Страница 49 из 105
Не стало Петра Фёдоровича — всё ещё в Киле жила. В деньгах, хоть и дитятя, не нуждалась. Своих банкиров будто бы доверенных имела. Зато как пошли переговоры об отказе России от герцогства в пользу исконного врага Голштинии — Дании, переполошились.
Право русской императрицы — от прав России на голштинские земли отступиться. Правда, ждать надо было для законного акта, пока цесаревич совершеннолетия достигнет, ну, да это мелочи. Датчане сразу в герцогство вступили. 1767 год, когда и пустилась авантюрьера в странствия, а опеку над ней Кароль Радзивилл принял.
Пять лет как из Киля выехала — жених объявился. По всем правилам. Один из немецких имперских князей, кстати, и претендовавший на голштинские земли. Так не он ей — она ему за свои деньги целое графство Оберштайн в Арденнах выкупила! А рядом, в Спа, вся Европа толковала: некий русский вельможа устроился, с которым чуть что не каждый день переписывалась. Граф Алексей Григорьевич прямо указывал — Иван Иванович Шувалов. Почерк на письмах сличал. Что почерк — больше и быть некому!
И не один граф Алексей Григорьевич авантюрьеру изловил — посланник английский помог. Ему авантюрьера доверилась. А лорд императрице российской подыграл: ведь не стало больше Пугачёва.
Граф Орлов красок не пожалел расписать, каково ему груз такой вокруг всей Европы в Петербург довезти. Мол, государства и народы волнуются. Где хотели корабли эскадры водой да провиантом снаряжать, манифестаций враждебных боятся. В газетах опять же шумиха, и всё против русской императрицы.
Того в толк не возьмёт, что себя уже выдал: с эскадрой не пошёл. Сухопутным маршрутом решил в одиночестве ехать. Мол, пусть вице-адмирал Грейг за всё ответ держит. Да и не одна авантюрьера — с целым штатом. Тут тебе и секретари, и придворные чины из польской шляхты, и лакеи, и камеристки из дворянок немецких. Всем отдельные помещения, стол особый, викт государственный.
Одного не уразумел граф. Не то искусство авантюрьеру до Петропавловской крепости довезти, как следствие устроить. Следователей немых да безответных среди придворных да именитых сыскать. Кто промолчит, а кто нехотя слишком глубоко копнёт, — мало ли какая правда всплывёт.
Кабы утонул тот корабль... Только чудес не бывает. Запретить Грейгу в город входить. На рейде подальше оставить. Ночным временем галеру прислать, чтобы сняли авантюрьеру и в крепость переправили. Лишь бы ума да смётки у Грейга хватило. Чтоб без слов, без приказов всё понял.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Людям свойственно ошибаться, особенно в оценках окружающих. В который раз я имела возможность убедиться в этом на своём достаточно горьком опыте, посколько речь идёт о членах моей семьи и, следовательно, наиболее дорогих мне людях. Вы, вероятно, помните, как радовал меня брак великого князя, кажется, вернувший мне сына. Великая княгиня недаром получила от меня имя золотой женщины. Однако золото оказалось всего лишь позолотой, оставшейся на руках окружающих и легко обнажившей сущность этой принцессы. Великая княгиня постоянно больна, и как же ей не быть больной! Всё у этой дамы доведено до крайности: если она гуляет пешком, то двадцать вёрст, если танцует, то двадцать контрдансов и столько же менуэтов, не считая аллемандов; чтобы избегнуть жары в комнатах, их вовсе не топят; если кто-нибудь трёт лицо себе льдом, то у нас всё тело становится лицом, одним словом, середина во всём далека от нас. Опасаясь злых, мы не доверяем целой земле и не слушаемся ни хороших, ни дурных советов, нет и добродушия, и осторожности, ни благоразумия во всём этом, во всём одно верхопрахство. Долгов у нас вдвое, чем состояния, а едва ли кто в Европе столько получает...
Екатерина II — Д. Гримму. 1774.
— Катишь, Катишь, ты слышала ужасную новость? Великая княгиня скончалась. Пять суток таких мук нечеловеческих, и скончалась. Доктора сказали, иного исхода и быть не могло. Операцию ей какую-то в детстве неудачно сделали — нельзя ей было рожать. Совсем нельзя. А уж замуж выходить тем паче не надо.
— Боже, а как великий князь? Каково ему сейчас?
— Сказывают, до последнего вздоха у постели великой княгини был, всё за руку её держал. Доктора вывести из опочивальни не могли. Государыня приехала и тоже ничего сделать не сумела. Поверить не могу, но будто бы твёрдо так государыне сказал, чтобы она ушла, а он с супругой один на один остался. Когда уже надежды не осталось. Антонов огонь начался.
— За что ему такие испытания! Ты спорила, Таша, а вот сама теперь убедиться можешь, сколь мягко и чувствительно его сердце. Так переживать!
— Погоди, погоди, Катишь, а мне казалось, великий князь с немалым удовольствием с тобой танцевал, комплименты говорил.
— Полно, Таша, как можно! В такие минуты!
— Но ведь я видела своими глазами. Не официальные любезности его высочество тебе отпускал, а с немалым чувством.
— Я прошу тебя, Таша!
— Но чего же стесняться? Ведь и великая княгиня — разное о ней говорили. Разве нет?
— Откуда нам знать, сколько в сплетнях правды.
— Так первый год никаких сплетен не было.
— Ты же знаешь, как оно во дворце: пригляделись и начали болтать.
— Было к чему приглядеться! Забыла, как графиня Екатерина Петровна шутила, что ей, мол, с её высочеством тягаться не приходится. В чём тягаться-то?
— Я никогда графиню Шувалову понять не могла. Так болтать — только тень и на себя, и на супруга своего наводить.
— А по-моему, так оно и лучше. Первая посмеёшься — другим острословам и делать нечего.
— Вольтерьянцы они.
— Пусть вольтерьянцы. Один другому ни в чём не помеха, а детей сколько! Последнюю дочку графиня меньше года назад родила.
— Но ты не сказала, что же с младенцем? Кого родила великая княгиня — мальчика, девочку?
— Младенец погиб в утробе матери, оттуда антонов огонь и пошёл.
— Боже, как страшно! У великого князя не осталось даже такого утешения. По крайней мере дитя...
— Зачем бы оно ему было нужно? Великий князь сам ещё только наследник и, бог весть, когда вступит на престол. Нужды в собственном наследнике у него пока никакой. А вот государыня, сказывают, гибелью наследника до чрезвычайности огорчилась. Даже будто бы ножкой топнула с досады, когда доктор сказал.
— Таша, а может быть?..
— Что тебе в голову пришло, Катишь? Ты побледнела даже. Что?
— Что, если досада государыни говорит о её планах в отношении внука — в обход великого князя?
— Но как так может быть?
— Почему же нет? Ты только вспомни: покойная государыня Елизавета Петровна хотела ведь престол передать Павлу Петровичу — не племяннику и тем более не ныне царствующей императрице.
— Толки ходили.
— Что толки! Ты же сама передавала, что от Ивана Ивановича Бецкого об этом слыхала, в доме его.
— Не от Ивана Ивановича — это госпожа де Рибас в сердцах откликнулась. Иван Иванович ещё на неё зашикал так, как никогда не делает.
— Видишь, видишь! Иначе с чего бы государыне досадывать?! Бедный великий князь — такая нелюбовь родительницы.
— Катишь, перестань великого князя жалеть. Лучше подумай, в чём в церковь нам идти, и вероятней всего сегодня же. От фрейлин от первых присутствия потребуют, дежурства определят. Там, кстати, и великого князя увидишь. Я бы на твоём месте ему соболезнование выразила. И по этикету так положено, и вообще. Давай времени терять не будем. А грусти особой выражать нужды нет, иначе раздосадовать государыню можно.