Страница 20 из 62
«А что, если бы на месте этого мутировавшего крокодила очутился ты? – проникнутый ядовитыми испарениями чужой голос проник в сознание, - Старая акула – неважный боец. Она способна лишь громко щелкать челюстями, отгоняя мелюзгу. Думаешь, это сработало бы с Бруттино?..»
Не сработало бы. Это Ганзель понимал с безжалостной отчетливостью. На стороне Бруттино были его сила, молодость, скорость, напор. Все то, чем когда-то располагал Ганзель. Много лет назад, когда еще считал себя вертким хищником глубин, а не старой рыбиной, проводящей часы у поверхности и греющейся на солнце. Если бы кто-то заставил его сейчас выйти на сцену против Бруттино, он не поставил бы на себя и медного гроша. Разве что половину – если у него в руках будет мушкет.
- Кажется, ты впечатлен, братец, - неожиданно сказала Греттель.
Оказывается, она уже некоторое время наблюдала не за сценой, по которой метался истязаемый Генокрокодил, а за ним самим. Ганзель разозлился на себя. Если уж Греттель ничего не стоит прочитать по его лицу охватившие его впечатления…
- Он неплох, - сказал Ганзель небрежно, но одобрительным тоном, - Пожалуй, что неплох. Немного небрежен, но, в целом…
- Он гораздо сильнее любого существа, которое тебе доводилось видеть. Разве не так?
Ганзель поморщился, пытаясь в то же время сохранить пренебрежительное выражение.
- Не стану спорить, эта деревянная кукла умеет впечатлить невзыскательного зрителя… Ладно, допустим, что он и в самом деле отличный боец. Даже для здешнего театра, который многое повидал. А теперь объясни, ради Решетки Пеннета, за каким дьяволом тебе потребовалось создать что-то подобное? Хотела заработать на подпольных боях, чтоб раздобыть денег на лабораторную посуду?
Плечи Греттель опустились. Незначительно, может, на пару миллиметров. Но сейчас, когда они не были скрыты потрепанным лабораторным халатом, это было хорошо заметно.
- Я не задумывала ничего подобного. Это был эксперимент над необычным видом древесины, а не попытка вырастить непобедимого гладиатора.
- Когда я иду вечером в трактир, чтоб опрокинуть стопку анисовой настойки, я тоже не всегда предполагаю, что встречу утро в придорожной канаве. Но в твоем случае, мне кажется, эксперимент слишком уж отошел от корней. На счет корней - надеюсь, ты оценила каламбур?..
На сцене взревел Генокрокодил – деревянная кукла, скользнув под чешуйчатой тушей, ударило своими пальцами, похожими на неровно обрубленные древесные ветки, ему в пах, и практически оскопило.
- У него отличные физические показатели, - ровным тоном произнесла Греттель, когда рев смолк, - Удивительно.
Ганзель поежился.
- Ты уверена, что поливала его простой водой, когда он рос?
- Я использовала рыбный суп.
- Дереву – рыбный суп? – изумился Ганзель, - С каких пор деревья поливают рыбьим супом?
- Экстракт из желез глубоководных рыб. Стимулирует клеточный рост…
Генокрокодил едва двигался. Едва удерживая свою тушу на трех уцелевших лапах, он
слепо бродил по сцене, даже не пытаясь схватить противника зубами. Чувствовалось, что он находится на последнем издыхании. Кровь лилась из него, как из сырой печенки, которую подвесили на веревку и размозжили шестопером. Он поскальзывался в собственной крови, время от времени падал, издавая нечленораздельный рык. Его прочная шкура местами свисала клочьями, как порванный холст с рамы, обнажая алое мясо и кость. Оставшийся глаз слепо таращился вперед, едва ли что-то различая. Генокрокодил больше не был охотником, не был королем и единовластным диктатором сцены. Теперь это было издыхающее существо, жалкое, неприятное и тоскливое, как все животные в приближении смерти. Мулы из зрительного зала, еще недавно ободрявшие его криками, теперь свистели и насмехались, стоило ему в очередной раз попытаться атаковать. Они давно уже поняли то, во что он сам отказывался верить – вчерашний король стал просто несколькими сотнями килограмм медленно отмирающей плоти, в которой еще каким-то чудом зиждется жизнь.
Бруттино преследовал его, не давай отползти вглубь сцены. Теперь, когда не было нужды соревноваться с чемпионом в скорости, он не считал нужным спешить. Деревянная кукла вновь двигалась неспешно и неуклюже, скрипя раздутыми суставами. Его невыразительное деревянное лицо походило на огромную рану – все оно, от макушки до подбородка, было заляпано кровью рептилии, а острый нос казался черным.
Наступало время последнего удара. Кажется, это почувствовал и сам Генокрокодил. В какой-то момент он попросту перестал защищаться, а может, силы окончательно покинули его когда-то могучее, не знавшее поражений, тело. Он больше не представлял интереса, как объект жестокой игры или мешок для битья. Он был наполовину освежеванной тушей, готовой испустить дух. Ганзель надеялся, что Бруттино нанесет своему противнику милосердный удар в основание черепа и тем закончит представление – к безумной радости мулов.
Но чем бы ни руководствовалась деревянная кукла, это было не милосердие.
Бруттино вдруг перестал жалить Генокрокодила и даже отошел от него на несколько шагов. Он нарочно двигался медленно, и замер в каких-нибудь пяти шагах от своего противника, прямо перед его пастью. Это была издевка, понял Ганзель, приглашение.
Видимо, рефлексы даже умирающего хищника оставались достаточно сильны. Потому что Генокрокодил принял это приглашение. Инстинкту хищника не умирают – даже когда умирает их обладатель. Спотыкаясь на негнущихся лапах, он с трудом изготовился к последнему прыжку. Бруттино глядел издыхающее чудовище сверху вниз. Глаза его походили на капли не застывшего желтого янтаря, оттого взгляд казался липким, обволакивающим.
Генокрокодил бросился в атаку, последнюю в своей долгой жизни. Ганзелю показалось, что ловкая кукла вновь крутанется, отскочив в сторону. Но в этот раз Бруттино не стал делать ничего подобного. Напротив, он вдруг устремился навстречу Генокрокодилу, вытягивая вперед руки – точно огромный, выточенный из дерева, арбалетный болт.
Хрястнули огромные зубы, в зале восторженно закричали. Генокрокодил проглотил деревянного мальчишку, как рыба глотает крошечное насекомое. Пучеглазый сосед Ганзеля издал возглас удивления. И не только он. Последний акт представления оказался фантасмагорией, чем-то невиданным. Только что деревянная кукла, торжествуя, стояла на сцене, и вот…
В зрительском зале поднялась самая настоящая буря. Мулы потрясали руками и лапами, гоготали, издавали недоуменные возгласы, смеялись. Самоубийство на театральной сцене? Что-то новенькое, доселе невиданное!
- Зачем он это сделал? – спросила Греттель, выдергивая из прически белую прядь и бессмысленно теребя ее.
Ганзель сразу понял, зачем. Но помедлил, прежде чем ответить.
- Чтоб причинить еще больше боли.
Едва дышащий Генокрокодил не сразу сообразил, что ему удалось сделать невозможное. Шатаясь, будто пьяный, на окровавленных лапах, он глядел в зал единственным своим уцелевшим глазом. Но публика не спешила аплодировать. Наверно, это сбивало его с толку еще больше. Он привык совсем к другому финалу.
Потом его тело задрожало. Но едва ли из-за смертельной усталости. Дрожь была неожиданно сильной, больше похожей на судорогу. Генокрокодил, слишком измученный представлением и неожиданным его финалом, раскачивал из стороны в сторону головой. И вдруг испустил рык, больше похожий на скрежет. Он распахнул пасть, и из горла в зрительный зал ударил фонтан крови. Его собственной крови.
- Твоя кукла – не просто убийца, - сказал Ганзель, - Она кровожаднее любого палача из тех, что я видел.
- Он бесстрастен, - возразила Греттель, - Он не человек, ты помнишь? У него не может быть человеческих чувств.
- Для существа, не способного чувствовать, он слишком сильно ненавидит все, что связано с человеком. Иначе бы не сделал того, что делает сейчас. О дьявол…
Генокрокодил рухнул на сцену и затрясся, все его члены задрожали, а чешуйчатое брюхо вдруг вспухло пузырем, растягиваясь на глазах. Оно было бледно-зеленого цвета, но на нем уже расцветали пышные алые цветы разрывов. Хруст кожи, всплеск, треск лопающихся ребер – и туша Генокрокодила лопнула, точно прохудившийся мешок. Наружу из его заживо свежеванной туши выбрался Бруттино, перепачканный с ног до головы в крокодильих внутренностях, но держащийся с удивительным для семилетнего ребенка достоинством. То, что осталось от Генокрокодила, мелко дрожало, затихая, у его деревянных ног.