Страница 50 из 74
Утром я зашел в милицию, взял оперативника и направился на рынок. Мне не терпелось проверить предположение, которое возникло на почтамте. Подойдя к сидевшему у ворот кустарю, я сказал:
— Два гребня, с инициалами мастера…
Кустарь поднял голову и вопросительно посмотрел на меня:
— Понравились?
— Очень. Хочу подарить знакомым…
Кустарь взял две болванки, виртуозно превратил их в гребни, а между рядами зубьев вырезал буквы «Р» и «С».
— Как зовут мастера? — спросил я, протягивая ему деньги.
— Рашид Сулейманходжаев, — ответил кустарь.
— Хорошо… Именно вы нам и нужны, — сказал я, предъявив служебное удостоверение. — Забирайте ваше имущество, пойдемте с нами.
Сулейманходжаев неторопливо сложил инструменты и заготовки в чемодан и, пробурчав: «Хаетни узи шундай», пошел за мной.
— Что он сказал? — спросил я у оперативника.
— На жизнь свою пожаловался, — ответил тот. — Раньше, говорит, его заставляли работать, а теперь не дают.
В милиции я поинтересовался у Сулейманходжаева:
— Русским языком вы владеете? Переводчик вам нужен?
— Зачем переводчик? Я умею по-русски, — сказал кустарь.
— Тогда скажите: где бусы?
— Какие бусы?! Никаких бус не знаю…
— Не знаете?!
— Клянусь, не видел и в руках не держал.
— Где бусы из ящика, сброшенного с машины под Зайцевом?! — настойчиво повторил я.
— Не знаю я никакого ящика! Здесь Бухара, а не Зайцево! — огрызнулся Сулейманходжаев, и в его глазах загорелись злобные огоньки.
— Что было в посылках, отправленных вами из Пролетарки и Новгорода?
— Никаких посылок я не отправлял!
— Нет, отправляли.
Я достал из портфеля два корешка от переводов и показал их Сулейманходжаеву:
— Вами заполнены? Не скажете правду — эксперты дадут заключение!
Кустарь искоса посмотрел на корешки и опустил глаза.
— Тугры гапир, Рашид. Говорите правду, — обратился я к нему, так как успел выучить несколько фраз по-узбекски. — Деться вам некуда.
Сулейманходжаев продолжал молчать.
— Выньте все из карманов! — потребовал я.
Кустарь, не торопясь, положил на стол бумажник, носовой платок, ключи, пачку сигарет, вывернув брючные карманы, стряхнул на пол застрявшую в швах табачную пыль.
— Проверьте, — попросил я оперативника.
Тот привычными движениями ощупал Сулейманходжаева. Обнаружив в пиджаке потайной карман, он вынул из него какую-то бирку и… три снизки бус.
— Тугры гапир, Рашид! — повторил я.
Сулейманходжаев, вертя в руках тюбетейку, упорно молчал.
— А что вы храните на вокзале? — спросил я, увидев на бирке тисненые цифры и надпись: «Камера хранения».
Кустарь в ответ не издал ни звука.
— Поедем, посмотрим, — предложил я оперативнику. — Доложите начальству, попросите машину.
Через час мы были у камеры хранения ближайшей к Бухаре железнодорожной станции Каган, и кладовщик, получив бирку, поставил перед нами увесистый чемодан.
— Ваш? — спросил я у Сулейманходжаева.
— Мой, — неохотно ответил тот.
— Где ключи?
— На связке…
Я откинул крышку чемодана. Блеск груды янтарных шариков на мгновение ослепил меня. Затем я пересчитал снизки. Их оказалось 85.
— Больше ни о чем спрашивать вас не буду, — сказал я Сулейманходжаеву. — Когда появится желание говорить, дайте знать.
В милиции, куда мы вернулись с чемоданом, Сулейманходжаев рассказал о краже, повторив слово в слово то, что я уже знал о ней от Геннадия Рябчикова. Добавил только, что цыгану Леньке он дал для продажи одну снизку бус, но покупателя на нее не нашлось, и она так у него и осталась. Пять снизок он продал уже в Бухаре, сам, а три, с которыми был задержан, намеревался продать…
Я получил у прокурора Бухары санкцию на арест Сулейманходжаева и этапирование его в Новгород и поздним вечером, захватив с собой весь изъятый янтарь, вылетел через Москву в Ленинград.
На работу я пришел около полудня, хорошо отоспавшись, позавтракав и приведя себя в полный порядок. Как всегда, в первую очередь ткнулся в кабинет начальника следственного отдела. Чижов сидел за письменным столом, зарывшись в бумаги. Когда я прикрыл за собой дверь, он поднял глаза и некоторое время недоуменно смотрел на меня.
— Здравствуй, — сказал, наконец, Чижов. — Кажется, ты не с пустыми руками.
— Вы не ошиблись, — ответил я и поставил чемодан на приставной стол.
Чижов приподнялся, потрогал его за ручку:
— Тяжелый… Неужели бусы? Сколько их там?
— Восемьдесят пять…
— Врешь! Не может быть…
Не торопясь, я достал ключ, открыл чемодан и взглянул на Чижова. Тот, как когда-то я сам, поначалу зажмурил глаза, потом приоткрыл их и изумленно уставился на груду янтаря.
— Красота-то какая! — воскликнул он— Сколько всего теперь изъято?
— Девяносто три снизки из ста. Еще одну заберем у жены Рябчикова.
— Как вел себя Сулейманходжаев?
— Признал все.
Чижов всплеснул руками:
— Ну знаешь! Видал я дела, но такого!
Он связался по селектору с прокурором:
— Вернулся из командировки Плетнев, привез…
— Янтарную комнату? — весело спросил прокурор.
— Не скажу, что комнату, но кладовую — это точно.
— Сейчас зайду, — прозвучало в динамике.
Прокурор пришел сразу. Он приблизился к чемодану и, завороженный мягким блеском янтарной россыпи, опустил в нее ладонь. Я наблюдал за ним, и мне казалось, что я тоже чувствую теплое и ласковое прикосновение этих маленьких солнц. Затем я доложил о результатах своей поездки.
— Все хорошо, — сказал прокурор, — но один момент в этом деле все же беспокоит меня.
— Ухов? — спросил я, читая его мысли.
— Да, Ухов. Как вы собираетесь поступить с ним?
— Предъявлю ему другое обвинение и освобожу до суда из-под стражи.
— Но он уволился и постоянного места жительства не имеет.
— Я думаю, что руководство леспромхоза возьмет на себя обязательство обеспечить его работой и жильем. Оно неплохо отзывалось о нем. Ухов со своей стороны даст нам подписку о невыезде.
— Если это возможно, давайте так и поступим, — заключил прокурор и, довольный, вышел из кабинета.
Я закрыл чемодан и спросил у Чижова:
— Куда девать все это?
— Сдай на хранение в ювелирторг.
— И последнее, — сказал я, доставая бухарский гребень. — Вот вам на память об этом деле маленький сувенир.
— О! Спасибо! — погладил лысину Чижов. — Теперь будет чем причесаться!
Воздав должное незлобивому характеру начальника, я отправился в свой кабинет и позвонил Лифшицу.
Марк Исаакович приехал сразу. Взглянув на него, я про себя отметил, что после первой нашей встречи он еще более поседел и осунулся. Улыбка, казалось, навсегда исчезла с его лица. Присев на стул, Лифшиц вздохнул:
— Наконец-то вызвали. Устал, не могу больше. Нет ничего хуже неизвестности. Делайте со мной, что хотите, я готов ко всему…
— Вот как? К чему же это вы себя подготовили?
— Не к санаторию, конечно… Если бы воров можно было найти, их давно бы нашли.
— Они найдены, только далековато отсюда, — сказал я и приоткрыл чемодан. — Ваши бусы?
Марк Исаакович посмотрел на них, и лицо его стало каменным. Он долго сидел, не двигаясь, потом достал таблетку валидола, сунул ее под язык и снова застыл. Скупые слезы покатились по его щекам. Он не вытирал их…
— Что это вы? — успокаивал его я. — Радоваться надо, а не плакать.
Лифшиц вынул из кармана платок, вытер лицо и вдруг, обхватив голову руками, зарыдал.
— Вы не представляете, чего мне стоили эти месяцы, — сквозь слезы говорил он. — Кое-кто посчитал, что мне мало случившегося. Нашлись люди, которые стали намекать на то, что я сам продал эти бусы, а спектакль с кражей разыграл, чтобы замести следы. Это ужасно…
— Люди бывают всякие. Пишите расписку и забирайте янтарь на хранение до суда. Пока девяносто три снизки. Будет еще одна.
Получив расписку, я помог Лифшицу вынести чемодан и на служебной машине отвез его в магазин.