшись ему на шею, радостно прокричала она.
Все его тело ныло от боли, но воин покорно стерпел мучение этой близости, ибо пытка для тела обернулась сладостным наслаждением для души. Еще никогда не бывало такого, чтобы после ранения за ним ходила благородная леди. О, Боги, да кого он пытается обмануть? Вообще никогда не бывало такого, чтобы за ним кто-то ухаживал, не считая далекого и наполненного страданиями детства, когда после нападения Григора возле него сидела старшая сестра.