Страница 41 из 74
— Я больше за второй… Где их искать теперь, этих дорожников? Да и станут ли они говорить о себе, друг о друге? А в Зайцеве — отличный участковый, в помощи не откажет.
— Надо попробовать оба. Начнем с Крестцов, издалека. Машину начальство даст?
— Обязано дать, — ответил Кислицын. — Посидите здесь, я выясню.
Вскоре голубая «Волга» уже несла нас среди покрытых снегом, ослепительно белых полей. Я смотрел по сторонам и узнавал места, о которых совсем недавно рассказывал Лифшиц.
Вдали показались домики поселка Пролетарий…
— Остановимся? — спросил Кислицын. — Как-никак райцентр. С начальником милиции познакомлю. Зайцево на их территории.
Я согласился. Мы пересекли небольшую площадь и подъехали к двухэтажному деревянному дому. Войдя в него вслед за Кислицыным, я ощутил резкий запах хлорки и табака. На втором этаже, куда вела крутая скрипучая лесенка, пахло духами и паленой масляной краской. Мы миновали канцелярию и оказались в кабинете начальника, человека средних лет, коренастого, с красным лоснящимся от пота лицом и расчесанными на пробор волосами. Сидя за столом в одной рубахе, он кричал кому-то по телефону:
— Дом когда-нибудь спалите! Леший бы вас побрал! Небось кубометр дров за ночь сожгли, душегубы!..
Заметив посетителей, он встал и, покачивая широкими плечами, пошел нам навстречу:
— Форточки пооткрывал, и все одно — как в бане! Веника не хватает…
Познакомились. Начальника звали Виталием Павловичем Потаповым. Узнав, что я из Ленинграда, он смягчился.
— Как там Питер?
— Стоит.
— Ну а насчет бус ничего нового сказать не могу. Я уже думал, что дело закрыто…
— Иван Васильевич на месте? — поинтересовался Кислицын.
— Участковый-то? У себя. Надо будет — нагружайте работой, от моего имени…
За Пролетаркой снова потянулись поля, потом все ближе к шоссе стал подступать лес.
— Вот здесь завершались дорожные работы, — сказал Кислицын. «И угасали под дождем костры», — подумал я.
К полудню, проскочив без остановок Зайцево и Вины, мы добрались до Крестцов, нашли дом, в котором когда-то размещалось ремонтно-строительное управление. Теперь его занимала уже другая организация. Управление было ликвидировано, рабочие уволены, а документы сданы в какой-то ленинградский архив. Жизнь не стояла на месте. Она всегда вносила в планы свои коррективы. Что делать дальше? Возвращаться в Ленинград и искать архив, а в нем — последние приказы об увольнениях?
— Едем в Зайцево, — сказал я Кислицыну после некоторого раздумья. — Попробуем начать оттуда.
Изба, в которой жил участковый уполномоченный Иван Васильевич Степанов, стояла в конце села, по левой стороне шоссе. Срубленная несколько лет назад, она выгодно отличалась от соседних изб своей прочностью. И не только ею. Три окна по ее фасаду и рамы пристроенной сбоку веранды были украшены резными наличниками, над шиферной крышей возвышалась антенна.
Мы прошли через калитку во двор, поднялись на крыльцо, постучали.
— Кто там? Войдите, — послышалось из избы.
В горнице нас встретила молодая приветливая женщина с малышом лет трех на руках.
— Вы к Ивану? — спросила она. — Раздевайтесь. Он в сельсовете. Сейчас придет.
Я снял пальто и остался у двери, рассматривая жилье участкового. Оно было обставлено почти по-городекому: мягкие стулья и диван, в левом углу — тумбочка с приемником и проигрывателем, рядом — шкаф с книгами, а напротив, у правой стены — сервант с посудой, на окнах — тюлевые занавески. Только русская печь и грубые домотканые дорожки, постланные на отмытый добела дощатый пол, напоминали здесь о селе.
Я присмотрелся к книгам и, увидев среди них множество учебников, спросил:
— Кто это у вас занимается сразу во всех классах?
— Во всех — никто, в младших — я, а в десятом — Иван, — ответила она, рассмеявшись. — Я учительствую, он вечернюю школу кончает.
— Под вашим руководством?
— Пока сам обходится…
В это время на веранде кто-то затопал, сбивая снег с валенок, дверь открылась, и в горницу вошел розовощекий, рослый шатен в белом полушубке и черной шапке-ушанке со звездочкой.
— Вот и хозяин! — представила его женщина.
— Здорово, Иван Васильевич! — приветствовал вошедшего Кислицын. — Я к тебе с товарищем из Ленинграда. По поводу бус.
Участковый быстро скинул полушубок, шапку.
— О делах успеем поговорить, — сказал он. — Давай-ка, Клава, гостей потчевать!
Клава опустила ребенка на пол и засуетилась. Она накрыла стол белоснежной скатертью, поставила тарелки, положила ложки, вытащила из печки большой чугунный горшок, из которого запахло тушеным мясом, картошкой, лавровым листом, луком и морковью, выставила кринку топленого, подернутого коричневой корочкой молока, нарезала хлеб.
— Где-то у меня пузыречек был… — сказал Иван Васильевич, потирая руки, и Клава мгновенно выставила на стол бутылку московской водки.
— Ну, ребята, за ваше здоровье, за ваши успехи! — предложил участковый.
Выпили, с аппетитом съели жаркое по-новгородски.
— С удовольствием потрудился бы с вами, если б завтра не воскресенье, — сказал, отодвигая тарелку, Иван Васильевич. — Дел полно, отвлекаться нельзя. А для вас завтрашний день очень подходящ — в клубе танцы, девки нарядятся, глядишь, и бусы кто наденет. Время прошло, может, перестали бояться. Я поначалу каждое воскресенье на танцы ходил, все без толку. Девки глаза пялили: участковый, да еще женатый, на танцы зачастил! Видать что-то нужно…
— Ладно, сами справимся, — ответил Кислицын. — У тебя есть во что переобуться? В ботинках ведь не пойдешь…
— Найдем, — успокоил Иван Васильевич. — Молоко пить будете? Или, может, чаю, как городские, хотите? Клава, похлопочи!
Мы отказались от чая, выпили по кружке топленого молока и пересели на диван.
— Вот что, ребята, — по-деловому заговорил участковый. — Действовать вам нужно сразу в двух направлениях. Тебе, Кислицын, в помещении. Один раз нос отморозил — хватит, больше нельзя. Поэтому пойдешь на танцы, а ты… Как тебя зовут?
— Дмитрий Михайлович.
— Ты, Дима, сегодня же поедешь в небольшую деревеньку, отсюда километров шесть. С войны в ней осталось несколько дворов, у въезда живет единственный мужик — бригадир. Кузьмичом зовут. Передашь ему привет от меня, у него и заночуешь. Одну избу занимают там цыгане, а они до всяких украшений охочи. Бригадир даст тебе информацию. Переспишь и действуй!
— Как же я доберусь до этой деревни?
— На лошади. Править умеешь?
— Когда-то умел, — соврал я.
— Немудреное дело. Люди говорят, волки в тез£ краях появились. Это посерьезней… Но я тебе на всякий случай свое ружьишко дам, двустволочку. Вопросы ко мне есть? Тогда послушаем музыку.
Иван Васильевич достал кипу пластинок в потрепанных бумажных пакетах. Здесь были и русские народные песни в исполнении хора имени Пятницкого, и детские сказки, и старинные романсы, и «Щелкунчик». Одну из них, любимую, он поставил на проигрыватель. Пластинка зашипела, сладкий тенор запел:
Иван Васильевич, не скрывая удовольствия, подпевал тенору.
Он прокрутил эту пластинку трижды, а когда стемнело, пошел запрягать лошадь.
Его не было минут пятнадцать. Потом он вернулся:
— Готово. Посошок на дорогу и, как говорят, с богом!
Мы выпили по стопке. Я оделся и в сопровождении участкового вышел на улицу. Было морозно. Луна серебрила покрытые снегом крыши изб, огороды. Во дворе, фыркая, стояла запряженная в розвальни лошадь. Иван Васильевич ласково похлопал ее по морде, бросил в сани охапку душистого сена.
— Это на всякий случай. Кутайся в тулуп и садись. Н-но, Елка!