Страница 78 из 105
— Суд! Суд над монархом, хотя именно монарх является носителем и проводником Божьего произволения на земле. И никто не выступил в защиту короля?
— Ваше высочество, король сам отказался от каких бы то ни было защитников. Он сам защищал себя, ссылаясь на права, данные ему конституцией.
— Как это могло помочь, когда приговор был предрешён? Я уверен, все скучали его словами и с нетерпением ждали кровожадной развязки.
— Вот именно, ваше высочество. Девять дней суда стали сплошным фарсом и издевательством над королём. Двадцать первого января последовал приговор: смертная казнь.
— Но за что, ваше высочество, за что? Мне невыносимо это слышать.
— Невыносимо? Нет, мадемуазель Катишь, вы — вечная поборница слепого бессмысленного и пагубного милосердия ко всем без исключения, вы просто обязаны всё выслушать. Продолжайте, князь, и не опускайте никаких подробностей.
— Ваше высочество, направляясь к вам, я встретил великую княгиню и обещал, что она услышит также мой рассказ. Разговор так быстро начался, что я невольно нарушил обещание и...
— Хватит, хватит, князь, я не собираюсь быть участником такого представления, которое немедленно устроит для всех моя супруга, я приказываю вам продолжать. Вопрос о казни был решён единогласно, всеми участниками собрания?
— В том-то и дело, что нет, ваше высочество. Существовала возможность сохранить жизнь его величеству.
— Возможность? Какая возможность?
— За смертную казнь высказалось 383 человека, но 310 были против. Это давало основание хотя бы для апелляции. Или... немедленного вмешательства других держав.
— Других держав! Какая горькая ирония! Все монархи ведут себя подобно русской императрице! Они предатели! Все до единого!
— Так получилось, ваше высочество. И 21 января король Людовик XVI взошёл на эшафот.
— И как он принял свой конец?
— Ваше высочество, если король в чём-то когда-то ошибался, был непоследовательным или двоедушным, он всё искупил этим концом! Последний французский монарх был великолепен. Его никто не поддерживал. Он отвёл от себя все руки. Он спокойно и твёрдо прошёл все ступени и — покорился гильотине. Под дикое улюлюканье толпы. Сознания лишился только его духовник. Это зрелище для каждого, кто сохранил хоть остатки совести, было невыносимым.
— А что же королева, князь? Что королева?
— Какое это имеет значение, мадемуазель Катишь! Главное — погибла идея! К тому же она первая была повинна в подобном конце монархии — с её бесконечными интригами, вмешательством в политику — конец, к которому ведёт Россию и русская императрица.
— Ваше высочество, пусть она была виновата, и всё же разрешите князю ответить на мой вопрос.
— Да ради бога. Князь, удовлетворите любопытство нашего друга.
— Что тут сказать, мадемуазель Катишь. История Марии-Антуанетты ни в чём не посрамила историю монархинь всей Европы. Когда 10 января 1792-го Тюильрийский дворец был взят, она не потеряла ни спокойствия, ни чувства собственного достоинства. Её единственная просьба была — оставить её рядом с супругом. Вместе с ним она действительно последовала в Тампль.
— Она не могла поступить иначе!
— Она думала, как вы, ваше высочество. Но в декабре бунтовщики отделили её от супруга. Многие из них считали, что она слишком способствует поддержанию силы его духа. И только в день казни короля ей разрешили увидеть его и проститься с ним.
— Боже праведный, люди без сердца и сострадания...
— Сколько раз я доказывал вам, Катишь: чернь не имеет ни сердец, ни сострадания не только к монархам, но и к себе подобным. Чернь — стадо животных, действующее силой инстинкта.
— Ещё полгода королеве предстояло оставаться в Тампле. Вместе с сыном — Людовиком XVII. Но 3 июля Марию-Антуанетту отделили от сына. И это был первый раз, когда королева стала умолять о пощаде своих мучителей. Она была согласна на любые условия, но только вместе с сыном.
— И это, само собой разумеется, не произвело ни малейшего впечатления на палачей, не так ли, князь?
— Да, ваше высочество, они остались непреклонными. А 1 августа королева была переведена из Тампля в тюрьму Консьержери. В камере ей, королеве Франции, одной из самых прекрасных женщин мира, не было оставлено ничего, кроме расшатанной походной кровати, прорванного соломенного стула и колченого стола — для еды.
— Они предусмотрели даже такую форму унижения! О, они гораздо изощрённей в своих пытках, чем я предполагал. Им нужно прежде всего сломить человеческое достоинство, тем более достоинство монарха.
— Ваше высочество, королева, как говорят, не обратила на обстановку ни малейшего внимания. Все её мысли были не о себе — об отнятом сыне. Она молилась о нём буквально и день и ночь. Только 13 октября её поставили перед революционным трибуналом.
— Обвинения? Какие обвинения были предъявлены королеве?
— Её обвинили в измене её собственной стране, в подстрекательстве к гражданской войне. И... и в самых низких преступлениях против нравственности.
— Подонки общества на страже нравственности!
— Вот именно, ваше высочество. И надо отдать должное защитникам королевы, а их было двое — Тронсон-Дюкудро и Шово-Лагард, они блестяще разбивали каждый пункт обвинения. Они боролись за королеву как львы, в конце концов, рискуя собственной жизнью перед лицом этого ещё не насытившегося королевской кровью сброда. Но это ничему не могло помочь.
— Так было задумано, князь. Всё остальное представляло собой спектакль для так называемого народа или граждан, как их стали, кажется, называть.
— К сожалению. Самые убедительные доводы тонули в яростных воплях и проклятиях толпы. Королева была приговорена, подобно своему супругу, к смертной казни. И выслушала свой приговор совершенно спокойно. Так называемые судьи позаботились даже о враче на случай истерии или обморока её величества. Но ничего подобного не последовало. Свидетели утверждают, что Мария-Антуанетта, всё ещё удивительно прекрасная, даже не изменилась в лице. Ещё через три дня, 16 октября, она умерла от ножа гильотины.
— А вот теперь послушайте меня, князь. Следующими полетят головы самих бунтовщиков. Они начнут истреблять друг друга в тени призрака власти. Иначе просто не может быть.
Г. Радиг, уведомляя почтенную публику, что он имел честь с живописной Его Императорскому Высочеству Государю Великому Князю Павлу Петровичу принадлежащей и господином Рослейном с натуры. Его сиятельства прежде бывшего Его высочества дядьки и первого Её императорского Величества Министра графа Никиты Ивановича Панина писанной картины, снять на меди копию, которая представляет Его Сиятельство, левою рукою опершись на стол, в великолепной одежде, украшен разными орденами и всеми прочими знаками отличия, как то звёздами, крестами и брильянтовым аполетом и столь искусно гравирован, что в ней вся драгоценность его убранства ясно изображена, просит гг. подписавшихся на оный портрет для получения первоначальных абдруков присылать за своеручным подписанием билеты к нему, Радигу, в Преображенском полку, в собственный его дом или в гвардейскую школу, ласкаясь при том, что и те, которые работу его внимания своего удостоят, не без удовольствия, в ожидании своём, останутся. Цена портрету 10 рублей.
«С.-Петербургские ведомости», 1792, № 48.
— Таша, ты? В такую рань? Что случилось? Что-то необыкновенное?
— Катишь, тебя будет просить о разговоре великая княгиня. Я только что узнала и побежала тебя предупредить.
— Очередной скандал. Я отказываюсь от всякого общения с ней.