На Тихой заставе

Саша лихо подрулил к штабу. Мы вылезли из машины, и, хотя с нами был лейтенант Геннадий Михайлович, часовой долго изучал наши документы. И обижаться на часового было нельзя – часовой лицо неприкосновенное, он подчиняется лишь тому, кто поставил его на пост, и приезжай тут хоть сам генерал, – если часовому не приказали пропустить генерала, он имеет право и даже обязан не пропускать. А мы с Мишей вообще два гражданских в кепочках, да еще на одном навешаны разные фотоаппараты, блицы, а на шее, как медальон, висит экспонометр.

Наконец, часовой прочитал наши документы и разрешил пройти в штаб.

Мы вошли... И оказались в большом зале. В конце зала стояло знамя. А около знамени замер часовой с автоматом на груди. С первого взгляда могло показаться, что часовой сделан из камня – он стоял навытяжку, по команде смирно. Очень трудно так стоять. Пост у знамени во всех воинских частях называется постом номер один, то есть самым важным, самым ответственным. На него посылают самых дисциплинированных бойцов. Знамя части – символ воинской доблести и верности присяге. Если в бою погибнет половина бойцов и командиров, а знамя сохранится, воинская часть считается понесшей большие потери, однако существующей, но если все бойцы и командиры будут живы и здоровы, а враг захватит знамя, – воинской части уже больше нет. И каждый солдат и офицер знает это. Вот почему, когда хотят поднять солдат в последнюю решительную и опасную атаку, впереди наступающей цепи несут знамя. Оно придает силу и мужество. И, когда захватывают позиции противника, перво-наперво на самом видном месте водружается красное знамя, чтобы видели – наша взяла.

Геннадий Михайлович, когда вошел в зал, сразу вскинул руку к козырьку фуражки, отдал честь. Мы с Мишей не имели право отдавать честь, мы сняли наши кепочки и, стараясь не топать, прошли мимо часового с автоматом.

Замполит

Нас принял в кабинете заместитель командира отряда по политической части или, как говорят сокращенно, замполит. А совсем недавно их называли комиссарами. Это в гражданскую войну и в первые годы Отечественной войны. Они объясняли бойцам и командирам, за что мы воюем, объясняли политику и, когда начинался бой, были первыми помощниками командира. Да вы сами знаете. Вспомните Фурманова у Чапая. Он был комиссаром.

Замполита звали Константин Алексеевич. Подполковник. Когда мы вошли, он улыбнулся и пригласил садиться.

Мы сели в кожаное кресло, закурили.

– Ну, – сказал Константин Алексеевич, – зачем пожаловали?

– Понимаете, – сказал я, – сейчас все про пограничников пишут. Не только сейчас, раньше тоже писали. Я тоже хочу написать. Потому что читатели, особенно молодежь, очень любят про героев читать.

– А мне, – сказал Миша Ширма, – надо самого смелого пограничника увидеть. Я его буду фотографировать. И как он охраняет рубежи, и как письмо домой пишет, и как в самодеятельности участвует. Еще собаку бы. Не простую собаку. У нас в городе открылась собачья выставка, так этих псов... И коротконожек, и с ушами до самой земли. Идет собака, а куда – не видит. Спасибо, впереди хозяин двигается, на поводке ее ведет, а то бы заблудилась. Так вот мне хочется заснять пограничную собаку, которая шпиона поймала.

– Так, так... – сказал задумчиво Константин Алексеевич, – вам, значит, подавай особенного героя. А у нас все герои. Это раз. Будет вам известно, что ЧП (чрезвычайные происшествия) у нас на участке крайне редки. Последнее время не было никаких нарушений, тем более никаких шпионов. И скажу – это замечательно. Это значит, что несем мы службу на совесть. К этому нас и призвала Родина, чтоб на границе было спокойно. Вот о чем бы я вам посоветовал написать.

– Ага, – сказал я. – Оно, конечно... В общем, да.

– Еще на выставке была мордастая собака, – вдруг сказал Миша Ширма. – Боксером порода называется. Так вот боксеры магазины охраняют.

И чего Миша про боксеров начал рассказывать? Ума не приложу.

– Так, так, – сказал Константин Алексеевич. – Эх, вы, газетчики! Не понимаете главной специфики нашей службы. ЧП вам подавай. А у нас нет ЧП. Нет! И за это нам, между прочим, ордена и медали вручили.

– Замечательно, – обрадовался я. – Вы нас и отвезите туда, где служит вот такой, недавно награжденный. А там я уж сам придумаю.

– А насчет собачек как? – спросил Миша. Дались ему четвероногие друзья.

– Хорошо, будет поисковая собака, – сказал Константин Алексеевич. Потом он встал и отдал приказ Геннадию Михайловичу, лейтенанту. – Свези журналистов на Тихую заставу.

Мы, конечно, с Мишей сказали спасибо, но в душе, если говорить по-честному, остались очень недовольными – на Тихую... Зачем нам Тихая? Нам бы что ни есть шумную подавай. Эх, если бы хоть один, пусть даже самый захудалый, шпионишка границу перешел. Пострелял бы немножко. Но, конечно, ни в кого не попал бы. Шпиона, конечно, поймали бы, а мы с Мишей... О! Я бы тогда не очерк, роман целый написал. А Миша... Он бы шпиона фотографировал, как тот озирается, как убегает, как у него патроны кончились и как он руки вверх поднял. А у самого глаза туда-сюда зырк-зырк. Очень интересно! Главный редактор наверняка остался бы довольным, сказал бы: «Вот это материал! Гвоздь! На первую полосу. Шапку самыми большими буквами. А внизу напишите: «Наши специальные корреспонденты».

Обед

Но прежде чем отвезти на Тихую заставу, нас повели в столовую. В солдатскую. Посадили за широкий стол, поставили по миске борща. Да такого вкусного, что мы его моментально съели. Потом дали рагу. И по такой порции, что одной на двоих хватит. Если бы мне дома жена столько рагу положила, я бы ни за что не съел, а тут... То ли мы в дороге проголодались, то ли солдатский обед был особенным, мы и рагу съели. Выпили еще по кружке компота. И почему-то сразу спать захотелось.

А Геннадий Михайлович, лейтенант, говорит:

– Поехали, поехали. Теперь я спокойный – вы сыты. Может, еще добавки хотите?

– Не надо! – сказали мы с Мишей одновременно. – Мы теперь на три дня наелись.

– Тогда в путь, – сказал лейтенант.

Застава

Рядовой Саша вел газик мастерски. Я-то знаю, сам умею водить. Мотор работал, как часы. Вот опять я сказал то, что называется штампом. И почему они, штампы, сразу на ум приходят? В данном случае я нашел оправдание – после сытного обеда лень думать. Правда, сон скоро прошел, мы выехали на крутой берег. Внизу плескался залив. Дорога шла по самой кромке обрыва. Ветер налетал с залива, пахло морем и солнцем. Честное слово, пахло солнцем. Точно я не могу объяснить этот запах, он теплый, тревожный, и в то же время радостный. Захотелось не спать, а спеть что-нибудь. Я не выдержал и запел:

– На границе тучи ходят хмуро...

– Замолчи, – вдруг сказал Миша Ширма. – Надоел со своей песней.

– Постой, – удивился я. – Ты же ее бубнил всю дорогу, а я молчал.

– Тем более, – сказал Миша. – Нечего повторяться. Что-нибудь другое придумай.

Пришлось молчать, но песню-то я про себя пел. Хорошая песня. И ни капельки она, оказывается, не надоела.

Наш газик сделал крутой поворот, нырнул в низинку, потом с разбега влетел на горушку, и мы оказались на заставе. Пограничной. Самой настоящей.

Стояли деревянные дома, за ними, на берегу, вышка, на вышке – часовой. Он нас давно заметил и сообщил дежурному офицеру.

– Нам звонили, – сказал офицер. – Рады гостям. Идите сейчас мойте руки, вам обед оставили.

– Мы сыты, – сказал Миша.

– Так дело не пойдет, – сказал дежурный офицер. – Расход оставлен, стол накрыт, вы нашего повара смертельно обидите.

– А что такое расход? – спросил я.

– Это когда люди в наряде, а обед оставляют, греют, ждут, когда они с наряда вернутся. Прошу, прошу!

Пришлось обедать второй раз. Потому что нельзя было смертельно обижать повара, он ведь тоже пограничник. Звали повара Паша Гусев. И что самое интересное, мы все съели, чем он нас угощал.