Страница 33 из 74
— Чем-нибудь угрожал?
— Та нет…
— А убийством?
— То ж для острастки… как я внукам. Нашкодят — пригрожу, притихнут — поцелую…
— Это вы так считаете… Как они вели себя после этого?
— Помирились. Куда ни пойдут — все под ручку, и Андрейка с ними… Может, все же согреть чайку? Костюмчик-то жатый, не просох еще…
Я поблагодарил Лукьяновну, записал ее показания и пошел к морю. Оно было совсем рядом, за узеньким Приморским парком. Там, на набережной, я подсушил свой костюм и, поднявшись на Курортный проспект, уехал в аэропорт.
…Допросить Лузгину оказалось куда более сложным делом, чем слетать к Лукьяновне. По возвращении в Ленинград я послал ей одну повестку, вторую, третью, но она не явилась. Пришлось позвонить домой. В трубке долго раздавались длинные гудки, потом кто-то пробасил:
— Слушаю…
— Мне нужно Лузгину, — сказал я.
— Слушаю вас…
— Вы повестки о вызове в прокуратуру получали?
— Получала.
— Почему не пришли?
— Я на больничном.
— Когда же вас можно ждать?
— Когда поправлюсь.
Такой вариант меня не устраивал, и я решил съездить к Лузгиной сам. Дверь мне открыли не сразу: вначале рассматривали в глазок, потом долго выясняли, кто я и что мне нужно, гремели запорами. Наконец, я увидел на пороге немолодую, довольно высокую женщину в легком домашнем платье, с тюрбаном (поверх бигуди) на голове. Поясница ее была обвязана плотным шерстяным платком.
— Проходите, — сказала женщина низким голосом и, заперев дверь, зашаркала следом за мной.
Комната, в которую я вошел, оказалась довольно большой. Она была обставлена современной мебелью, у окон зеленела огромная, до потолка, пальма, из-за которой доносилось пение кенаря.
— Прошу прощения, — повернулся я к женщине, — вы Лузгина?
Женщина подошла к столу, сняла с него расчехленную швейную машинку, прогнала со стула дремавшую кошку, села.
— Сомневаетесь? — ответила она. — В таком случае и я хочу убедиться, что вы тот, за кого себя выдаете, а не убийца или грабитель.
Пришлось предъявить удостоверение.
— Вижу, — сказала Лузгина, рассматривая его. — Следователь… Прокуратуры или милиции? Про-ку-ра-туры. Садитесь.
Я сел за стол, достал бланк протокола допроса, предупредил Лузгину об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний, предложил расписаться.
— Страшно-то как! — насмешливо пробасила она. — Неужели судить будете, если совру? Или пугаете? Меня пугать не надо…
Я задал Лузгиной подготовленные для нее вопросы.
— Работаю я в ателье, — ответила она, — это вы знаете. Не буду греха таить — подрабатываю и дома, на своей машинке. Через нее я и познакомилась с соседкой, с Наташей. А уж Наташа представила мне своего мужа Степана. Как они жили? Всяко бывало. Иногда скандалили. Из-за того, что он приходил поздно, а то и выпивши. Знаю, что она хотела ребенка, а он был против. Говорил, что своих трое, да ее один — хватит. Осенью я заметила, что она не в духе, спросила — в чем дело. Наташа сказала, что забеременела, а Степан настаивает на аборте. После этого она лежала в роддоме. Были ли у нее другие мужчины? Наверное, были. Молодая, интересная — за такими всегда увиваются. В тот день, когда все это случилось, ее привез домой какой-то ухажер. Не таксист — видела. К вечеру дворничиха стала жечь мусор во дворе. Подлая баба, извините меня, кляузная. Дворников я вообще презираю… Кроме пакостей, от них ничего не видела. Потом появился Степан. Он подошел к дворничихе, о чем-то ее спрашивал. Она отвечала, а он нервничал, за сердце хватался. Говорили минут пять. После этого Степан побежал к парадной.
— Теперь поподробнее, — попросил я Лузгину.
— Ну, меня любопытство взяло. Я выглянула на лестницу, хотела спросить у Степана, что там дворничиха ему наговорила. Он прошел мимо, даже не поздоровался. Вначале у них в квартире было тихо, потом Наташа стала ругать мужа. Еще немного спустя они завозились, что-то грохнуло несколько раз, Наташа крикнула: «Ой, ой!» — и затихла. Ко мне позвонил Степан, вызвал скорую (телефона у них не было) и убежал. Я подождала немного и пошла за ним. Когда я вошла в квартиру, Наташа лежала на кровати, до пояса укрытая одеялом, в ночной сорочке. Лицо синее такое, рот в крови. Степан был рядом, Андрейку не видела. Приехала скорая, врач сказала, что Наташа мертвая. Я испугалась и ушла к себе. Потом меня позвал милиционер. Он писал что-то, а я уже никуда не смотрела, только в пол. Была ли кровь на сорочке — не знаю, на обстановку в квартире не обращала внимания. Потом Наташу увезли. Чуть позже приехали ее родители и забрали мальчишку.
— Они разговаривали с вами?
— Тогда нет, а на следующий день интересовались. Я рассказала им все точь-в-точь как вам…
Я слушал Лузгину и думал: «Человек ты не оченЬ симпатичный, но свидетель неплохой, побольше бы таких!» От нее я возвратился в прокуратуру и решил вызвать сотрудника милиции, который выезжал на место происшествия. Мне, собственно, нужен был не столько он, сколько составленный им протокол. Вскоре ко мне в кабинет вошел рослый, розовощекий офицер.
— Участковый уполномоченный капитан Бочаров, — молодцевато представился он.
— Протокол захватили? — спросил я.
— Так точно.
Бочаров подошел к столу, вынул из планшетки наполовину исписанный лист бумаги и подал мне. Я заглянул в него и ахнул: вот так осмотр! «На кровати под одеялом лежит женщина в белой сорочке. Глаза закрыты. Рот испачкан бурым веществом, похожим на кровь. Возраст примерно тридцать лет». И все. Разве это назовешь описанием трупа?
— Откуда у нее могла идти кровь?! — закричал я на Бочарова.
— Из губы… — стушевался участковый.
— Где это сказано?!!
— Разве нету? Виноват…
— Почему пятна на сорочке не описаны?
— Какие пятна?
Я достал из выдвижного ящика сорочку, встряхнул ее и бросил на стол:
— Какие? Вот эти!
— Их, вроде, не было…
— Как не было?! Я их, что ли, наставил?!
— Виноват, недосмотрел, темновато было, да и опыта в таких делах не имел…
— Дураку ясно, что надо искать на трупе, а вы — работник милиции! Мямлите тут: «недосмотрел», «опыта не имел». На губе что-нибудь видели?!
— Ранку…
— На какой?
— На нижней…
— Ее положение, размеры можете описать?
— Она шла вроде горизонтально, посередине, длиной была около сантиметра…
— «Вроде», «около»! Тьфу! — сплюнул я. — Садитесь.
Записав показания Бочарова, я спросил у него:
— Что еще можете припомнить?
Бочаров опустил голову и надолго задумался. Потом повернулся ко мне:
— Столовую ложку видел…
— Где?
— На полу, возле серванта…
— А вилки возле нее не было?! — съехидничал я.
— Вроде не было, вернее, не заметил…
— Эх, участковый! Купи-ка ты кодексы да вызубри их, пока не поздно! Иди…
Бочаров, гремя стулом, поднялся, напялил фуражку и вышел из кабинета. Я долго не мог прийти в себя, а когда немного успокоился, то подумал: «Ну что ж! Пятна на сорочке он не видел. Это плохо. Однако было бы хуже, если бы он утверждал, что их не было вообще. Зато наличие раны на губе подтвердил. Значит, минусов нет, а плюсик, пусть маленький, прибавился…»
Так постепенно я подбирался к Брагину. До начала работы с ним оставалось совсем немного — надо было забрать акт патологоанатомического вскрытия трупа, допросить санитарку, гримировавшую его, покопаться в архивах института торговли и универмага, где могли сохраниться выдававшиеся Наташе справки, листки нетрудоспособности, и побывать на месте происшествия, чтобы убедиться, что там искать больше нечего, или, наоборот, найти что-нибудь.
Действуя по плану, я позвонил в канцелярию морга и навел справки о враче, который вскрывал труп Наташи. Мне ответили, что вскрытие производил их новый сотрудник Локшин, но сейчас он в отпуске. Это было мне на руку. Ведь не кто иной, как Локшин, дал неправильное заключение о причине смерти Наташи. Именно к нему тянулись нити, которые я пока не нащупал, — нити организованной Брагиным круговой поруки.