Страница 40 из 105
— Наверно, вы правы, месье Дидро, но для России это время не представляется таким уж близким.
— Возможно. Но позвольте, ваш набросок может служить иллюстрацией к моим теоретическим выкладкам. Я не знаю, как будет выглядеть портрет в окончательном виде, но сейчас... Вы увидели во мне разочарованного скептика.
— Подождём окончания портрета, месье Дидро.
Я никак не могу порочить употреблённые вами строгости, но напротив того, нахожу их весьма нужными. Я б желала, чтоб вы между теми офицерами, кои должности свои забыли, пример также сделали; ибо до ужасных распутств тамошние гарнизоны дошли. И так не упустите, где способно найдёте, в подлых душах поселить душу к службе нужную; я думаю, что ныне, окроме уместною строгостию, не с чем. Колико возможно не потеряйте времени и старайтесь прежде всего до весны окончить дурные и поносные сии хлопоты. Для Бога вас прошу и приказываю всячески вам приложить труда для искоренения злодействий сих, весьма стыдных перед светом.
Екатерина II — А.И. Бибикову.
Царское Село. 9 февраля 1774.
Кажется, не ошиблась с Бибиковым. Поначалу оттеснил разбойников. В феврале до границ Башкирии стояли — к Волге отошли, а на юге — и вовсе до Самарской линии. 22 марта мои войска крепость Татищеве заняли. Да что там! В этом бою Пугачёв всю артиллерию потерял — вот что важно. Осаду с Оренбурга удалось снять. А 24 марта и осаду Уфы. Вот только не скрывал командующий: не сокращалась пугачёвская, прости господи, армия. Не сокращалась! С каждым поражением разрасталась. А тут нежданная беда — не стало 9 апреля Александра Ильича.
В донесениях говорилось: от горячки. В одночасье сгорел. Слухи поползли — отравили. Яду в кушанье подсыпали, так что из-за стола и встать не успел. Что дальше... Что?
С Орловым расквиталась. Давно пора — время подошло. С Васильчиковым — как от сердца оторвала. Снова выхода не было — понадеялась, Потёмкин всё дело в свои руки возьмёт. Лихой. Вроде удачливый.
Об оренбургских степях и думать не стал. 1 марта во дворец ворвался. Тем же днём главным командиром Новороссии стать пожелал. Не отказала. Да и в Петербурге с ним обок спокойнее.
Из Европы новость. Тринадцатого мая авантюрьера выехала из Оберштайна в Венецию. Свадьбу с князем отложила. Не время, сказала. Значит, к большим планам перешла. Зачем ей князёк нищий? Из Венеции в Турцию собралась. Король Радзивилл сопровождать собрался. Княжну Елизавету Владимирскую!
Потёмкину пожаловалась — плечами пожал. Чему, государыня, удивляться? На престол зариться все горазды. Занять-то его проще, чем потом удерживать. Вот ты только сейчас тревожиться начала, а что ж раньше тишь да гладь одна была? Сколько правишь, тень покойного императора у трона лежит, с места на место передвигается. Ведь и мне, поди, не скажешь, сколько дел в Тайной канцелярии о самозванцах Петрах Фёдоровичах прошло да проходит.
Не скажу. Никому не скажу. Припомнила, в первый же год по церквам Оренбургской губернии молиться начали о здравии государя Петра Фёдоровича III. Попы ведь молились, прихожан уверяли: жив император — в заключении находится. Жена с полюбовниками грех на душу взяла. А какой-то армянин себя императором объявил. Били его тогда плетьми, в Нерчинск сослали. Другой самозванец в Брянском полку объявился. Тоже в Нерчинск отправили.
Двух лет не прошло — беглый солдат народ в Воронежской и Белгородской губерниях взбунтовал. За него придворный певчий свидетельствовать стал. Видеть его, дескать, во дворце. На руках, мол, сам нашивал. Откуда вору знать, скольких лет наследником Пётр Фёдорович в Россию приехал? Как-никак сразу под венец пошёл. И солдата в Нерчинск отправили.
Потёмкин другое вспомнил — как сын майора Опочинина себя сыном покойной императрицы Елизаветы Петровны и английского короля объявил. Будто бы приезжал английский король в составе посольства в Россию инкогнито, вот императрица и сблудила, сынком разродилась. Одних свидетелей сколько сыскалось! Одни померли — наследникам слух завещали, другие живы — под присягой свидетельствовать готовы. И не о себе Опочинин-младший хлопотать принялся — за Павла Петровича, потому что стало всем известно, что императрица Екатерина Алексеевна решила всю Россию между братьями Орловыми поделить, совсем народ российский обездолить. Потёмкин усмехнулся: не наказали ведь Опочинина, не казнили. Свидетелям и впрямь досталось. А ему нет. Только в дальние линейные батальоны на службу отправили. В чём бы причина? В англичанах?
Зато Григорий Александрович о деле Иосифа Батурина не знал. Батурина в Шлиссельбургскую крепость ещё при покойной императрице заключили за злодействие намеренное к бунту. Додумался убить Алексея Разумовского, что российскую державу растаскивает, и посадить на престол Петра III, о чём наследнику в потайной записке сообщить решил.
И Пётр Фёдорович как к власти пришёл, бунтовщика не отпустил. И мне он на воле ни к чему не нужен. Пусть свой век в равелине доживает. Бог даст, не заживётся. Так и вышло. В 68 году Батурин заявил, что, судя по планетам, через три года Пётр Фёдорович объявится живой и здоровый. Объявился. У Григория Александровича на всё один ответ: на каждый роток не накинешь платок. Пусть толкуют. А на глаза попадутся, на люди выйдут, тут их и казнить самой что ни на есть жестокой казнью.
Легко говорить, когда вся страна кипит. Вся! Вот в Нерчинск всех самозванцев ссылают, а верно ли это? Вон венгерского барона Морица Анадора де Бенёва, что в Польской конфедерации служил, в 1769 году захватили наши войска и на Камчатку сослали. А он там в два счета всех сосланных за антиправительственные заговоры вокруг себя сгоношил, местных купцов, промышленников, жителей к ним прибавил да 25 апреля 1771-го российским императором Павла Петровича провозгласил. Кто надоумил? К чему?
До Петербурга известие пока дошло, уже весь Дальний Восток да и Европа знали, что захватили повстанцы галиот, развернули на нём знамя Павла I и назвались собранною компанией для имени его величества Павла Петровича. Письменную присягу в верности ему подписали и в Сенат отправили, а сами отправились в плавание к европейским берегам — через Курилы, Японию, Китай, Мадагаскар вплоть до Франции. Французы и придумали. Почему бы нет?
А вот теперь в Европе авантюрьера Пугачёву послания шлёт, братцем двоюродным называет, великого князя — дорогим племянником. Семейка! Одной императрице среди них места нет. От неё избавляться надобно.
— Иван Иванович, что тебе? Говорила ведь, по утрам делами занимаюсь, не до твоих питомцев.
— Государыня, хочу подарок вам сделать.
— И что же, подарок твой своего часу подождать не может? Что за спех, право.
— Полагаю, ваше величество, сюрприз мой порадует вас.
— Сомневаюсь, да и обойдусь я без твоих сюрпризов. Всегда ты со своими пустяками.
— Не гневайтесь, ваше величество, но пройдите в малую гостиную.
— Ещё одна новость: из кабинета, все дела бросив, в гостиную отправляться. Разве ради того, чтобы ты дал мне наконец покой. И так с твоим выпуском монастырок непомерно много шуму устроил.
— Вы были недовольны выпускными праздниками?
— Всем была довольна. Только слава богу, что всё позади. Так чем же решил ты меня удивить?
— Прошу, ваше величество, взгляните!
— Портреты монастырок? Девушка Молчанова — о ней очень супруга Семёна Кирилловича хлопотала, Борщова, твоя Алымова. Не слишком ли торжественно, Иван Иванович? А впрочем, написаны неплохо. Это Левицкий?
— Левицкий, ваше величество, он самый.