Страница 69 из 107
Екатерина Долгорукая крайне удивилась такому расточительству и обратила на князя свои изумлённые глаза.
— Не удивляйтесь, — ответил ей шёпотом Потёмкин, — ведь я праздную ваши именины...
Но была и ещё одна — не менее постоянная дама сердца — знаменитая мадам де Витт, ставшая впоследствии княгиней Потоцкой. Ей Потёмкин хотел подарить драгоценную шаль, но опасался, что прекрасная фанариотка[36] вернёт ему подарок. Тогда он пригласил всё тот же свой гарем, состоявший из двухсот дам, и разыграл беспроигрышную лотерею, где в каждом номере были одни только драгоценные шали. Так он выказал своё обожание.
Балы, ужины, театральные представления, комедии и музыкальные вечера чередовались во всё то время, пока подчинённые Потёмкина брали города, сражались с турками и теряли солдат в кровопролитных боях. Он приказал за две недели построить два подземных помещения, призвав для этого два гренадерских полка и освободив их от участия в боях. Генералы роптали, но не смели сказать ни слова. Они все помнили выходку Потёмкина, когда князь Долгорукий вздумал было перечить своему патрону. Светлейший поднял его за воротник в воздух с криками, что Долгорукий не стоит ничего, а ордена и чины присвоил ему лишь он один, Потёмкин...
Двести хорошеньких женщин, которых собирал на своих вечерах светлейший, находили там столько же блестящих кавалеров. Принц Нассау-Зиген, граф Дама, испанские, австрийские, итальянские дворяне соседствовали с чистыми азиатами. «С целым легионом киргизов, татар, черкесов, турок, с лишённым трона султаном, три года дежурившим в передней князя, с пашой-отступником, македонским инженером, персидскими послами» — с ними проводил весёлые вечера Потёмкин. Вся эта орава съедала провиант, заготовленный для войска. Армия голодала...
В свою поездку в Петербург в феврале 1791 года Потёмкин отправился, словно бы заранее предчувствуя, что она станет последней. Его встречали так, будто это был Цезарь. По всему пути заготовлены были для него великолепные лошади, сказочные кареты, народ толпами выходил встречать светлейшего, а он только устало пересаживался из коляски в коляску, взмахивал рукой и отворачивался — на него опять нашла пора хандры и отчаяния. Впрочем, на этот раз он уже знал, из-за чего так тяжело у него на душе: на горизонте показался молоденький офицерик, сразу же завладевший сердцем его старой возлюбленной. И она уже больше прислушивалась к свежему тенорку Зубова, чем к сильному, простуженному баритону Потёмкина.
Вместе с московским губернатором навстречу Потёмкину вышли и все судьи в тяжких нарядах и распудренные, а в Лопасне всюду расставили зажжённые дегтярные бочки, чтобы освещать дорогу вельможе.
Москва волновалась и бежала в приёмную князя. Вся знать собиралась к нему и пела дифирамбы. Князь лишь ел блины — настала Масленица — да дёргал бровями. Ему всё это уже давно прискучило.
Потёмкина любили только солдаты да низшие чины. Он не бил солдат, как другие генералы и офицеры, стремился облегчать им службу. Любили его и слуги — он обходился с ними просто и ласково.
А при дворе его любила одна лишь Екатерина. Вся знать ненавидела его, мстя за надменность и талантливость, смекалку и обширный ум. Никогда ещё не было заурядных людей, которые превозносили бы талант и ум. Заслонить, закрыть своей фигурой мощную фигуру светлейшего никому не было дано. И только «маленький, чёрненький», уже быстро возвышавшийся в глазах Екатерины, спокойно ждал своего предшественника. Он задумал погубить этого гиганта, чтобы стать вровень с ним или даже превзойти его...
Петербург пышно встретил героя турецкой войны. И по-прежнему главным голосом в международных делах был голос Потёмкина, но уже слышалось глухое недовольство Екатерины, подстрекаемой Зубовым.
Последняя вспышка роскоши и изысканности проявилась в Потёмкине, когда он дал великолепный праздник в Таврическом дворце, вновь подаренном ему Екатериной. Это был такой же сказочный вечер, как и всё путешествие Екатерины в Крым.
Слегка подпортили это празднество лишь порывы народа, которому князь решил сделать подарок: на площади, образовавшейся от снесения домов и заборов до самой Невы, расставлены были закуски, медовый сбитень, пиво, квас, развешаны подарки — шляпы, кушаки, сапоги. Народ не выдержал соблазна, кинулся заранее на всё это бесплатное, и полиции пришлось очищать площадь под громкие крики избиваемых...
Всю свою фантазию и богатое воображение вложил князь в устройство этого праздника. Поражали две огромные залы: танцевальная, украшенная зеркалами, вазами, печами из лазурного камня и громадными люстрами — только одного воска для свечей было куплено на семьдесят тысяч рублей, — и следующая за ней зала, превращённая в громадный зимний сад.
Из паросского мрамора была изготовлена статуя Екатерины, во весь рост стоявшая на жертвеннике, драгоценными камнями усыпана была пирамида в саду, где устроили ещё и грот. И везде красовались надписи, посвящённые Екатерине.
Потёмкин пригласил на этот маскарад несколько тысяч гостей. Все они нарядились в различные маски, и пример подал сам хозяин: он надел ярчайший русский алый кафтан, а сверху прикрыл его епанчой, родом плаща из тончайших чёрных кружев. Шляпа светлейшего украшалась бриллиантами так густо, что из-за её тяжести слуга носил за ним этот головной убор.
Праздник надолго запомнился всем петербуржцам — лишь Потёмкин умел так блистать, так соединять азиатскую роскошь с чисто европейской утончённостью.
Гремела музыка, танцевали прелестные пары, два балета и две комедии представлены были взору Екатерины, а роскошный ужин на шестьсот человек поражал изысканностью кушаний и тонкостью вин.
Сам светлейший стоял за стулом императрицы, пока она не настояла, чтобы он сел.
Когда она уезжала, примерно во втором часу ночи, Потёмкин встал на колени и благодарно целовал ей руку, обливая её слезами.
Праздник был великолепен, но Екатерина начала сердиться на Потёмкина. Армия оставалась на юге, всё ещё шли бои, а полководец сидел в столице уже три месяца. Намёками старалась Екатерина выгнать его на юг, но Потёмкин снова был занят любовью и не спешил. Императрица просила Безбородко прогнать Потёмкина, передать ему её пожелания об отъезде, но вице-канцлер взмолился:
— Матушка, помилосердствуй! Он же убьёт меня, как муху!
Екатерина пыталась было направить и Зубова просить Потёмкина побыстрее отъехать на войну. Тот испугался. Она отправилась сама, и мрачный Потёмкин уехал на юг...
Он вёл переговоры с турками, требовал независимости Молдавии, облегчения судьбы Валахии и уступки Анапы на берегу Чёрного моря. Но он уже ничего не мог сделать: и Турция, и вся Европа видели, как истощена Россия, а Турция уже снова выставила армию в двести тысяч человек.
Переговоры продолжались в Яссах, и Потёмкин писал:
«Место сие, наполненное трупами человеческими и животных, более походит на гроб, нежели на обиталище живых. Болезнь меня замучила...»
Из Ясс коляска со светлейшим доехала до первой станции, где готовилась встреча князю. Но он не допустил её и ранним утром выехал дальше.
Проехали лишь несколько вёрст, и Потёмкин остановил карету. Он приказал вынести его на воздух, прилёг на ковёр и положил голову на кожаную подушку. Через несколько минут его не стало. Конвойный казак положил на его глаза грязные медные пятаки...
Похоронили князя в Херсоне, в склепе под церковью. Но едва умерла императрица, Павел, ставший императором, приказал вырыть гроб, закопать его под тем же склепом так, чтобы и места не было видно, и скрыть могилу светлейшего! Ни одного памятника Потёмкину так и не было поставлено за всё время царствования династии Романовых...
Александр Безбородко
1
ассветы уже стали холодными и промозглыми, и потому с самого раннего утра камердинер Зотов неслышно ходил по кабинету Екатерины, убранному толстыми красивыми персидскими коврами, зажигал спиртовку, на которой государыня всегда варила сама себе кофе в большой серебряной турке, и растапливал камин, вдыхая слабый запах дыма, тотчас уплывавший в комнату.
36
Фанариотка (от названия квартала г. Стамбула — Фанарион) — богатая и знатная гречанка.