Страница 31 из 105
— Принцесса, вы не успели узнать характер императрицы...
— Вот именно успела и поэтому не нахожу себе покоя. Мне стыдно за наследного принца, но мне стыдно и за его супругу, которые ровным счётом ничего не значат по сравнению с амантами вашей матушки. Мир вертится вокруг этих никчёмных негодяев, а вы... а вы молчите и соблюдаете невозмутимое спокойствие, ограничиваясь тем, что время от времени спрашиваете меня о дурном расположении духа. Ваше величество, я принцесса по рождению, по крови, а не одна из фрейлин с заднего двора, которых находит себе императрица.
— Я не согласен с вашими обвинениями, Натали. Не могу согласиться. Вы не знаете, как при русском дворе расправляются со строптивцами, и здесь не может помочь никакая родственная связь. Наоборот. Вряд ли вам стала известна судьба старших сестёр императора Петра I. Так вот, за одно то, что они были на стороне правительницы Софьи, а не десятилетнего мальчика, к тому же от второго брака, их всех ждал монастырь. Но этого мало. Две из них оказались в ста с лишним лье от Москвы на север, в так называемой Александровой слободе, жили в каменной конуре с единственным окном, питались одними испорченными продуктами, которыми они снабжались от царского двора — вообразите себе мясо или рыбу после недельного пути на повозке, им отказывали во всякой врачебной помощи, не доставляли царю их писем. И снова мало. После кончины император распорядился сбросить их, царских дочерей, в общую могилу для бродяг и убогих.
— Вы хотите меня запугать?
— Нет, всего лишь дать представление о нравах русского царского двора. Здесь необходимо тихо и не возбуждая подозрений дожидаться своего часа. Хотя бы для того, чтобы остаться в живых.
— Оправдание трусости!
— Натали, не ищите способа оскорбить меня. Чем это улучшит или изменит наше положение?
— Русский двор! Но мне говорили, что прежние цари, когда делали записи о значительных событиях, непременно ссылались на то, кем был в это время их наследник. Разве не так?
— Я не знал, что вы так интересуетесь русской историей.
— Историей? Я думаю о судьбе вашего высочества и, в конце концов, о своей собственной. Но вот надпись на куполе этой огромной башни, которую у вас называют Иваном Великим, в Московском Кремле, несёт имя и царя Бориса, кажется, и его сына. Возражайте же, мой принц, спорьте же, спорьте!
— Спорить с очевидным?
— Ах, так! И вот вам пример: этот мир с турками. После 8-летней и далеко не слишком успешной, как мне удалось услышать, войны.
— Да, это была нелёгкая кампания. Турецкая война, начавшаяся в 1768 году и только в 1774-м закончившаяся Кючук-Кайнарджийским миром. А тут ещё события с этим разбойником Пугачёвым, затруднения со Швецией. Мир с турками был необходим как воздух.
— И именно поэтому императрица заказывает табакерку с портретом турецкого султана, с которой не расстаётся. Вчерашний враг оказался ближайшим другом, на которого приятно смотреть по многу раз на день.
— Натали, вы переоцениваете свою осведомлённость о внешних делах. Я готов даже угадать источник ваших сведений — настолько они предвзяты.
— Очередной предмет ни на чём не основанной ревности? Стыдитесь, ваше высочество!
— Оставим препирательства. Мне легко доказать вам в данном случае вашу неправоту. Разговоры о мире велись с султаном Мустафой, но конца им не виделось. Зато когда в начале 74 года Мустафы не стало и на престол вступил его брат Абдул-Гамид, всё пошло как по маслу. И в июле 1774-го Кючук-Кайнарджийский мир был подписан на таких благоприятных для России условиях, каких не пророчили дипломаты.
— Подкуп советников?
— Не берусь утверждать.
— Вы, конечно, не были допущены к переговорам, не правда ли? Императрица же отметила их успешное окончание тем, что заказала себе табакерку с портретом Абдул-Гамида и теперь имеет удовольствие раз за разом щёлкать по носу глупого противника. И вот вам доказательство мелочного тщеславия этой женщины!
— Однако вы всеобщий любимец, граф Андрей, вас можно ревновать ко всему свету. С великим князем вы дружны с молодых ногтей. Императрица Елизавета не чаяла в вас души.
— Ваше высочество, в этом нет никакой моей заслуги. Просто мне посчастливилось с местом и временем рождения. Моя матушка была лучшей, если не единственной, душевной приятельницей покойной императрицы. У них не было друг от друга никаких тайн ещё с тех времён, когда царевна Елизавета вела, прямо сказать, нищенское существование на задворках императорского двора.
— Дочь императора Петра Великого? Как это могло быть?
— Очень просто. В результате придворных розыгрышей у дочерей Великого Петра осталось лишь достаточно незначительное имущество их матери, императрицы Екатерины I, какие-то бедные мызы, несколько участков земли под Петербургом и Москвой и никаких денег. Хочу вам напомнить: к власти пришла другая ветвь царствующего дома. Императрица Елизавета не имела никакой надежды на улучшение своей жизненной судьбы, и моя родительница разделяла все её житейские невзгоды.
— Зато потом!
— Вы правы, потом была жизнь при дворе, если не сказать во дворце. Моя матушка вышла замуж за одного из преданнейших друзей императрицы. Круг замкнулся.
— И в центре этого круга оказался граф Андрей Шувалов, получивший чисто французское воспитание под руководством академика Ле Руа, блестяще проявивший себя на службе.
— Ваше высочество, вы беспощадны. Графу Андрею Шувалову не было нужды не только проявлять себя по службе, но и вообще служить. С четырёх лет я был записан вахмистром в Конную гвардию — она в России ценится выше всего. Тринадцати лет императрица сочла нужным пожаловать меня камер-юнкером и отправить дворянином при посольстве в Париж — вот вам секрет моего, как вы изволили выразиться, блестящего французского воспитания. Четырнадцати лет я был избран почётным членом императорской российской Академии трёх знатнейших художеств, только что образованной любимцем императрицы и моим близким родственником Иваном Ивановичем Шуваловым, семнадцати — в камергеры, а девятнадцати — в Комиссию для рассмотрения коммерции Российского государства.
— Мой Бог, вот это действительно карьера! Но простите моё легкомыслие, граф, вы что-нибудь понимали в коммерции?
— В этом не было решительно никакой нужды. Место по службе было необходимо, чтобы вступить в законный брак с соответствующей невестой. Мне выбрали дочь фельдмаршала графа Салтыкова.
— Это не было романтическим увлечением?
— И, само собой разумеется, таковым не стало. Мы с супругой оба понимали смысл и выгоды подобного брачного союза.
— Вы пугаете меня, граф, своим цинизмом.
— Цинизмом или здравым смыслом, ваше высочество? Цинизм касается небрежения истинными чувствами, заложенными в нас натурой, здравый смысл помогает эти чувства защищать от ненужных вторжений извне.
— О, я чувствую в ваших мыслях влияние Вольтера.
— Оно пугает вас, ваше высочество? Мне и в самом деле посчастливилось приблизиться к фернейскому патриарху. Великий философ действительно незаслуженно благоволил ко мне и даже одобрял мои французские стихи, хотя, по-моему, они достаточно слабы.
— Тем не менее вы сочли возможным похвастать ими перед Вольтером, а мне до сих пор не соизволили их даже показать.
— В отношении Вольтера это была шутка, в отношении же вас, ваше высочество, я не хотел бы выставлять себя в невыгодном свете. Ваше мнение мне слишком ценно.
— Моё? Но я не так много понимаю в литературе, тем более во французской поэзии. А собеседнику Вольтера я тем более не судья.
— О, я вижу в вас записного знатока и критика, ваше высочество. Простите на вольном слове, но ваше высочество для меня всегда и прежде всего женщина, воплощение всех женских достоинств.