Ненависть

— Джек, мы подключили к поискам полицию. Нельзя так просто уходить. Я переживала. Нянечки тоже волновались. — Рут пытается взглядом вернуть его к действительности. Это не помогает. Мой дедушка просто смотрит на нее и непонимающе пожимает плечами. Непроизвольное, почти комическое движение.

— Ой, отстань, Марта. Вечно ты беспокоишься по пустякам. Все хорошо. Я только отлучился посмотреть раунд гольфа. — Его акцент тоже изменился. Стал глубже, ближе к нью-йоркскому. — Видишь, Шарлотта, твоя свекровь вечно цепляется ко мне без причин. Ты же отпускаешь моего сына проветриться время от времени? — Мне нечего на это сказать, совсем нечего, потому что сердце мое разбито из-за того, что сокрушенным оказался дедушка Джек. Может, я и не доктор, но вполне разбираюсь в диагнозах. Все мы разбираемся. Мы с Рут думаем об одном и том же: «Вот как, значит, выглядит болезнь Альцгеймера». А затем еще одна молчаливая молитва, которая мало отличается от утренней: «Пожалуйста, пусть он вернется назад. По крайней мере, хотя бы ненадолго».

* * *

Два часа спустя мы сидим в комнате экстренной медицинской помощи; дедушка Джек выглядит крошечным со своими тощими ручками и ножками, торчащими из больничного халата. Он сидит, свесив ноги с койки на колесиках, и в замешательстве оглядывается по сторонам.

— Что мы здесь делаем? — спрашивает он примерно каждые пятнадцать минут. Он появляется в настоящем и уходит, нет, скорее, он мечется туда-сюда между давно прошедшим временем и сегодняшним днем. Когда он исчезает, мы с Рут стараемся этого не замечать и просто делаем вид, что его слова имеют смысл в контексте нашего разговора.

Мы беседуем с докторами без моего дедушки; он остается в зоне, отгороженной занавеской. Я говорю им, что все случилось так неожиданно. Когда я в последний раз встречалась с ним в закусочной, он чувствовал себя хорошо. Возможно, выглядел немного растерянным в конце моего визита, однако в целом был в порядке. Но тут вмешивается Рут.

— Эмили, мне больно об этом рассказывать, но ему уже некоторое время становилось все хуже. Я пыталась тебе намекнуть, когда ты была здесь в последний раз, но ты, похоже, не поняла, — мягко произносит она. Я краснею от резкого и болезненного чувства стыда.

— Так что же происходит сейчас?

— К сожалению, не существует действенного лекарства от этой болезни. Его нужно будет показать специалисту, но, что более важно, необходимо усилить медицинское наблюдение за ним, — говорит доктор. Я воспринимаю его слова как еще одну пощечину. Он абсолютно прав, этот мужчина в белом халате, который выглядит всего на пару лет старше меня. Интересно, приходилось ли ему наблюдать, как исчезают его родственники. Интересно, заметил ли он, как мне стыдно.

— Он сейчас находится в прекрасных условиях, и все-таки ему самое время переехать в так называемое «крыло постоянного ухода», — продолжает доктор. Мне хочется крикнуть ему: я знаю, что такое «крыло постоянного ухода», дедушка Джек рассказывал мне — это последний контрольный пост на дороге, по которой отправляются в последний путь.

— Он требует более пристального внимания, сестры должны постоянно следить за ним. Видите ли, я не знаю, что вам известно о болезни Альцгеймера…

— Не много, — отвечаю я. — Только то, что видела по телевизору и, думаю, сегодня утром.

— Ваш дедушка, вероятнее всего, будет умственно деградировать и, в конечном счете, не сможет обслуживать себя. Например, одеваться самостоятельно. Но большинство людей от этого не умирают. Знаете, обычно они умирают от какой-то другой возрастной болезни. — Доктор бросает на Рут извиняющийся взгляд, но она, похоже, нисколько не обижена.

— А сможет ли он когда-нибудь вновь узнать нас? Он, похоже, то уходит, то возвращается, — говорю я. — Так будет и дальше?

— Трудно сказать. Возможно, сегодня у него был острый приступ, а завтра он может проснуться в гораздо более нормальном состоянии. Это хитрая болезнь. Я полагаю, то, что произошло с ним сегодня, уже в какой-то форме случалось и раньше? — Доктор смотрит на Рут в поисках подтверждения, и она кивает.

— Но совсем по-другому. Не так тяжело. Ничего похожего. Я хочу сказать, если бы я знала, я бы… — Она обрывает фразу. Она выглядит пристыженной соучастницей. Я хочу сказать ей, чтобы она не переживала так, это не ее вина.

Я сама несу вину, которой хватит на нас обеих.

* * *

Намного позже, после того как я привезла дедушку Джека обратно в дом престарелых, организовала его переезд на другой этаж, наняла круглосуточную сиделку, поблагодарила полицейских и докторов, проплакалась в ванной комнате Рут, сто раз обняла ее, а также заказала огромный букет цветов, чтобы сделать ей утром сюрприз, одолжила футболку и шорты и сняла свое платье, подписала все медицинские формы моего дедушки, дала все необходимые согласия и разобралась, насколько страховка агентства «Голубой крест и Голубой щит»[25] покрывает «постоянный уход», попрощалась с дедушкой Джеком, я вернулась домой, в мою пустую квартиру с мигающим автоответчиком. Раз. Раз. Раз. Раз. Раз. Раз. Раз.

Там были три сообщения от Рут, полученные еще до того, как для меня начался этот день и я узнала все о болезни Альцгеймера. А также одно — от моего отца.

— Привет, Эм. Я получил твою голосовую почту. У меня всю неделю встречи в округе Колумбия. Я уверен, что у тебя все под контролем. Я уверен, что он просто отлучился. Ты же знаешь, какой Джек независимый. Если тебе что-то понадобится, позвони моей помощнице.

Я слишком устала, чтобы как-то реагировать на очевидную попытку отца уйти от неприятной ситуации, чтобы избежать переживаний и сохранить душевный комфорт.

А первое сообщение было получено вчера в какой-то момент, который теперь кажется отстоящим на миллион лет, когда я, должно быть, спала или ехала с вечеринки домой. Голос у Эндрю пьяный и агрессивный, но он краток и конкретен. В его сообщении всего одно слово из трех букв, которое повторяется трижды.

— Нет. Нет. Нет.

ГЛАВА 13

Первый раз Эндрю сказал мне «я люблю тебя», когда мы сидели в кинотеатре, смотрели боевик, и прошло уже где-то три четверти фильма. Там речь шла то ли о бандах Лос-Анджелеса, то ли о коррумпированных копах, то ли о серийном убийце — в общем, о чем-то подобном. Я только помню, что фильм был красочный и глупый и что выбирал его Эндрю. Мы договорились, что я буду ходить с ним на боевики, а он со мной на романтические комедии, и мы оба считали это очень удачной сделкой. Помню, перед тем как он сказал это, я сидела, прижимаясь к его плечу и наслаждаясь его теплом, хоть и с неприятными ощущениями во внутренностях, которые раздулись и словно склеились из-за слишком большого количества сладостей, съеденных накануне. Я смотрела фильм, точнее, следила за его сюжетом. Просмотр кинофильмов — это зрелищный вид спорта.

Я понятия не имею, почему Эндрю выбрал именно этот момент, почему он повернулся ко мне сразу после того, как второстепенный персонаж рухнул со множественными пулевыми ранениями в голову и грудь, а его мозги и сердце вывалились на тротуар. Кровавое шоу для зевак. Но он выбрал этот момент, и, наверное, я уже никогда не узнаю почему.

Он прошептал слова, которые я сначала не могла разобрать. Я лишь почувствовала, что его горячее дыхание щекочет мне ухо. Поэтому я чуть отстранилась, как бы говоря: «Я тебя не слышу», а еще потому, что мне хотелось снова испытать эту дрожь.

И вот со второй его попытки я уже все расслышала. «Я люблю тебя».

Сначала я не знала, что делать. Я задрожала, меня бросило в жар и пот, я занервничала. Думала ответить ему сразу. И несколько раз так и сделала: про себя, репетируя. «Я тоже люблю тебя. Я тоже люблю тебя. Я тоже люблю тебя». Но я не смогла заставить себя произнести вслух эти слова, ведь тогда бы их уже нельзя было забрать назад. Я не хотела с ними спешить, чтобы произнести их в результате осознанного решения, а не импульсивно, и поэтому промолчала. Я просто взяла его руку и крепко сжала ее. А когда показалось, что этого недостаточно, я склонилась к нему и чувственно поцеловала, так же суеверно и боязливо, как герои в финале этого фильма, уже перед титрами.