Страница 101 из 102
Между вторым и третьим шагом — промежуточный. В шутку или всерьёз в своё время Иван Грозный посадил на российский престол вроде бы вместо себя великого князя Тверского Симеона. В дальнейшем, отстранённый от трона, он жил в своём удельном княжестве, пока и до него не дотянулась рука Бориса Годунова. Наступила и для Симеона пора: его Годунов лишил удельного княжества и определил место жительства в уединённом селе. Однако и этого Годунову показалось мало: Борис прислал ему на именины, вроде бы в знак своего уважения, вина, выпив которое Симеон ослеп. Сей коварный шаг подтверждали многие, даже сам Симеон в беседе с французом Маржеретом.
Вот теперь ничто не мешало завершить свой обильно политый кровью путь к трону, тем более что сам царь Фёдор Иванович, не отличавшийся здоровьем с детства, всё более и более сдавал. Многим это казалось вполне естественным, хотя злые языки перемалывали иное: с Фёдором происходит то же самое, что прежде было с его отцом Иваном Грозным и братом Иваном Ивановичем. Не случайно, дескать, на Аптекарский приказ Борис Годунов поставил своего родственника Семёна Годунова.
Слово, однако, к делу не пришьёшь, а не схваченный за руку — не вор.
Борис Годунов, ясное дело, спешил, но вместе с тем не желал грузно плюхнуться в лужу. Он с нетерпением ждал подходящего момента, и момент нужный предоставлен был ему вроде бы самим проведением — Печерский Нижегородский монастырь, в котором некогда возносили молитвы к Господу угодники Божьи Дионисий Суздальский и ученик его Макарий Желтоводский, вдруг сполз к Волге, развалившись и придавив множество иноков. Суеверный народ признал тот оползень за великое знамение того, что Россию ожидают лихие года. Царь же Фёдор, который совсем недавно посещал тот монастырь, воспринял это событие как знамение Господа для него лично. Он сник окончательно. Современники утверждают, что он смирился со скорой своей смертью. В подтверждение этого приводится один характерный факт: вскоре после крушения Печерского Нижегородского монастыря Фёдор Иванович принял участие в перекладывании мощей митрополита Алексия в новую серебряную раку, и государь будто бы велел Борису Годунову взять те мощи в руки, после чего с печалью в голосе молвил:
— Осязай святыню, правитель народа христианского! Управляй им и впредь с ревностью. Ты достигнешь желаемого; но всё суета и миг на земле.
Вещие слова, если даже они выдуманы лизоблюдами Бориса Годунова.
Царь Фёдор Иванович впал в тяжёлое беспамятство, и пошла гулять молва, что Годунов причастен к этому.
Вот как пишет о том событии историк Карамзин:
«Нет, не верим преданию ужасному, где Годунов будто бы ускорил сей час отравою. Летописцы достовернейшие молчат о том, с праведным омерзением изобличая все иные злодейства Борисовы. Признательность смягчает и льва яростного; но если ни святость венценосца, ни святость благотворителя не могли остановить изверга, то он ещё мог бы остановиться, видя в бренном Фёдоре явную жертву скорой естественной смерти и между тем властвуя, и ежедневно утверждая власть свою как неотъемлемое достояние... Но история не скрывает и клеветы, преступлениями заслуженной».
В духовной покойного Фёдора Ивановича царство было завещано вдове Ирине Годуновой, главными советниками при которой названы митрополит Иов, двоюродный брат покойного царя Фёдор Никитич Романов-Юрьев и царёв шурин Борис Годунов. Но Ирина (не без влияния Борисова) удалилась в Новодевичий монастырь, куда вслед за ней удалился и сам Годунов — держава осталась без кормчего. Вот тут и настало время для подкупленных крикунов и для тех, кого Годунов прежде ласкал, обретая своих сторонников. Вот так и получилось, что вроде бы по вселенской земской просьбе Годунов принял титул царя Российского, став родоначальником новой династии.
Но всё суета и миг на земле!
Если внимательно приглядеться к сегодняшним нашим правителям, можно сделать вывод, что они повторяют действия Годунова, коварством захватившего власть, но не знающего, что делать с этой властью: что ни решение, то — шлепок в лужу, то недовольство людское обнищанием и неуверенностью в завтрашнем дне.
Стремясь к поддержке дворян, а они были в основном мелкопоместными, от которых крестьяне охотно переходили в богатые боярские вотчины и монастырские владения, Борис Годунов законом запретил свободный переход крестьян из волости в волость, из села в село, навечно укрепил их за господами. Двойной совершил промах: великое возмущение крестьян, потерявших вольность, столь же великое недовольство бояр и иных богатых землевладельцев — они потеряли возможность заселять землепашцами свои пустующие угодья.
Одумавшись, Годунов внёс поправку: разрешил переход крестьян в определённый срок — на Юрьев день. Тогда возмутились мелкопоместные дворяне, крестьяне же и бояре тоже не были удовлетворены поправкой.
Общее недовольство.
Основательно возмутил царь Борис и такое уже очень сильное сословие, как вольное казачество. Вроде бы благое дело задумал — принять казачество под свою руку на царёву службу, однако, не очень подумав, перевёл в разряд государевых все земли, которые вольные казаки своим потом и кровью отвоевали у Поля. Мало того, Годунов вменил казакам пахать так называемую государеву десятину. А кому такое ляжет на душу? Земли лишили, паши ещё десятину для казны, в то же время неси охранную службу, бейся с разбойными сакмами. Не лучше ли подняться гуртом на алчного царя, невесть откуда взявшегося на троне?
Борисова политика так называемого «посадского строения» тоже не отвечала интересам посадского люда. В Москве, например, как грибы начали расти кабаки, дававшие баснословные прибыли в казну, в то же время спаивающие обывателя (сравните: засилие в нынешней Москве и кабаков, и игорных домов); но алчность не знает предела — увеличиваются торговые пошлины на русское купечество, с одновременным предоставлением привилегий иноземным купцам — всё это создавало благоприятную почву для разжигания ненависти к новой царской династии, захватившей трон.
В Москве начались волнения. По всей стране, особенно на юге, разгорались мятежи. Начиналась гражданская война, которую историки позже назовут Смутой.
Сегодня нам упорно (особенно активна невесть отчего церковь) пытаются навязать мысль, что российский народ, сплотившись, стеной встал против польских захватчиков. Верно, попытка агрессии имела место, но вторгшийся в пределы России ясновельможный пан Мнишек, как вроде бы лицо частное, был разбит в первом же сражении и улепетнул в свою Польшу.
Не вдаваясь в подробности, не злоупотребляя хронологией, скажу только о том, что в Кремле «засел» отряд слуг и телохранителей, посланный королевичем польским Владиславом[62], которому Москва присягнула на царство, готовить ему торжественную встречу. Сам же Владислав намеревался прибыть в свою новую резиденцию немного позже.
Поняв, однако, что в Москве разноголосая неразбериха, Владислав не торопился покинуть Смоленск, но не давал и приказа своим слугам покинуть Кремль. И они ждали, пока хватало у них сил. Вышли они из Кремля 7 ноября.
Никакого штурма Кремля не было. Происходили лишь стычки москвичей с наглыми ляхами, считавшими себя первыми среди славян, хранителями прославянской культуры и языка. По их мнению, они должны были править всем славянским миром, а москвичи кулаками, дубинами и даже при необходимости мечами объясняли им, как нужно уважать Россию. В конце концов ляхи, терпя притеснения от москвичей и потеряв надежду дождаться Владислава, попросили отпустить их с миром домой. Это произошло, повторяю, 7 ноября.
Во все эти дни в Москве не было ни одного ополчения. Ляпунов, глава дворянского ополчения, и атаман казачества Карела раскинули станы под Москвой, зорко следя друг за другом, ибо каждый из них хотел посадить на трон своего «хорошего царя». Что касается ополчения Минина и Пожарского, то оно стояло в Ярославле.
Некоторые историки, не приводя документальных свидетельств, утверждают, будто князь Пожарский приглашал на русский престол шведского королевича Карла-Филиппа. Это — сомнительно. Достоверен только один факт — Карлу-Филиппу присягнул на царство лишь Великий Новгород. Ярославль, что было бы логичным с учётом устремлений Пожарского, не присягал королевичу.
62
«...посланный королевичем польским Владиславом» — Владислав IV (1595-1648) король польский, старший сын Сигизмунда III. В период Смуты к Сигизмунду в феврале 1610 г. с великим посольством из 1000 представителей почти всех сословий был отправлен Договор об избрании Владислава на московский трон. Одним из условий договора было принятие им православия. После поражения войск царя Василия Шуйского и его низвержения москвичами Боярская дума признала Владислава царём, и 27 августа жители Москвы принесли ему присягу. Однако Сигизмунд не согласился на то, чтобы его сын переменил веру, и намеривался сам занять русский трон. Соглашение между ним и московским посольством не состоялось. Впоследствии Владислав неоднократно предпринимал попытки вернуть утраченную корону и согласился заключить мир с царём Михаилом Фёдоровичем и отречься от своих прав на московский престол лишь в 1634 г., уже будучи избранным после смерти отца польским королём. Претендовал Владислав и на трон Швеции, рассчитывая получить помощь императора против Швеции, он даже женился в 1637 г. на дочери Фердинанда II.