Страница 67 из 105
— Я не имел в виду ни себя, ни тем более великую княгиню. Она, как вы справедливо изволили заметить, ваше величество, предпочитает радости семейного очага великосветским утехам. Но вот перед вами одна из её фрейлин и, пожалуй, лучшая танцорка Петербурга. Как вижу, версальские кавалеры не скупятся в выражении восторгов по поводу её искусства.
— И насколько я могу судить на расстоянии, большого шарма. О, это было бы любопытно составить себе представление о вашем дворе, мой брат. Тем более, что визиты монархов друг к другу вещь чрезвычайно проблематическая.
— Нет ничего проще, ваше величество. В танцах наступил перерыв, и, если вы не будете иметь ничего против, я представлю вам фрейлину графини Северной.
— Это вполне соответствует моим собственным желаниям.
— Мадемуазель Нелидофф!
— Як вашим услугам, ваше высочество.
— Я хочу вас представить его королевскому величеству — он заинтересовался вашим танцем.
— Вы и в самом деле восхитительны, мадемуазель. Как вы ответите на просьбу короля подарить ему следующий танец? Если, конечно, он у вас не занят и я не повергну тем самым в отчаяние одного из ваших многочисленных поклонников.
— О, ваше величество, что значит одно отчаяние перед лицом возможности ощутить на себе сияние Людовика XVI!
— Но я не король-солнце, мадемуазель. К великому сожалению.
— Солнце никогда не встаёт дважды одинаково. Каждый рассвет по-своему неповторим и радостен для всего живущего.
— Мадемуазель, я в восторге. Вы не пишете ли стихов? Они должны выражать вас и, значит, быть прелестными.
— Ваше величество, я не только не пишу стихов, но считаю эту область преимущественной доменой мужчин.
— Но почему же, мадемуазель? Ведь женщины явно чувствуют и переживают всё гораздо тоньше нас, ваших поклонников и рыцарей.
— Тоньше? Вы говорите тоньше, ваше величество? Этот ваш очередной комплимент очарователен, но он не может изменить сути дела. Для того чтобы создать произведение искусства, надо удалиться от живой жизни, а ни одна женщина на это не способна.
— И вы чувствуете себя тем уязвлённой, мадемуазель?
— Нисколько, сир. Это сберегает женщинам множество сил и чувств. И потом — я не считаю себя вправе лишать мужчин того, что им по праву принадлежит.
— Что вы имеете в виду?
— Вообразите себе, ваше величество: если вместо того, чтобы вложить нежность в прикосновение своих рук, в своё дыхание, любимая вами женщина станет размышлять над тем, как превратить её в строки, которыми станут пользоваться все...
— Вы тысячу раз правы, мадемуазель. И вы — настоящая волшебница. Кстати, удовлетворите моё любопытство ещё и в другом. Откуда у вас такой безукоризненный французский язык? Между нами говоря, гораздо лучший, чем язык нынешней французской королевы.
— Сир, вы неоправданно назвали меня волшебницей, а сами околдовываете эту волшебницу очарованием ваших комплиментов. Мой французский — знаете, сир, в России многие отличаются знанием этого всеми любимого языка. А в вашем сравнении с языком королевы нет ничего удивительного. Русским гораздо легче без малейшего акцента овладевать любым иностранным языком, чем, скажем, немцам. Так говорили многие. И потом дочь римского императора Франца I и самой Марии Терезии не может быть сравниваема с обыкновенными смертными. У монархов свой язык.
— Вы ещё и владеете всеми тонкостями придворного общения, мадемуазель. Вы, вероятно, много времени проводите на паркете петербургских дворцов, не правда ли? Что касается меня, я не люблю двора и его тягостного для меня протокола.
— Сир, мне решительно нечего вам ответить, чтобы не быть обвинённой в хитрых комплиментах. Между тем подобно вашему величеству, я равнодушна к великосветской жизни да и не имею для участия в ней особых возможностей.
— Но ваш чин фрейлины...
— Не означает ровным счётом ничего. Вы, вероятно, знаете, сир, в России существуют два двора — большой, принадлежащий императрице, на редкость пышный и переполненный всякого рода церемониями и празднествами, и малый, относящийся к великому князю. Я состою при малом дворе, в котором господствует очень замкнутый образ жизни, небольшое количество связанных с ним лиц и ещё меньше праздников. Я бы назвала быт малого двора семейным.
— Вы любите детей, мадемуазель?
— Достаточно неожиданный вопрос, сир.
— Но у царственной четы много детей, и они должны вас постоянно окружать. Если не испытывать к ним особой привязанности, это достаточно утомительно.
— Сир, в малом дворе детей нет. Их воспитанием занимается императрица, при которой они и живут. У цесаревича есть единственный выход — навсегда оставаться молодым, на пороге жизни, а не в ходе её течения.
— И это устраивает его высочество?
— Его высочество не дарит обыкновенную фрейлину такого рода откровенностью.
— То, что я вам скажу, мадемуазель, пусть останется нашим с вами исключительным секретом. Из разговоров с его высочеством я понял всю сложность его положения. И я глубоко сочувствую ему. Пусть его хотя бы отчасти утешит, что я прошёл такое же детство и юность. Мой блистательный дед не дарил меня симпатией за мой скромный обиход и тяготение к спокойной жизни. Я был полностью отстранён от всех государственных дел, а мой воспитатель герцог Вогюйон позаботился о том, чтобы не обременять меня ни теоретическими, ни практическими познаниями в деле руководства государством. А сколько насмешек вызывала моя любовь к слесарному делу и даже к охоте, хотя охота всегда признавалась королевским развлечением. Меня тяготила избыточная роскошь, которой отличался двор деда. Даже моя женитьба была устроена во многом в воспитательных целях и никак не принимая в расчёт моих собственных влечений и симпатий. Тем не менее я уже девять лет правлю Францией, никто не осмеливается оспаривать мою волю. У графа Северного всё впереди. Если... если мой брат будет достаточно осторожен и предусмотрителен в период ожидания. Вы молчите, мадемуазель. И у вас на глазах слёзы! Или я ошибаюсь? Я расстроил вас? Но чем?
— Сир, простите мне мою несдержанность. Это одновременно слёзы горечи и радости. Я первый раз слышу столько сочувствия и понимания, высказанных в адрес великого князя. Поверьте, сир, великий князь высокодостойный, талантливый человек. И если чего-то ему не хватает в этой жизни, то это обычного человеческого участия. Он так нуждается в нём. Благодарю вас, сир! Если бы вы знали, как глубоко и сердечно я вас благодарю. От имени графа.
— Это я вас благодарю, мадемуазель, за приятную беседу и свою судьбу за то, что она послала мне такую очаровательную собеседницу. Но, к сожалению, наш танец подходит к концу. Я дважды давал знак о его повторении. Больше просто невозможно. Разрешите отвести вас к вашему креслу. Ещё раз благодарю, мадемуазель.
— Ваше величество, я с нетерпением ждал окончания вашего танца с нашей фрейлиной. Я вижу, Россия способна произвести на вас кое-какое впечатление. Как вам наша крошка, как мы её зовём при дворе?
— Я полностью разделяю ваш вкус и ваши оценки, брат мой. И я душевно рад, что вы имеете рядом с собой таких преданных придворных. Жизнь показывает, что их следует ценить больше всего. Я только хотел спросить, мадемуазель Нелидофф принадлежит к древнему дворянскому роду?
— Вы сразу это почувствовали, сир! Должен сказать, что я совершенно не понимаю нынешнего увлечения третьим сословием, с которым начала заигрывать и русская императрица.
— Должен сказать вам, сиятельный граф, что я сейчас решил обратить особое внимание на защиту дворянства. Два года назад я подписал указ, по которому в офицеры можно производить только дворян, могущих доказать своё происхождение в четырёх поколениях. Никаких выскочек, никаких парвеню — это мой новый девиз! Я также закрыл доступ к судейским должностям представителям третьего сословия. Мои советники утверждают, что такая политика породила недовольство в народе, но на это я не собираюсь обращать внимания.