Страница 7 из 69
Инструкции прямо не затрагивали вопрос о социальных источниках и культурном уровне агентуры. Но этот вопрос занимал немаловажное место в практических соображениях руководителей политической полиции. По свидетельству начальника Московского охранного отделения А. П. Марты нова, «в более культурных слоях труднее было доставать осведомителей», что же касается социал-демократических организаций, то «интеллигентная часть агентуры… обычно была в меньшевизме»[51].
Тот же вопрос, но с другой стороны волновал революционеров. Радикальная интеллигенция в России связывала духовное раскрепощение низов общества с сознательным участием их в революционном движении. Поражение первой революции столкнуло с фактами, противоречившими этой схеме. Провокаторство, отмечала в 1909 г. Инесса Арманд, стало массовым, провокаторами оказываются сплошь да рядом старые и давно известные работники. Чувство горечи вызывало у нее провокаторство «среди интеллигентных рабочих, у которых ведь в противовес личным интересам, несомненно, стоит осознанный классовый интерес. Эго было бы вполне объяснимо, если бы дело шло о немногих исключениях, но это явление широко распространенное. Некоторые здешние товарищи, — писала она, имея в виду Москву, — даже утверждали, что как раз среди интеллигентных рабочих это явление и всего больше распространено, хотя я и позволила себе в этом усомниться, но могла это сделать лишь теоретически, так как данных [у меня] слишком мало»[52].
Нельзя по-настоящему понять остроту возникшей коллизии, если не учесть, насколько велик был разрыв в уровне образованности между малочисленной в России интеллигенцией и преобладающей массой народа. Некоторое ускорение процессов демократизации культуры в начале века далеко не отвечало потребностям страны. В 1910–1911 гг. Россия занимала но числу учащихся на 100 человек населения 22-е место в Европе, по расходам на народное просвещение на одного жителя — 15-е[53].
Из признания культурной отсталости страны современники делали неодинаковые политические выводы — так же как из констатации определенных сдвигов в этой области. Изменения происходили прежде всего в культурном облике городского пролетариата. С конца 90-х гг. прошлого века стали говорить о «рабочей интеллигенции»; признавалось, что есть рабочие, которые «в своем социально-политическом развитии значительно превосходят типичного интеллигента с университетским образованием» или во всяком случае «по форме разговора, даже по языку… ничем почти не отличаются от наших интеллигентов». Особо отмечалось в духе российского понимания интеллигентности, что «выше среднего уровня у них жажда справедливости, чувство чести, готовность самопожертвования»[54]. Либералы надеялись, что наметившееся после 1905 г. устремление «от трибуны митингового оратора» «к кафедре лектора народного университета» смягчит классовые противоречия[55]. В то же время на развитие этого слоя возлагали надежды как большевики, так и меньшевики, особенно после поражения первой революции, за которым последовало резкое сокращение численности РСДРП. Большевики считали, что рабочая интеллигенция заменит ушедших из партии представителей цензовой интеллигенции, меньшевики — что интеллектуально развитые рабочие обеспечат создание легальной социал-демократической партии по типу западно-европейских.
Но и «силы порядка» для осуществления своих целей нуждались именно в интеллигентных рабочих. Бытописатель рабочего класса А. К. Гастев, основываясь на своих петербургских впечатлениях, и подтверждая сообщение И.Арманд, писал, что не знает «безграмотных, невежественных провокаторов. Нет, это были пролетарские сливки» — активные участники революции: «они прошли горнило недавнего движения, они бывали в больших и малых «центрах», бывали на конференциях и съездах». Теперь же для них было характерно «сознание своего бессилия» и «моральное безразличие». Гастев выделял среди них два типа и соответственно два способа самооправдания. «Ты думаешь, люди не все одна сволочь? — заявляли одни. — И какая в сущности разница между нашим комитетом и участком? Тот же эгоизм. Еще там корректнее». Другие говорили, что от провокаторов бегут, как от зачумленных, между тем всюду в рабочей среде «рассеяны язвы большой и малой провокации»[56].
Что конкретно имелось в виду во втором случае? Речь шла прежде всего о восстановлении. расшатанного первой революцией старого фабрично-заводского уклада с характерной для него приниженностью рабочих и произволом администрации. В круг обязанностей привилегированного слоя, стоявшего над массой рабочих, но ниже инженерно-технического персонала, традиционно входили осведомительные функции: этого требовали от них и хозяева и полиция. Во время революции случалось, что мастера участвовали в забастовках, требуя освободить их от этих позорных, по общему мнению, обязанностей. Секретариат центрального бюро одесских профсоюзов заявил, что, если такие требования получат распространение, «рабочие будут видеть в мастере не шпиона или наушника, а старшего рабочего…»[57] Но поражение революции привело к тому, что и слой рангом ниже — подмастерья, которые раньше были «заодно с рабочими, считались сознательными, ходили на всякие собрания… теперь снова начальством стали, да еще хуже всякого другого»[58]. За деятельность, как говорили рабочие, «маленьких Азефов» дружкам и прихлебателям мастеров обеспечивались даже при невысокой квалификации повышенные заработки и преимущественные условия труда[59].
В то же время новым в тактике капиталистов и также созвучным усилиям полицейского ведомства явилось стремление выдвинуть на эти низшие административные должности кой-кого из авторитетных профсоюзных активистов. Впрочем, обычно дело кончалось тем, что они лишались доверия рабочих и исключались из профсоюзов[60]. К этому нужно добавить многочисленные факты «падения нравов» в фабрично-заводских коллективах: рядовые рабочие, пытаясь замолить былые «грехи», занимались добровольным наушничеством, организовывали подношения начальству и т. д. Заурядным явлением стало штрейкбрехерство и просьбы к полиции защитить от стачечников[61]. Все это, наряду с материальной нуждой и неуверенностью в завтрашнем дне, создавало питательную почву для прямого сотрудничества с охранкой.
Итоговая характеристика «рабочей интеллигенции» в обзоре департамента полиции (1914 г.) свидетельствует о том, что в целом этот слой оценивался все же как враждебный правительству. Специалисты по рабочему вопросу из департамента считали, что «значение… рабочей интеллигенции громадно». Согласно их определению, она представляла собой «новый вид революционных вожаков» и состояла из «распропагандированных сознательных рабочих, получивших революционную подготовку в подпольных организациях и усовершенствовавшихся в тюрьмах и ссылках». Особую роль в ее формировании, говорилось далее, сыграли культурно-просветительные общества, они «выработали тип пропагандистов и агитаторов в виде рабочих-дискуссантов, рабочих-лекторов и рабочих-референтов», а цвет рабочей интеллигенции сосредоточен в профсоюзах, где ответственные должности занимают рабочие «с солидным революционным прошлым… разбирающиеся в политических и социальных вопросах…» Отсюда авторы обзора делали вывод, что одной из «самых неотступных задач розыска» является «дезорганизация» правлений профсоюзов и других легальных рабочих обществ путем арестов их руководителей[62]. Для этого использовался все тот же испытанный набор средств — от перлюстрации писем активистов легальных обществ до вербовки провокаторов.
51
Дело провокатора Малиновского. С. 135.
52
Голоса истории. [Вып. 2]. М., 1992. С. 31–32.
53
Чехов Н.В. Народное образование в России с 60-х годов XIX в. М., 1912. С. 142–144.
54
Русская мысль. 1914. № 6. С. 126; С-ский К. Психология русского рабочего вопроса. СПб., 1911. С. 14; Русское богатство. СПб., 1913. № 8. С. 337.
55
Сыромятников Б. Что дает народный университет. М., 1912. С. 5.
56
Жизнь для всех. СПб., 1910. № 2. Стлб. 103–104.
57
Кузнец. СПб., 1907. М® 3–4. С. 11–12.
58
Станок. СПб., 1908. М® 1. С. 8.
59
Единство. СПб., 1909. № 2. С. 12–13; Текстильный рабочий СПб., 1914. № 2. С. 10.
60
Новое печатное дело. СПб., 1911. № 6. С. 6; Жизнь для всех. 1913. М® 10. Стлб. 1455, 1457–1458; Пирейко А. Профессиональный союз печатников Прибалтийского края в 1911–1914 гг. // Материалы по истории профессионального движения в России. М., 1924. Сб. 1. С. 120–121.
61
Жизнь для всех. 1910. № 2. Стлб. 104; Булкин (Семенов) Ф.А. На заре профдвижения: История петербургского союза металлистов. 1906–1914, Л., 1924. С. 210–211.
62
Меницкий Ив. Революционное движение военных годов. М., 1925. Ч. I. С. 292–296.