Далекие Шатры

Под покровом тьмы, в оглушительном шуме низвергающихся с небес потоков воды несколько мужчин, ошибочно принятых часовым за газелей, миновали сторожевые заставы незамеченными. Но, шагая с низко наклоненными головами, чтобы спрятать лицо от хлестких дождевых струй, они сбились с пути и были окликнуты часовым у ворот форта.

Представать перед начальством среди ночи не входило в их планы. Они намеревались добраться до расположения кавалерийской части и спрятаться там до утра. Но так или иначе, хавилдар, стоявший в карауле за старшего, послал за индийским дежурным офицером, который в свою очередь послал за британским дежурным офицером, и вскоре из офицерской столовой вызвали адъютанта, игравшего там в вист, и подняли с постели заместителя командующего корпусом, рано легшего спать.

Сам командующий тоже удалился к себе рано, но еще не ложился. Он писал еженедельные письма домой, когда был отвлечен от своего занятия появлением офицеров, сопровождавших самого жалкого субъекта из всех, каким доводилось бывать в этой комнате, – изможденного бородатого горца с перевязанной головой, закутанного на местный манер в драное одеяло, с которого стекала вода на любимый ширазский ковер командующего. Кровь капала с повязки на впалую небритую щеку, и под складками мокрого, прилипшего к телу одеяла угадывались очертания некоего продолговатого громоздкого предмета. Мужчина опустил руки, и винтовки выскользнули из-под накидки и с лязгом упали на пол в круг света от керосиновой лампы, стоящей на письменном столе.

– Вот они, сэр, – сказал Аш. – Прошу прощения… у нас ушло много времени… на это дело, но… оно оказалось не таким простым, как… мы думали.

Командующий уставился на него, не в силах произнести ни слова. У него в голове не укладывалось, что это тот самый мальчик, который ворвался к нему в кабинет почти два года назад. Теперь это был мужчина. Высокий, ибо Аш поздно достиг полного своего роста, и худой той жилистой худобой, что свидетельствует о стальных мускулах и трудной жизни. С глубоко запавшими глазами, оборванный, грязный и раненый, он чуть не терял сознание от усталости, но держался прямо и принуждал себя изъясняться на английском, которым не пользовался так долго.

– Я должен… извиниться, сэр, – с запинками проговорил Аш, еле ворочая языком, – за то… что мы предстали перед вами… в таком виде. Мы не хотели… Мы собирались переночевать у Зарина и… привести себя в приличный вид, а утром… Но ливень… – Голос его пресекся, и он сделал неопределенный и чисто восточный жест рукой.

Командующий повернулся к начальнику строевого отдела и отрывисто спросил:

– Остальные там?

– Да, сэр. Все, кроме Малик-шаха.

– Он погиб, – устало произнес Аш.

– А Дилазах-хан?

– Тоже. Мы вернули почти все патроны. Они у Лалы Маста… – Аш опустил глаза и несколько долгих мгновений смотрел на винтовки, а потом сказал с неожиданной горечью: – Надеюсь, они того стоят. Стоят трех жизней. Это слишком дорогая цена.

– Неужели честь того не стоит? – спросил командующий прежним отрывистым тоном.

– Ах… честь! – Аш рассмеялся безрадостным смехом. – Малик и Алаяр… – Голос его прервался, и глаза вдруг наполнились слезами. И он резко сказал: – Теперь мне можно удалиться, сэр?

И, еще не успев договорить, повалился вперед, точно срубленное дерево, и распростерся без сознания на винтовках, похищенных два года назад и возвращенных ценой трех жизней. В том числе жизни Алаяра…

– Его придется уволить, конечно, – сказал заместитель командующего.

Он говорил тоном скорее вопросительным, нежели утвердительным, и командующий корпусом, чертивший замысловатые узоры на листе промокашки, вскинул глаза и пристально посмотрел на него.

– Ну, я имею в виду… очень жаль, – сказал майор, словно защищаясь. – В конце концов, если подумать, они выступили чертовски здорово. Я разговаривал с Лалом Мастом и остальными, и они…

– Я тоже, как ни странно, – перебил его командующий. – И если вы намерены разыгрывать передо мной адвоката дьявола, то напрасно теряете время. Я в таковом не нуждаюсь.

Прошло два дня с той ночи, когда Аш и четверо его товарищей добрели до Мардана, но дождь по-прежнему лил без устали, и маленький форт оглашался шумом воды, барабанящей по плоским крышам, потоками извергающейся из водосточных труб и с плеском падающей в озеро глубиной в дюйм, которое разлилось на месте пыльных дорожек и выжженных солнцем лужаек. Семье Малик-шаха оформляли пенсию, четверых его сородичей поздравили и восстановили в прежней должности, вернув обмундирование и задним числом выдав жалованье за два года. Но лейтенант Пелам-Мартин, обвиненный в самовольной отлучке на двадцать три месяца и два дня, формально находился под строгим арестом, хотя на деле лежал в лазарете полкового врача Амброуза Келли с сильнейшей лихорадкой, начавшейся из-за загноившейся раны на голове. Его судьба и будущее по-прежнему оставались под вопросом.

– Вы хотите сказать, что согласны со мной? – спросил изумленный майор.

– Разумеется, согласен. Зачем еще я стал бы ездить вчера в Пешавар? Вы же не думаете, что я более часа разговаривал с комиссаром и еще два часа спорил с собранием штабных офицеров просто для развлечения? Аштон – своевольный молодой болван, но такими ценными людьми нельзя разбрасываться. Подумайте сами: что больше всего нужно любому командиру, который планирует военную операцию или пытается поддерживать порядок в местности вроде нашей? Информация! Своевременная и точная информация стоит дороже любого количества оружия и боеприпасов – вот почему я намерен драться как лев, чтобы оставить в полку этого молодого идиота. Вряд ли в любом другом корпусе такое дело могло бы сойти с рук, но наш корпус особенный – мы никогда не подчинялись безоговорочно общепринятым правилам, и если один из наших офицеров в состоянии провести пару лет по ту сторону границы, не будучи опознанным как англичанин или застреленным как шпион, он слишком полезен, чтобы его терять, вот и все дела. Хотя, заметьте, в действительности он заслуживает трибунала. А трибунал постановил бы уволить его со службы.

– Но что нам с ним делать? – спросил майор. – Мы же не можем просто позволить ему остаться здесь, словно ничего не случилось?

– Нет, конечно. Чем скорее он покинет Мардан, тем лучше. Я хочу попробовать перевести его в другую часть на пару лет. Предпочтительно в британскую, чтобы он потомился там бездельем и пообщался со своими соотечественниками разнообразия ради. Парня нужно срочно услать на некоторое время подальше от его друзей и от границы, и ему не повредит отправиться куда-нибудь на юг.

– Там он может попасть в еще большую беду, – пессимистически заметил майор. – В конце концов, он был воспитан как индус.

– Ну и что с того? Дело в том, что сейчас он просто не может остаться здесь. Это пагубно отразилось бы на дисциплине.

Вот почему Аштон Пелам-Мартин оказался той зимой в Равалпинди.

Если бы командир полка настоял на своем, Аша отправили бы гораздо дальше. Хотя Равалпинди не относится к пограничной области, которая на северо-западе страны начинается за Хасан-Абдалом, в прошлом перевалочным пунктом могольских императоров по дороге в Кашмир, он находится всего в ста тринадцати милях к юго-востоку от Мардана. Но поскольку начальство преследовало цель убрать правонарушителя из полка как можно скорее, а в Равалпиндской бригаде имелась вакансия (Аш очень удивился бы, если бы узнал, сколько связей было пущено в ход, чтобы устроить его спешный перевод на новую должность), все решили пока удовольствоваться этим. А командующий разведчиками пообещал, что при первой же возможности мистер Пелам-Мартин будет отправлен еще дальше на юг и что он ни под каким видом не получит разрешения даже соваться в Северо-Западную пограничную провинцию или переправляться через Инд.

Найдись в Равалпинди люди, способные вспомнить, что видели Аша более трех лет назад, когда он останавливался в тамошнем дак-бунгало на своем пути из Бомбея в Мардан, они точно не узнали бы его сейчас, ибо он изменился до неузнаваемости, и не только внешне. В пору своего гулкотского детства он считался бы не по годам взрослым по европейским меркам; Гулкот и Хава-Махал не щадили юность, и Аш рано узнал всю правду о жизни, смерти и зле. Однако позже, будучи подростком среди подростков одной с ним крови, он казался на удивление юным, потому что сохранил по-детски непосредственный взгляд на проблемы, которые трактовал самым простым из всех мыслимых способов, не понимая – или просто игнорируя – тот факт, что любой вопрос чаще всего имеет больше чем две стороны.