Страница 50 из 69
Розмирович предложила прислать в Поронин свои письменные показания. Но Ленин и Зиновьев настаивали на ее приезде и снова повторили это требование, поскольку она никак не решалась совершить побег. Наконец, в ночь на 20 июня она тайно покинула дачу в селе Песочин близ Харькова и вскоре вместе с Николаем Крыленко и Максом Савельевым, также высланными из Петербурга, перешла австрийскую границу (перед этим она обращалась с прошением разрешить ей легальный выезд на три месяца, но ответа не дождалась, зная наверняка, что он будет отрицательным, — так и случилось[533]).
Допрос Розмирович в Норонине проходил несколько дней. Всю сложную историю появления, исчезновения и снова появления у нее подозрений она подробно изложила 4(17) и 5(18) июля. Обращает на себя внимание начало первого протокола: допрашиваемой было указано, что «комиссия не считает возможным даже выслушивать от отдельных свидетелей какие-либо заявления по поводу ее состава», и если Розмирович откажется давать показания, комиссия доведет об этом до сведения ЦК РСДРП(?). Допросы других свидетелей подобным образом не начинались, да и странно было предполагать, что Розмирович откажется от показаний, если именно для этого она и явилась в Поронин. Вероятно, причиной особой строгости, проявленной в данном случае, явилось содержание письма Розмирович из Харькова от 1 июня, в котором она объясняла, почему ей кажется нецелесообразным немедленный приезд: поездка за границу без разрешения властей будет означать переход ее па нелегальное положение, что не в интересах партии; вместе с тем ЦК уже вынес резолюцию по делу Малиновского (постановление, опубликованное в «Правде» 31 мая), и чтобы этому делу «снова был дан ход», было бы лучше создать по решению ЦК новую следственную комиссию в России, где показания Розмирович могли бы подтвердить другие свидетели. Вот эта идея, вероятнее всего, и привела Ленина и Зиновьева в раздражение, переросшее, когда Розмирович прибыла в Поронин, в плохо скрываемую предубежденность к ней лично и недоверие ко всему, что она сообщила[534].
10(23) и 11(24) июля она повторила свои показания в присутствии Малиновского, но тот сумел отвести большинство ее доводов. Понимая всю опасность для него истории с пакетом, Малиновский вел себя агрессивно, чутко улавливая настроение комиссии. «Я убежден, что письмо Мирона получила Елена Федоровна. Я готов ее привлечь к суду за кражу документа», — заявил он. Кроме того, он ловко использовал против нее, как выразился Зиновьев, «переплет личных отношений, в которых разбираться было и трудно и неприятно»[535]. Он сообщил, что Розмирович была осведомлена о всех его любовных делах и сама рассказывала ему о своих многочисленных связях, просила даже Малиновского устроить ей свидание наедине с Каменевым. Свои отношения с Розмирович он характеризовал как «тесную дружбу», «прекрасные личные товарищеские отношения», исключавшие какое-либо недоверие к нему. Доказательством таких отношений, утверждал Малиновский, служат и письма, которые Розмирович присылала ему из Дома предварительного заключения (они были переданы комиссии и приобщены к протоколам)[536].
Малиновский старался, таким образом, подвести членов комиссии к мысли, что все свои подозрения Розмирович придумала задним числом, после его ухода из Думы, что это не что иное, как месть влюбчивой женщины за то, что он не пошел в отношениях с ней дальше «тесной дружбы». Судя по всему, ему удалось убедить членов комиссии, что дело обстояло именно так. В результате очной ставки подозрения Розмирович не были восприняты как сколько-нибудь веские; не убедили и попытки Розмирович опровергнуть трактовку Малиновским ее поведения. Еще менее серьезными показались сведения Савельева и Крыленко, во всем поддержавших Розмирович: личный мотив поддержки был слишком прозрачен. Способствовала невыгодному впечатлению о Розмирович Крупская, заявившая, что та крайне неконспиративно вела переписку в Заграничным бюро ЦК, то есть относилась легкомысленно к важнейшему партийному поручению[537].
Письма Ленина Инессе Арманд в период следствия преисполнены сочувствия Малиновскому, который предстает в них, как и в статьях Ленина о его деле, воплощением пролетарских добродетелей. «По обыкновению он очень добр, в высшей степени любезен, но, как исключение, у него бывает время от времени перелом в настроении…» Вся история с уходом из Думы — следствие «перенапряжения»[538], он «наказан достаточно», исключать его из партии «означало бы только проявлять жестокость к надломленному человеку»[539], он «сам сознал свою вину». Рассказывая И.Арманд об очной ставке Малиновского с Розмирович, Ленин обрушился на Розмирович, именуя ее «солдатской женкой», которая «поругана — она смешала личные интересы, «интимности» с политикой»[540], но ни словом не обмолвился о роли сводника, какую играл Малиновский. Очевидно, в такой реакции на очную ставку нет ничего похожего на осуждение Лениным Малиновского «по этическим причинам», за попытку «облить помоями недавнюю сотрудницу», как пишет об этом А.И.Ваксберг[541]. К этической стороне дела Ленин по обыкновению оставался глух.
Больше же всего доставалось, как и прежде, «ликвидаторам», которых Ленин даже в личной переписке именовал «буржуазной интеллигенцией»: «До чего довели подлецы-ликвидаторы Малиновского!… Да, предела нет мерзости, на которую идет буржуазная интеллигенция из ненависти к рабочему движению!»[542] Часть статей Ленина, наиболее апологетичных по отношению к Малиновскому, редакция «Правды» не решилась опубликовать, а Петровский упрекал членов Заграничного бюро в том, что они слишком много пишут о Малиновском, почти прекратив присылать статьи на другие темы[543].
Вслед за Бухариным хотел приехать в Поронин из Вены А.А.Трояновский. Нов этом случае комиссия решила, что вполне достаточно его письменных показаний, так как с 1910 г. он жил в эмиграции, а в России Малиновского не знал; никакими данными по делу, кроме тех, которые ему сообщали Розмирович и Бухарин, он не располагал. Возможно, сыграло роль и наметившееся охлаждение в его отношениях с Лениным и Зиновьевым, связанное отчасти с разногласиями между ними по национальному вопросу[544] и усугубленное характером и результатами расследования. В одном из писем Трояновский с горечью констатировал, что дело Малиновского превращено в дело о распространении оскорбительных слухов[545].
В политической биографии Трояновского несколько лет тесного общения с Лениным и Зиновьевым оставили, по его признанию, глубокий след. Последующий разрыв с большевиками во время первой мировой войны, активная борьба с ними в рядах меньшевиков (в 1917–1921 гг. он член меньшевистского ЦК) и затем возвращение блудного сына в РКП(б) — все эти повороты были запрограммированы эволюцией Трояновского от революционного романтизма к- политическому прагматизму, эволюцией, которую проделали многие большевики. Был в его жизни и элемент везения: в 1912 г. он познакомился в Вене со Сталиным и помог ему, как и Бухарин, в сочинении статьи «Марксизм и национальный вопрос», что было Сталиным, по-видимому, учтено, когда Трояновского вызвали в период «большого террора» в Москву из Вашингтона, где он занимал должность советского посла; в отличие от большинства дипломатов, которых таким же образом выманили из-за границы, Трояновского пощадили (как и нескольких других видных дипломатов из числа бывших меньшевиков).
533
ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. 1914. Д. 5. Ч. 88. Л. 60 и об.; Д. 5. Ч. 46. Лит. Б., прод. 2. Л, 32; Деятели СССР и революционного движения России Энциклопедический словарь Гранат. М., 1989. С. 629.
534
Материалы следственной комиссии… // Вопросы истории. 1993. № 10. С. 98.
535
Зиновьев Г.Е. Указ. соч. С. 198.
536
Материалы следственной комиссии… // Вопросы истории. 1993. № 11–12. С. 62–69.
537
Там же. С. 68–69.
538
РЦХИДНИ Ф. 2. On. 1. Д. 23823.
539
Там же. Д. 23822.
540
Там же. Д. 3341.
541
Ваксберг А. Указ. соч. С. 40.
542
РЦХИДНИ Ф. 2. On. 1. Д. 3290.
543
Там же. Ф. 17. On 1. Д. 1488. Л. 2 об.
544
ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. 1914. Д. 5. Ч. 1. Лит Б. Л. 7.
545
Najdus W. Op. cit. S. 310.