Страница 15 из 62
- Не правда ли, прекрасное представление? – громыхал голос господина Варравы, - Клянусь семью дочерьми Евы, наши куклы сполна оплатили свой хлеб!
Директор театра располагался в собственной ложе над самой сценой, откуда открывался наилучший вид. Своих кукол он встречал ободряющими криками, а их смерть – торжествующими возгласами:
- Откройте глаза все те, у кого они есть, потому что это представление будет лучшим из всех, что вам когда-либо доводилось видеть!
- Хлопайте сильнее! Эти куклы заслужили вашу благодарность!
- Кажется, полотерам предстоит тяжелая ночь! Вы только посмотрите, уже залили всю сцену!.. Ай-яй-яй!
- Вы только взгляните, какой огромный у этой куклы желудок! Мы бы никогда не узнали об этом, если бы он не очутился снаружи!
- Вперед, мои милые! Вперед! Покажите им, что такое театр! Браво!
Куклы уже поскальзывались на сцене, усилий служащих театра хватало только на то, чтоб утаскивать разорванные тела за кулисы. И справлялись они с этим ловко, выказывая немалый опыт. Сперва Ганзель глядел на представление со смешанным чувством отвращения и удивления. Безликие куклы господина Варравы, выходившие на сцену, чтобы принять смерть или причинить ее другому существу, казались ему ожившими манекенами, лишенными собственной воли, никчемными игрушками, испачканными в крови. Они увечили друг друга, разгрызали на части, ожесточенно рвали когтями и вырывали лоскуты кожи, и все это так механически и равнодушно, что на смену отвращению понемногу приходила заинтересованность.
Стройная кукла женского пола, пожалуй, даже красивая, если бы не крабьи клешни, в изобилии торчащие из ее тела, заключила своего противника в объятия, и мгновенно раздавила, отшвырнув в сторону истерзанную оболочку. Невзрачный на вид мул с непропорционально-раздутой головой распахнул неожиданно огромную пасть и, прежде чем соперник успел среагировать, откусил тому обе руки, но и сам погиб на месте, пропустив смертельный удар шипастым хвостом. Тяжело дышащий боец, чье тело казалось бесформенными из-за торчащих в разные стороны недоразвитых конечностей, оказался мгновенно повержен человеком змеей с гибким позвоночником и лишенным ребер – лишь треснул сухо раздавленный кольцами торс.
В одной из кукол страх пересилил ярость – размахивая руками, мул попытался спрыгнуть со сцены, нырнув в море столь же безобразных сородичей. Видимо, он не знал, что куклы и зрители принадлежат двум разным мирам, которые не могут пересечься. Зато об этом, несомненно, знал господин Варрава. Мул не успел пересечь границу сцены. Замер, выгнувшись в неестественной позе, словно пытался распластаться по стеклу. Вокруг него сухими оранжевыми искрами затрещал воздух. Мул закричал и попытался отступить, но поздно – что-то невидимое крепко держало его. А потом его кожа стала сереть, съеживаться и обращаться плывущей по воздуху черной взвесью. Мул кричал, пока у него оставался рот и голосовые связки, и длилось это не очень долго. То, что осталось от него, так и осталось лежать на границе сцены – ворох почерневших костей, зола и тлеющие угли.
- Контактное термическое поле, - Ганзель уважительно кивнул, - Варрава и верно знает толк в своем деле.
Бои шли один за другим, без перерывов, антрактов и представления участников. Не успевал один окровавленный остов рухнуть на посыпанную стружкой сцену, как из-за кулис выталкивали следующего. Это выглядело… Ганзель нахмурился, подбирая нужное сравнение. Это выглядело как злонамеренная пародия на древний бой гладиаторов. Но гладиаторов встречали аплодисментами и криками, их бой подчинялся множеству правил, отчего выглядел не банальным смертоубийством, а практически благородным ритуалом. Жизнь и смерть сходились в противоборстве, два человека на арене… У директора «Театра плачущих кукол» явно были свои взгляды на подобный процесс.
Сперва это казалось Ганзелю непонятным и отталкивающим. Он не раз видел гладиаторские бои в самых разных их ипостасях, еще в те времена, когда им с Греттель приходилось перебиваться случайными заработками, бродя из одного королевства в другое. Он видел ритуальные схватки в Шлараффенланде, дуэли в Руритании, кровавые вендетты Пасифиды и лишенные всяких представлений о приличиях или кодексах поединки Сильдавии. Убийство везде оставалось убийство, вне зависимости от того, кто его совершал и чем – ядовитыми зубами, окованной железом палицей или пулей. Но везде к нему относились с почтением, уважая этот древний, хоть и жуткий, ритуал. Но не здесь, не в «Театре плачущих кукол».
Здесь убийство нарочно было выставлено примитивным, жутким, неприглядным, обнаженным, животным. Здесь в бою сходились не люди, а груды плоти, облаченной в форму, которую они быстро теряли под неумолимым светом прожекторов, оставляя после себя лишь обагренную кровью стружку. Процесс убийства, слепой, бессмысленный, символизирующий не красоту боя, а лишь бесконечную череду гибели хромосом, вызывал отвращение. Но только на первых порах. Постепенно, сам того не замечая, Ганзель втягивался в происходящее, видя в нем нечто большее, чем примитивные бои уродливых мулов.
Запах свежей крови пьянил его акулье чутье, будоража и возбуждая. Первые алые капли, упавшие в стружку на сцене, были сродни молодому вину. Обоняние Ганзеля, невероятно чуткое, когда дело касалось крови, мгновенно распознало знакомый запах, и где-то под поверхностью моря осклабилась чудовищная акулья морда. Акула любила этот запах. Сладкий, манящий, хмельной запах человеческого сока. Ощутив его, она рвалась на поверхность, желая вонзить кривые зубы в трепещущую добычу, источник божественного аромата. Ганзелю удавалось сдерживать ее, не давая пересечь водораздел, за которым она обрела бы контроль над его телом. Хищников лучше не выпускать на свободу без веской на то причины, он знал это с полной уверенностью, как человек, много лет имевший с ними дело.
Но сдерживаться становилось все труднее. Первые капли были лишь прелюдией, мгновенно переросшей в оглушительный и сводящий с ума концерт. Все новая и новая кровь хлестала на сцену, все щедрее с каждым новым боем. Она уже не рождала единого запаха, превратившись в невероятный коктейль из тысячи оттенков. Акула щерила зубы и била хвостом. Представление кукол господина Варравы оказалось для нее настоящим пиршеством.
Покрытый зеленоватой слизью бугристый мул, жуткая пародия на слизняка, неожиданно стремительным ударом сбил своего противника с ног и заполз на него, раздробив все кости и вмяв в сцену. Ощетинившаяся иглами «кукла», завывая, превратила другого мула в одну огромную развороченную рану.
«Театр, - подумал Ганзель, чувствуя, что не может заглушить растущее в груди тяжелое акулье чувство, похожее на пронизывающее опьянение, но не ликующее, как обычно бывает от дюжины кружек в трактире, а иное – леденяще-спокойное, торжествующее, - Старый паук, возможно, был прав. Все существование нашего биологического вида – такой же театр. С непредсказуемым сюжетом и причудливыми декорациями, но без внятного финала».
- Кажется, тебе нравится представление, братец, - сказала Греттель. Насмешки в ее голосе не чувствовалось, но это не означало, что ее нет вовсе.
- Жду дебюта нашего деревянного друга, - пояснил Ганзель, с трудом заставив себя оторваться от сцены, где существо с мордой гиены заживо пожирало трепыхающиеся останки своего менее удачливого противника.
Он заставил себя улыбнуться, но его улыбка не обрадовала Греттель. Возможно, потому, что она ему не принадлежала. Секундой позже он и сам уже не мог разобраться, кто улыбнулся, он сам или настоящая акула внутри него, приблизившаяся к поверхности воды.
По счастью, Греттель не стала уделять этому внимания.
- Ты уверен, что Бруттино будет сегодня на сцене?
- Почти наверняка. Политика театра, - пояснил Ганзель, - Талантливых новичков выпускают на первом же представлении – оценить их потенциал. Обычная актерская школа. Но, в отличие от обычных театров, здесь нет проходных ролей с одной фразой. У каждой куклы есть возможность проявить себя. А дальше все зависит только от нее.