Страница 37 из 105
Ничего герцогине не говорил, лишь раз-другой бумаги разные по случайности прочесть дал. Сама уразумела, а верить всё не хотела. С Ашем советовалась — ничего не сказал. Отговорился: бумаг не видел, переписки с Петербургом не знаю. Другое дело — шкатульные деньги, что государь присылал на содержание двора, наличный обиход. Вот их, для надёжности, можно было бы и в заграничный банк поместить, её право, а проверить уже никто не проверит.
Обрадовалась — сказать нельзя. Порешили на Амстердамском банке, и чтобы, кроме Аша, ни одна живая душа о них не ведала. Ни Михайла Петрович, ни Бирон — он уже тогда в силу входить начал. Герцогине вскорости родить: о наследнике очень беспокоилась.
Ещё раньше порешили: Бирону, для соблюдения благопристойности, немедля жениться. Младенцу, как на свет придёт, среди его детей расти. И у герцогини под рукой — всегда может дитя посмотреть, с ним побыть, а болтать людям не с чего будет. Так и пришёл мальчик будто в чужую семью, а в Амстердамском банке его уже 136 000 тысяч рублей ждут — сумма огромная, а если с процентами посчитать, и вовсе невиданная. Ни гроша из них не брал Аш, чести своей не уронил.
Теперь пора настала наследнику императрицы Российской Анны Иоанновны всё наследство его передать. Не ждал нынешних перемен. На государя императора Петра Фёдоровича возлагал. И впрямь, как вступил на престол, Аша ото всех отличать стал. В звание баронское возвёл. Земли наметил — для пожалования. Большие. От Анны Иоанновны в Курляндии и так немало имел. Не случилось — не стало императора. Нехорошо не стало. А императрица нынешняя — что о ней говорить! Откуда только взялась! Не по крови, не по праву, не по выборам дворянским — одна, с одними амантами власть захватила. Что ж удивительного, расправилась с Ашем. Мол, почтительности должной не проявил. Почтительности!
В те поры к наследнику императрицы Анны Иоанновны и обратиться бы — всю правду ему как есть раскрыть. Самому первым свидетелем и гарантом выступить. Не успел! Не успел — оказался наследник за пределами Российской империи. Как бродяга бездомный, по разным странам ездит. Когда вернётся и вернётся ли — бог весть. А тут время подходит. Не дожить Ашу до встречи. Что тогда? Письмо хотя бы написать с описанием всех обстоятельств. Письмо! И старшему сыну своему доверить. Он слово блюсти умеет. Как-никак офицер.
Ф.Ю. Аш — И.И. Шувалову.
Петербург. 4 марта 1773.
Милостивый государь!
Глубокая старость моя, как мне уж от роду 85 лет, и здравие моё, от времени до времени ослабевающее, отнимают у меня надежду дожить до того радостного дня, когда ваше императорское величество, по счастливом возвращении в государство ваше с помощью всемогущего Бога, вступите на всероссийский императорский престол, к несказанной радости всех ваших поданных.
Не дожив до чрезвычайной радости персонально принести вам моё усерднейшее поздравление с восшествием, я не премину пожелать того сим письмом и принести вам, милостивейшему государю, мою должную благодарность за оказанные мне милости, за благосклонные оферты /предложения/ от вас, за доверенность: а паче за то, что ваше высочество, перед отъездом в чужие края удостоили меня, нижайшего слугу, вашим милостивым посещением.
Удовольствие большое я имел в том, что, служа предкам вашим 58 лет, служил я также в Бозе почивающей матушке, блаженной и вечной славы достойной государыне императрице Анне Иоанновне ещё в бытность её в Митаве, — честь, которую имели только несколько её подданных.
По преемственной линии в правлении Всероссийской империи от государя и царя Иоанна Алексеевича, по неимению от него наследников, всевышний творец назначил вас, ваше высочество, к принятию всероссийской императорской короны, чего искренно желают все ваши верноподданные, которые только известны о высокой особе вашей.
Для восшествия вашего высочества на императорский престол потребно будет освободить дворец от обретающихся в нём императрицы и их высочеств...
К сей важной и секретнейшей экспедиции вашему высочеству потребно таких подданных ваших верных и надёжных, которые справедливые причины имеют быть недовольны нынешним правлением; в числе таких многих известных мне персон находится и сын мой старший Фёдор, писатель сего списанного мною концепта, и который сие вашему высочеству в собственные руки вручить честь иметь будет. Будучи два года первым полковником во всей регулярной армии, он в 1766 году был отставлен от воинской службы с чином бригадира и пенсиею. В то время ему было только 39 лет и при добром здравии, он был ещё в состоянии нести полевые службы, чему по инклинации /склонности/ его охоту имел. Ежели ваше высочество по исправлении помянутой комиссии его удостоить соблаговолите, то я ему сим даю к сей секретной экспедиции моё родительское благословение. Я приказал ему под клятвою никому не говорить об этом письме, хотя брату родному. При всём том я уверен, что все мои сыновья и зять мой, за шталмейстера правящий генерал-майор Ребиндер, ваше высочество за настоящего государя нашего с истинным глубочайшим респектом почитают.
Препоруча наконец себя и всю фамилию мою вашей высокой милости, мне остаётся теперь, как стоящему у могилы, только молиться Всевышнему о всегдашнем здравии вашего высочества до позднейших времён...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
По запечатании всех моих донесений вашему императорскому величеству, получил я известие от посланного мною офицера для разведывания о самозванке, что оная больше не находится в Рагузах, и многие обстоятельства уверили его, что она и поехала с князем Радзивиллом в Венецию, и он, нимало не мешкая, поехал за ними вслед, но по приезде его в Венецию нашёл только одного Радзивилла, а она туда и не приезжала, и об нём разно говорят: одни — будто намерен он ехать во Францию, а другие уверяют, что он возвращается в отечество; а об ней оный офицер разведал, что оная поехала в Неаполь; а на другой день оного известия получил я из Неаполя письмо от английского министра Гамильтона, что там одна женщина была, которая просила у него пашпорта для проезда в Рим, и что он для её услуги и сделал, а из Рима получили от неё письмо, где она себя принцессою называет...
А.Г. Орлов — Екатерине II.
5/16 января 1774.
Вечерами в дортуарах холодно. Иной раз так озноб пробирает — зубы стучат. Надзирательницы строго следят, чтобы всё по приказу императрицы: холод — залог здоровья. Иной раз только незаметно к печке прислонишься, чтобы не заметили, и скорее в сторону. Хоть платок какой на плечи накинуть — пригреться. Снова нельзя. Кроме форменного платья ничего в дортуарах быть не должно. Таша не так зябнет — смеётся: орловская порода! — а и то нет-нет крепко-крепко прижмётся, обоймёт, на ухо шепчет: вырастем — обогреемся.
Матрасы на кроватях волосяные, тоненькие. Одеяла как пёрышко. Зато простыни тяжёлые, грубые — плечи не завернёшь. Привыкли, чтобы заснуть, на спину ложиться. Спина пригреется, глядишь, и глаза закроются, в сон потянет. Ещё молоко тёплое помогает — каждой девочке перед сном кружка. Прислужница обносит, надзирательница из-за плеча смотрит.
Давно ещё у Таши спрашивала: а дома как было? Глаза отводила: какой дом! С няней только хорошо было. Добрая она, руки старые, корявые, а ласковые. По голове погладит. Косы заплетёт. Пуховичком прикроет: спи, дитятко, спи, богоданная. Больше никого.
Теперь всё от благодетеля своего какой-никакой весточки дожидается. Госпожа Протасова сказала, далеко Алексей Григорьевич, в тёплых краях. Раньше воевал. На кораблях. Теперь дело у него государственное. Какое, не проговорилась. Да всё равно узнали: во дворце кругом шепчутся и до института доходит. Ловит авантюрьеру. Императрица велела изловить и в Петербург доставить. Статочное ли дело — человека как зверя дикого для зверинца.