Страница 23 из 107
Она отправила это письмо и принялась ждать ответа. Но проходили дни, недели, месяцы, а императрица не спешила отвечать на слёзное письмо своей невестки.
И вновь Екатерина придумала ход, который стал безошибочным в её сложной игре. Она вызвала к себе духовника императрицы, который одновременно был и её духовным наставником, пожелала исповедаться, уверяя, что близка к смерти как никогда, и рассказала ему, словно бы на исповеди, что ни в чём не виновна и только люди, стремящиеся её погубить, наговаривают на неё императрице.
Духовник не замедлил с объяснениями. Он явился к Елизавете и прямо объявил ей, что её невестка плоха и просит принять её, заодно он поведал императрице всё, что пожелала сообщить Екатерина.
Вечером этого же дня к Екатерине, лежавшей в постели и старательно изображающей из себя больную, пришли звать от имени Елизаветы.
Она еле оделась, не делая большого туалета, и пошла за посланцем императрицы, едва не держась за стены. Она и в самом деле страшилась этого свидания, хотя приготовилась к нему давно, знала, как себя вести, но не знала, как отнесётся к ней императрица, тщательно подготовленная противной партией...
Уже несколько позже, когда к ней стали прибегать её фрейлины под самыми разными предлогами, узнала от них Екатерина, что в тот самый день, когда она вызвала духовника и исповедалась, откровенно радовались лишь двое — Пётр и Елизавета Воронцова, и Пётр торжественно обещал Елизавете, что, как только скончается великая княгиня, он непременно женится на рябой Лизке.
Но в тот момент, когда Екатерина отправилась на ночную аудиенцию у императрицы, она ещё не знала об этом, иначе воспользовалась бы подобной оплошностью великого князя...
В галерее, через которую надо было пройти в покои императрицы, Екатерина увидела Петра. Он поспешно направлялся к императрице: не хотел, чтобы Екатерина одна встретилась с ней.
«Что ж, — философски подумала Екатерина, — возможно, это и к лучшему...»
Огромные покои императрицы были слабо освещены — горел лишь один бронзовый канделябр с тремя свечами, стоявший на туалетном столике перед огромным зеркалом среди бесчисленных тазов, баночек и склянок с притираниями, щёток и гребней.
Один только взгляд — и Екатерина сразу уловила то, что ей хотелось знать: в золотой таз на столике были брошены её письма Апраксину, но не все, всего-навсего три, самых последних, — их Екатерина узнала по бумаге, она каждый раз использовала разные её сорта.
В большой полутёмной зале все углы были скрыты сумраком, ширмы заслоняли от посторонних кого-то, кто глухо говорил, а перед ширмами стояла придвинутая большая мягкая кушетка, скрывавшая тех, кто был за ними. Тепло сверкала позолота парчовой ткани, обтянувшей ширмы, бросал блики горевший камин с огромными поленьями, прикрытый ярким бронзовым экраном, а в самой середине залы стояла императрица в простом широком платье, опираясь рукой на плечо начальника своей тайной канцелярии Александра Шувалова. Рядом перебирал худыми и кривыми ногами Пётр.
Едва войдя, Екатерина пала едва ли не ниц перед императрицей, на коленях дотянулась до её руки и принялась обливать слезами эту холёную полную белую руку, унизанную тяжёлыми перстнями.
Елизавета смущённо пыталась поднять свою невестку, но Екатерина упорно стояла на коленях, заливаясь слезами.
Императрица спросила печальным голосом, словно и в самом деле сокрушалась о судьбе своей невестки:
— Как, вы хотите, чтобы я отослала вас? Вы забываете, что у вас есть дети!
Только это и нужно было Екатерине. Она подняла голову и разразилась откровенным плачем, сумев пробормотать нужные слова:
— Мои дети в ваших руках, а лучше этого ничего для них не может быть. И я надеюсь, что вы их не покинете...
Елизавета помолчала немного, взволнованная словами и плачем Екатерины, и произнесла:
— Но как же я объясню причину вашей отсылки?
— О, ваше императорское величество, если вы найдёте нужным, объявите о причинах, по которым я навлекла на себя вашу немилость и ненависть великого князя...
Елизавета глубоко вздохнула. Этот ночной разговор взволновал её.
— А чем же вы будете жить у ваших родных? — озаботилась она.
— Тем, чем жила и прежде, до того, как вы удостоили взять меня.
Елизавета бросила пронзительный взгляд на невестку, смиренно стоящую на коленях, и проговорила:
— Но ваша мать в бегах, она была вынуждена покинуть свою родину, а отца нет...
И тут Екатерина нашла ответ, который поразил Елизавету:
— Она пострадала из-за того, что слишком любила Россию, за это её и стал преследовать прусский король...
Елизавета приказала:
— Встаньте...
Екатерина поднялась.
Пётр злобно вглядывался в происходящее. Он уже давно решил, что отсылка великой княгини поможет ему жениться на Воронцовой, и теперь ждал только конца этой аудиенции. Вероятно, как заключила Екатерина, между придворными тоже давно было решено, что она отправится в Германию, и Елизавета колебалась до этого последнего свидания с ней, не зная, на что отважиться. Она отошла от Екатерины в раздумье.
— Бог свидетель, как я горевала, когда вы были больны и едва не отдали душу Богу, и если бы я вас не любила, то не удерживала бы здесь.
Екатерина рассыпалась в любезных словах. Она говорила, что в полной мере познала доброту и милость её величества и горько страдает, что теперь подверглась немилости и опале.
И вдруг услышала она из уст императрицы такое, что не могла и сообразить, как возможно подобное.
— Вы чрезвычайно горды. Четыре года назад, вспомните, я спросила у вас, не болит ли у вас шея, потому что вы едва мне поклонились...
Екатерина в изумлении и отчаянии принялась уверять императрицу, что ни на одну минуту не могла бы и помыслить так поступить и что только по собственной глупости не поняла того, что было сказано четыре года назад...
Но тут вмешался великий князь.
— Она ужасно зла и упряма, — резко произнёс он, пошептавшись с Шуваловым.
— Если вы говорите обо мне, — повернулась к нему Екатерина, — то теперь, в присутствии её императорского величества, могу лишь заверить вас, что я зла с теми, кто советует вам делать мне несправедливости, а упрямой я стала с тех пор, как увидела, что угождения мои ни к чему другому не ведут, как только к вашей ненависти...
Елизавета после некоторой перепалки с великим князем подошла ближе к Екатерине и сказала ей вполголоса:
— Вы вмешиваетесь во многие вещи, которые вас не касаются. Как смели вы посылать Апраксину приказания?
Екатерина сделала изумлённое лицо:
— Господи, да мне бы и в голову не пришло так поступать...
— А разве ваши письма не доказывают это? — Елизавета пальцем указала на таз, в котором лежали письма Екатерины. — Вам же было запрещено писать...
— Это правда, — опустила голову Екатерина, — я нарушила запрет, но только потому, что принимала участие в фельдмаршале, о котором говорили здесь плохо, а в другом письме я поздравила его с рождением сына, а ещё с Новым годом...
— Бестужев уверяет, что было много и других, — вызывающе вскинула голову императрица.
Екатерина точно пересказала содержание трёх своих писем и этим обезоружила Елизавету.
— Если Бестужев так говорит, — скромно склонилась перед ней Екатерина, — то он лжёт...
— Ну, если он лжёт, я велю его пытать, — грозно нахмурилась Елизавета.
— Как будет угодно вашему величеству, — скромно потупилась Екатерина.
Она уже понимала, что все обвинения против неё сняты, хотя сама императрица ещё не догадывается об этом...
Снова вмешался Пётр и опять начал настраивать императрицу против Екатерины. Елизавета видела, что он старается лишь очистить место для Воронцовой, — она была умнее своего племянника, да и Шуваловым не улыбалось подпасть под власть господ Воронцовых, и они, как следует, подготовили императрицу к решению этого вопроса.
Елизавета прошлась взад-вперёд по зале, потом приблизилась к Екатерине и чуть слышно сказала ей: