Страница 52 из 58
Побалагурив немного и велев старой хозяйке принести ужин, военный полицейский тут же, ни о чем не думая, крепко заснул. Глядя на эту картину, я почувствовал, что разочаровался в этом человеке.
Примерно через шесть-семь минут со стороны внутреннего двора послышались шаги, затем бесшумно приоткрылись двери, и показалась хозяйка с ужином на маленьком столике. Я отодвинулся от стены и уселся как следует. Лампочка была слабой, в комнате было темновато. Тем не менее я успел заметить, что хозяйка дома выглядела намного моложе своего мужа, старика, с которым мы встретились, когда вошли во двор. Это была женщина хорошего телосложения, широколицая, осанистая. Одним словом, она производила впечатление вполне здоровой зрелой женщины.
— Вот это да! Заставил старого человека приготовить ужин, а сам дрыхнет. Что за манеры! Эй, дядя, пора вставать, — сказала она шутливым тоном и поставила посередине комнаты столик с ужином. В это время она впервые посмотрела мне прямо в глаза и тихо сказала:
— В нашей провинции Канвондо готовят рисовую кашу с картошкой или же кашу на пару из чумизы. Я немного замешкалась, но тут как раз дали электричество, и я успела приготовить суп из головы сушеного минтая в томатном соусе. Закуски нет, так что ешь супа побольше.
Она присела с другой стороны стола и тихим голосом заговорила:
— Где же ты родился? Извини, что говорю на «ты». Присмотрелась поближе и подумала, что моему младшему сыну примерно столько же лет, что и тебе. Поэтому поневоле так получилось.
— Я родился в Вонсане.
— Значит, в одной с нами провинции Канвондо. Когда же ты ушел в Народную армию?
— Седьмого июля этого года.
— Значит, раньше на три дня, чем мой младший сын. Его забрали третьего. До какой местности дошел?
— До Ульчжина, что на Юге.
— Стало быть, ты воевал против них и попал в плен. Теперь я понимаю, как ты оказался в руках этого человека. Может быть, и наш сын, и другие дети нашей страны тоже находятся в таком же положении. — Сказав это, она быстро посмотрела на спящего полицейского с явным выражением досады.
Ведь совсем недавно они болтали о всякой всячине, а теперь в ее глазах застыло глубокое чувство вражды. Я был удивлен таким поворотом событий. В этот момент уснувший ненадолго полицейский, словно по сигналу, зашевелился, стал дышать тише, а затем медленно поднялся и сел, обхватив руками колени. Вид у него был такой, как будто он услышал всё, что говорила хозяйка, и готов согласиться с ее словами; весь его облик словно просил прощения за совершенное преступление.
— Я думаю, что твоя мать тоже сейчас очень тоскует по тебе. Как тяжело растить детей, столько переживаний! Наверно, каждый день и утром и вечером твои родные молятся за тебя. Если ты еще жив и находишься здесь, знай, что это благодаря молитве твоей матери. Как хорошо было бы, чтобы и наш сын сейчас был жив, как ты. Ой, я не должна так жаловаться. Хватит. Давай, ешь, а то суп остывает. Я буду как будто кормить своего сына.
Она стала тихонько вытирать слезы. В этот миг мне стало так плохо, что я не смог сдержать себя и громко заплакал. Впервые за долгое время я сидел за обеденным столиком, пусть и с кривыми ножками. Мне хотелось выпить прохладной воды из латунной чашечки, но в горле стоял ком.
Я был глубоко взволнован, но понимал, что нельзя понапрасну тратить время, и надо есть всё, что находится на столике, — кимчхи из молодой редьки, чеснок и красный неспелый перец с острой соевой пастой, еще совсем горячий суп, заправленный соевой пастой, кашу из чумизы, и с удовольствием запивать всё это прохладной водичкой. Но я никак не мог дотронуться до еды и продолжал плакать.
Хозяйка успокаивала меня как могла:
— Ну, хватит плакать. Ты ведь знаешь, твои родные ждут не дождутся тебя. Я хорошо понимаю, как ты страдаешь, но кушай. Мне кажется, что я сижу со своими младшими братьями. Если тебе девятнадцать, то у тебя с ними разница в десять лет. Этот Ким Ирсен, развязавший такую страшную войну, заслуживает самого страшного наказания.
Даже не припомню, чтобы я когда-нибудь так горько плакал. Плача и всхлипывая, я все же взял ложку, палочки и принялся за еду.
Хозяйка продолжала успокаивать:
— Выпей холодной водички. Успокойся и ешь спокойно. Жуй хорошенько, чтобы пища хорошо переварилась. Каждый человек в чужих краях должен прежде всего заботиться о себе. И ты сейчас находишься тоже как бы на чужбине.
Далее хозяйка и полицейский продолжили свой разговор…
— В самом деле, куда мы будем их доставлять? Надо было везти их из Чумунчжина до Пусана на корабле.
— Вообще-то и сверху сначала тоже так думали. Но это оказалось невозможным по ряду причин. Прежде всего — нет корабля. А доставлять их по суше из Каннына через Самчхокские холмы — дело рискованное. Дело в том, что вдоль побережья Восточного моря еще находится довольно большое войско разбитой северокорейской армии, в том числе из Нактонганского фронта. Они могут отбить у нас пленных. Но это не самое главное — мы сами можем оказаться в плену.
— Но куда их девать в таком случае? Что делать с ними? Вот ведь в какое неприятное положение попали!
— Да, никто не знает, что делать. К тому же и с погодой не повезло — надвигающиеся осенние дожди ничего хорошего не сулят.
— Да, ничего хорошего они не принесут. Вот влипли в историю. Сейчас наши передовые части успешно продвигаются на Север, стремясь первыми дойти до горы Пэктусан, а мы оказались в таком дерьме. То-то капитан Ким и не смог придумать ничего лучшего и принял в Канныне такое решение. Полагаю, что у него тоже не было четкого плана действий. Даже при самом поверхностном рассмотрении положение этих ребят не соответствует статусу военнопленных по Женевской конвенции. Поэтому при желании мы можем делать с ними все что угодно, безо всяких последствий. Об этом никто открыто не говорит, но все догадываются. Как назло и погода отвратительная — целый день идет дождь. Просто не знаю, как избавиться от этих типов. Может быть, завести их куда-нибудь в глухое место и разом всех укокошить? Так, чтобы не осталось никаких следов… Капитан Ким был того же мнения, но он не мог говорить об этом открыто. Однако мне показалось, что он закроет глаза, если мы сделаем это без его ведома.
— Ой, если даже это необходимо, как можно так поступать с людьми одной с нами нации? В таком случае не избежать небесной кары многим поколениям.
— Это верно. Я разве против? Как человек может так поступать? Но какой же выход? Голова идет кругом…
— Коли так, то без особого рассуждения надо двигаться на Север. Доберемся до штаба дивизии, который находится в Вонсане, а там будет видно… Однако оттуда дороги на Север уже нет.
— Зато там много длинноносых суденышек, поэтому можно будет что-нибудь придумать.
— Вот только далековато это от здешних мест. Раньше я всегда говорил, что от Вонсана до Косона триста ли, затем от Косона до Каннына — еще триста, и в общей сложности — шестьсот ли. Люди говорят, что это самые красивые места нашей страны. Так рассказывали в счастливые минуты жизни. А теперь, в сегодняшней обстановке, не до красот…
— В общем, нечего долго рассуждать. Если среди них найдется какой-нибудь храбрый тип, сделаем его зачинщиком. Он поведет людей в какое-нибудь глухое место, которое мы укажем, а мы будем спокойно следовать за ними. Там их всех и перестреляем. Другого выхода у нас нет. Только так мы сможем избавиться от них…
Так полицейские чины неторопливо и равнодушно замышляли планы своих гнусных действий, а мы, пленные, находясь недалеко от них, все это слышали…
По милости новых полицейских, пришедших на смену прежним, мы пробыли в Чумунчжине некоторое время. Затем, пообедав колобками сушеного вареного риса, во второй половине дня мы тронулись в путь. Дни стали короче, и, когда мы прибыли в Ингу, было уже темно.
Мы остановились недалеко от большой дороги в актовом зале народной школы[35], где и переночевали. Здесь нас встретили так же, как и в других местах — весьма недружелюбно. По дороге из Каннына с нами случались постоянные неприятности, и мы постепенно привыкали к тому, что иногда жители очередного населенного пункта забрасывали нас камнями и кричали, что надо убивать «негодяев из северной армии». В таких случаях полицейские делали вид, что унимают разбушевавшихся людей. Однако разъяренные толпы все же успокаивались. Какие-либо действия против мнимых защитников пленных — полицейских — не допускались.
35
До 1994 года «народными школами» на территории Кореи называли начальные школы (возраст учеников от 7 до 12 лет).