Страница 94 из 105
— Я не понимаю вас, Катерина Ивановна. Сегодня, когда вас уже не связывает двор и поступки императора...
— Алексей Борисович, дело не в моих обязательствах и не в феруле двора. Вопреки своему положению и своим средствам я всегда сохраняла за собой независимость действий. Что могло мне угрожать? Ссылка? Вряд ли. Нищета? Но я родилась в ней и никогда не испытывала тяги к богатству. Я ничего не требовала от жизни, значит, ничего существенного она меня и не могла лишить. Вам ли не знать: выгоды никогда мной не руководили.
— Тем более, Катерина Ивановна, вы совершенно свободны.
— Но это не так, Алексей Борисович. В своё время я обещала верность одному очень несчастливому человеку. Я обещала поддерживать его во всех жизненных перипетиях. Я ровным счётом ничего из себя не представляла, но, может быть, просто голос человека со стороны оказал великому князю поддержку. Мне не счесть всех тех случаев, когда его высочество был на грани полнейшего отчаяния, окончательного разрыва с большим двором и — кто знает! — ссылки или официального лишения прав наследования престола. Я не хочу казаться ни лучше, ни сильнее, чем я есть от природы. Я изо всех сил помогала усилиям истинных друзей будущего императора — Александра Борисовича, вас, князь, Сергея Ивановича.
— Это мы помогали вам, Катерина Ивановна.
— Князь, смешно считаться заслугами, которые сегодня уже не имеют никакого значения и представляются императору только обременительными. Наше время дружества прошло.
— Но вы же сами это понимаете, Катишь. И, вероятно, куда острее, чем каждый из нас.
— Не то, князь, опять не то. Я сказала — время дружества, но не наших душевных обязательств.
— Я не скажу вам ничего нового, Катишь, но император изменился до неузнаваемости. Даже с момента кончины императрицы. Он стал иным человеком, и наши внутренние обязательства...
— Для меня, например, обретают новый характер. Вы говорите, его величество изменился. Но так меняются все, вступавшие на ступени трона. Вспомните слова княгини Дашковой о покойной императрице. Вспомните рассказы о приходе к власти императрицы Елизаветы Петровны. Мать стольких детей, добрый человек, она с полным равнодушием смотрела на брошенную на пол опочивальни правительницы новорождённую принцессу Мекленбургскую — потому что уже чувствовала себя облечённой в порфиру. А покойный государь Пётр III, переставший замечать собственную супругу, изгнавший всех придворных чинов? Или императрица Екатерина I, супруга Великого Петра, переставшая находить время для посещений тела своего мужа, стоявшего в Петропавловском соборе.
— Иными словами, вы во всём извиняете поступки императора.
— Они не нуждаются в оправдании. Просто, как я поняла, они совершаются по иным законам.
— И вы пришли к сознанию, что перемениться надо вам самой.
— Алексей Борисович, мы слишком долго знакомы и... в чём-то очень... близки. Я не переменюсь никогда. Но если сегодня император всё дальше отходит от тех принципов, которые всем нам были так дороги и осуществление которых мы так ждали от императора Павла I, это не основание оставлять его. Я могу ошибаться — на то я и обыкновенный человек, но я не теряю надежды в какой-то момент получить возможность достучаться до монаршего сердца и хотя бы несколько не изменить, но смягчить ход событий.
— Катишь, Катишь, что вы говорите! Ваши доводы против слитной когорты настоящих, как выражается император, гатчинцев! Против Кутайсова, Аракчеева, этой орды пруссаков! Я никогда не подозревал вас в таком безмерном романтизме. Это абсолютно невозможно! Поверьте, мне приходится едва ли не каждый день сталкиваться с императором, тогда как вы предпочитаете гатчинское уединение.
— Благодарю вас, князь, за снисходительную любезность ваших оборотов. Вы правы, я просто не получаю приглашений во дворец.
— Но вы и не ищете их, Катерина Ивановна. Ваша гордость, я это понял, постоянно задевает императора. К тому же вокруг него полно людей, которые ему об этом напоминают.
— Мой боже, и вы подумали, что я могу навязывать своё общество императору! Давайте же назовём вещи своими именами, князь. Я перешагнула своё сорокалетие. Этого много для каждой женщины, для друга императора тем более. Или связывающие нас узы должны быть очень глубокими, необходимыми внутренне обоим, или... их нет никаких. Если император обратится ко мне, я откликнусь, несмотря на своё нынешнее положение и все происходящие кругом события. Но он может этого и не сделать, я это также понимаю. И тем не менее, как мне передают, император достаточно часто колеблется, вспоминает моё имя и — не может переступить собственную гордость. Теперь уже гордость вполне законную венценосца, хотя для меня он навсегда останется великим князем.
— Значит, всё-таки чувство...
— Долг, князь. Долг перед ним и перед самой собой. А перемены... Мне трудно об этом говорить, но мы одни и император одинаково близок нам обоим. Рассудку великого князя так долго приходилось противостоять разного рода жизненным неустройствам. Вступить на престол сорока двух лет, из которых все сознательные годы были таким мучительным и отравленным опасениями ожиданием. Жизнь на вулкане, который взрывался в самые неожиданные минуты и при самых неожиданных обстоятельствах. Императрица ни на минуту не переставала видеть в наследнике врага.
— Вы никогда не были, мне кажется, так серьёзны с великим князем.
— Может быть. Его высочество не терпел нотаций и указаний. Каждая мысль должна была родиться у него самого. Что бы было, если бы его высочество заподозрил в своей собеседнице наставника или даже равнозначного партнёра? Вот видите, князь, как в действительности я предусмотрительна и расчётлива.
— Ради дорогого вам человека.
— И ещё одно. Я бы никогда не согласилась принести в приданое возможному супругу тень наших отношений с императором. Никогда! Вы же хотели ответа на ваш невысказанный вопрос.
— Мне остаётся благодарить вас за вашу откровенность, Катерина Ивановна, и, пожалуй, рассказать новость, которая поддержит вас в ваших надеждах. Я подчёркиваю — в ваших, ибо для всех остальных за всем этим стоит простая случайность. Добрая минута императора или такая же минутная досада на любимца. Итак, Аракчеев снят со всех должностей и отправлен к себе в деревню.
— Вот видите, князь, вот видите! Я так и знала, что император увидит истинную сущность этого кнутобойца! Что же послужило прямой причиной увольнения?
— Поверьте, не то, что он избивал нижних чинов и издевался над ними. Его издевательства стали распространяться на офицеров, и в этом Аракчеев перебрал меру. Такой способ выполнения его приказов не понравился императору. Аракчеев отбыл в Грузино и будет отводить душу над своими крестьянами.
— Хотя бы это. Хотя бы пример для других.
— Вы так думаете? Зато ничто не грозит Фёдору Васильевичу Ростопчину. Он по-прежнему в милости, и его карьере остаётся только завидовать. Генерал-адъютант в первый же день царствования императора, действительный тайный советник, кавалер ордена Иоанна Иерусалимского, член Коллегии иностранных дел, первоприсутствующий и член Совета императора — и всё за весёлые анекдоты скабрёзного характера, которыми он потешал его величество ещё в гатчинские годы.
— Полноте, князь, вы забыли главное — брак с племянницей Анны Степановны Протасовой, которая после доверенностей покойной императрицы стала, к сожалению, необходимой и императору.
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
Милостивый государь Иван Логгинович! Его Императорское Величество Государь Император, жалуя Адмиралтейству хранящуюся в Гоф-интендантстве с давних времён медную конную статую, представляющую Государя Императора Петра Великого, величайте повелеть соизволил поставить оную на берегу Кронштатского Петра Великого Каналу на удобном к тому месте по избранию Адмиралтейской коллегии и как она в Кронштат для сего должна быть доставлена на каком-либо судне, то к выбору оного и послать кого-нибудь в Гоф-интендантство для обмеру оказанной статуи.