Страница 81 из 105
— Был. Когда-то. Но время показало: великая княгиня своей активностью способна только раздражать Павла Петровича, тогда как маленькая фрейлина поддерживает его в самых крайних его амбициях, если только сама их ему не внушает.
— Но что может измениться в её собственном положении в случае достижения той цели, которую вы имеете в виду, ваше величество? Решительно ничего, и даже напротив — предмет её вожделений станет для неё гораздо менее доступным.
— Ошибаешься, Безбородко. Она думает в этих розыгрышах конечно же о себе, но только в том смысле, что, питая амбиции великого князя, тем самым привязывает его к себе. Наши агенты утверждают, что он попросту не может дышать без неё. К тому же у нас не было возможности выяснить, насколько расчётлива эта крошка. Что, если её советы не уступают советам братьев Куракиных, если только не превосходят их? Попытка заговора показала, как ловко она ушла от подозрений сама и вывела всех своих друзей. Посмотри, каких сторонников и преданных друзей она имеет: братья Куракины, Вадковский, Плещеев — всех не перечтёшь. И не надо меня уверять, что их преданность обращена напрямую к великому князю. У него слишком тяжёлый характер.
— Но, ваше величество, мне всегда представлялось, что Плещеев остаётся конфидентом великой княгини.
— Вот тебе ещё одно неопровержимое доказательство ума крошки. Великая княгиня считает Плещеева своим самым преданным другом, пишет ему совершенно идиотские записочки, от которых мой сын в былые времена устроил бы бурю ревности, а все эти послания попадают в руки Нелидовой, и она получает возможность безошибочно воздействовать на великого князя.
— Но вы не имели ничего против, ваше величество, того развлекательного образа жизни, что установился в Гатчине сразу по переезде туда Господ Вторых.
— Однако Шведский поход прервал эту череду развлечений, что само по себе внушает серьёзные опасения.
— Здесь могли сыграть роль английские газеты. Великий князь воспринял очень болезненно напечатанные в них материалы.
— Ах, эти статейки, которые ты помог организовать, — о подозрительной и во всяком случае неблагоприятной для царствующей фамилии роли фаворитки. Однако результат оказался достаточно неожиданным. Крошка взбунтовалась, а великая княгиня увидела в этом сигнал к атаке на соперницу. Поток жалоб и сплетен с её стороны хлынул таким водопадом, что я не знала, как его унять.
— Вы выбрали, как всегда, безошибочный способ, ваше величество. Все вины были списаны на единственных сторонниц великой княгини при гатчинском дворе, а великий князь получил возможность их выгнать, удовлетворив тем своё самолюбие и не потеряв лица в отношении госпожи Нелидовой.
— Да, ни госпожа Бенкендорф, ни генеральша Ливен такого оборота не ожидали, тогда как наша крошка лишилась возможности проявить характер и уехать из Гатчины, о чём она меня лично просила.
— Никогда бы не предполагал, что она так амбициозна.
— И даже очень, но в каком-то не совсем обычном понимании. В этом случае она сочла себя победительницей, хотя всего лишь ненадолго отдалила своё удаление из Гатчины.
— Это время наступило, ваше величество?
— Очень скоро наступит, и вот почему. Предоставленный самому себе, великий князь окончательно погрязнет в своих прусских увлечениях. Препятствия и сдерживающие начала, которые представляла крошка, как и её друзья, исчезнут. Я не собираюсь больше его заставлять принимать участие в жизни моего двора. Этот понурый вид, постоянная злобность, нарочитое нежелание соблюдать этикет, даже повышение голоса, к которому он всё чаще стал прибегать, не могут вызывать к нему расположения. Что касается великой княгини, то её рассказы о том, как протекает очередная беременность, не может выдержать решительно никто.
— Но ведь его высочество тем самым отдастся недобрым чувствам.
— Направленным против меня, ты хочешь сказать. Опять-таки это уже не имеет значения. Зато наш Александр Павлович будет сиять во всём своём обаянии, красоте, ловкости и умении располагать к себе каждого, кто попадает в круг его внимания.
— Значит, ваше решение о престолонаследии, ваше величество...
— ...с каждым днём становится всё более определённым.
— Но вы не договорили относительно мадемуазель Нелидовой, ваше величество. Что-то следует в отношении неё предпринять.
— Ты прав. Начнём подготовку немедленно. Первым ударом станет выступление Госпожи Второй и, думается мне, прямо на придворном бале. Пусть она разыщет меня за карточным столом и начнёт в очередной раз жаловаться на свои семейные неурядицы.
— Думаю, это нетрудно сделать.
— Я буду возмущена и, не сдержав праведного родительского гнева, немедленно отчитаю великого князя.
— В присутствии свидетелей, ваше величество?
— Естественно. Их список мы составим заранее. Мой выговор будет твёрдым, и в заключение я заявлю, что хотя более года воздерживалась от решения по поводу просьбы фрейлины Нелидовой уволить её из придворного штата, нынче ради прекращения семейных ссор считаю необходимым его принять.
— Но великий князь может начать возражать.
— При его самолюбии — никогда! У него не будет иного выхода, как молча принять эту горькую пилюлю. И я достаточно знаю крошку Нелидову, чтобы быть уверенной — она тут же уедет из Гатчины.
— И перестанет там бывать?
— Зачем же? Если у неё хватит сил и средств, она может туда приезжать из Петербурга, когда душа её захочет.
Давид, славный Давид умер бы здесь с голода со своими шедеврами. В ходу только портрет. Госпожа Лебрен берёт в столице за портрет /голову/ 3—4 тысячи франков, и здесь за копированный портрет /в рост/ платят по 15 000 ливров. Я видел портрет польской графини, стоивший 30 000 франков. Он действительно хорош, но в Париже ему было бы хорошей ценой 1000 экю /3000/ франков... Хотя русские и не знатоки, но хотят того, что их поражает и доставляет им удовольствие; тогда они платят широко.
Пьер Александр Парризо.
Письмо из России. 1793.
— Катишь, вы слышали о конце Людовика XVII?
— Конце, ваше высочество? И его тоже?..
— Его нет, но уничтожен он не менее изощрённым способом. Я говорил вам, тысячи раз говорил: так называемый народ не знает ни сострадания, ни сожаления. Он с такой же лёгкостью расправляется с детьми, как и с венценосными особами. И чтобы это чудовище не уничтожало всё вокруг себя, необходима железная лоза и крепкая рука. Только так!
— Но что всё же случилось, ваше высочество? Вы не хотите ввести меня в подробности?
— Почему же. Они могут помочь привести вас в чувство и вернуть из заоблачных эмпирей на грешную и страшную землю. Что вы знали о маленьком наследнике французского престола?
— Я? Пожалуй, только то, что он родился через 2—3 года после вашего пребывания в Париже.
— Нашего с вами пребывания. И при рождении получил титул герцога Нормандского. А четырёх лет, после смерти старшего брата, объявлен дофином.
— И что вместе со своими венценосными родителями оказался в тюрьме Тампль.
— Так вот, после казни Людовика XVI, своего родного брата, граф Прованский провозгласил племянника королём Франции.
— И это предрешило его судьбу.
— Что значит — предрешило его судьбу? Его судьба была предрешена его рождением! И что же вы полагаете — лучше жить, отказавшись от своих королевских прав и достоинств, чем публично заявить о них? Впрочем, эти вопросы вам непонятны — они доступны только венценосцам.
— Но ведь маленький принц ещё в июне 1793-го был разлучён с королевой-матерью.