Страница 29 из 30
Таким образом, русско-половецкая граница не была «северным флангом» в той грандиозной битве за Ближний Восток, которую на протяжении всего XII в. вели между собой Европа и Азия. Но следует ли отсюда, что Русь оставалась в стороне от этой схватки, или она все-таки приняла посильное участие в крестоносной эпопее? Целый ряд авторитетных ученых признавали последнее весьма вероятным. В свое время Карамзин высказал догадку, впрочем основанную лишь на общих соображениях, что «Алексей Комнин, без сомнения, приглашал и россиян действовать против общих врагов христианства281; отечество наше имело собственных: но, вероятно, сие обстоятельство не мешало некоторым витязям российским искать опасностей и славы под знаменами Крестового воинства», тем более что «многие знатные киевляне и новгородцы находились тогда (на рубеже XI–XII вв. – С. Ц.) в Иерусалиме» в качестве паломников282. С тех пор в поле зрения ученых попало несколько средневековых текстов, которые сделали суждения об участии русских дружин в Крестовых походах более уверенными. Однако при более внимательном рассмотрении сведения этих источников следует признать ненадежными, а их интерпретации ошибочными.
Так, уникальное в своем роде сообщение содержит анонимная «История Иерусалима и Антиохии» («L’histoire de Jerusalem et d’Antioche», XIII в.), где в числе крестоносцев, наиболее отличившихся при осаде Никеи283 (1097), упомянуты люди «из Руси» (de Russie). Некоторые исследователи сделали отсюда поспешное заключение, что, «вопреки обычному представлению, Киевская Русь принимала участие в Крестовых походах»284. Согласиться с этим трудно. и дело даже не в том, что данное известие может быть поставлено под сомнение285. В конце концов, присутствие в крестоносном войске каких-то «русских» отражено в топонимике средневековой Палестины. Держась, подобно выходцам из других европейских стран, сплоченной этнической группой, они основали на Ближнем Востоке «русский город», название которого в разных хрониках повторяет основные варианты имени Русь, известные по средневековым источникам: Rugia, Rossa, Russa, Roiia, Rugen, Rursia, Rusa (современный Руйат в Сирии)286. Но маловероятно, чтобы эти «русские» участники Первого крестового похода были дружинниками кого-то из русских князей. Ярополк Изяславич – единственный русский вассал Ватикана, который мог принять близко к сердцу призыв папы Урбана II к освобождению Гроба Господня (на Клермонском соборе 1095 г.), – умер задолго до этих событий. Что же касается других наиболее деятельных русских князей этого времени – Святополка Изяславича, Владимира Мономаха, Олега Святославича, Давыда Игоревича и галицких Ростиславичей, то в 1096–1099 гг. все они, как мы видели, имели самые веские причины попридержать свои дружины при себе. Стало быть, глухим упоминаниям о «русских» крестоносцах следует искать иное объяснение. И здесь возможны два предположения. Во-первых, не исключено, что «русскими» участниками взятия Никеи могли быть отряды русов, находившиеся на службе у византийского императора. По свидетельству Анны Комнин («Алексиада», книга XI), вместе с крестоносцами в штурме Никеи участвовали 2000 византийских воинов-пельтастов287. Правда, Анна умалчивает об их этнической принадлежности, но заслуживает внимания тот факт, что одного из командиров этого отряда звали Радомир. Византийские воины сопровождали крестоносцев и в их дальнейшем следовании в Палестину. Анна пишет, что Алексей Комнин дал «латинянам» войско под началом одного из своих приближенных – Татикия, «чтобы он во всем помогал латинянам, делил с ними опасности и принимал, если Бог это пошлет, взятые города». Татикий довел крестоносцев до Антиохии. Впоследствии Алексей Комнин еще раз посылал к ближневосточному побережью «войско и флот» для сооружения крепости возле Триполи. И все же более вероятным объяснением этнической природы «русских» крестоносцев является предположение А.Г. Кузьмина о том, что это были выходцы из тех многочисленных европейских «Русий», сообщениями о которых пестрят средневековые источники XI–XIII вв.288 Думаю, что на эту роль лучше всего подходят русины, проживавшие на территории Германии и славянского Поморья. Как показывает Устав Магдебургского турнира 935 г., среди участников которого фигурируют «Велемир, принцепс Русский» и тюрингенские рыцари «Оттон Редеботто, герцог Руссии» и «Венцеслав, князь Ругии»289, местная «русская» знать уже в начале X в. была включена в феодальную структуру германского государства и потому вполне могла пополнить ряды рыцарского ополчения 1096 г.
С еще большим легкомыслием в крестоносные борцы с мусульманами зачислен галицкий князь конца XII в. Ярослав Владимирович (Осмомысл) – на основании обращения автора «Слова о полку Игореве» к русским князьям с призывом защитить Русскую землю, где Ярославу, между прочим, адресуются следующие слова: «Галичкы Осмомысле Ярославе!.. Грозы твоя по землям текуть… [Ты] стреляеши с отня злата стола салтани за землями». Поясняя это место «Слова», Д.С. Лихачев, со ссылкой на «догадку Д. Дубенского»290, сопроводил его весьма вольным переводом: «Ты посылаешь войска против салтана Саладина в Палестину»291. Однако такое истолкование обращения к Ярославу совершенно неправомерно, ибо, во-первых, является вопиющим анахронизмом (Ярослав Осмомысл умер в 1187 г., а Третий крестовый поход, направленный против Саладина, состоялся в 1189–1192 гг.) и, во-вторых, не принимает во внимание конкретного значения термина «салтан» в устах древнерусского поэта, который вслед за цитированными словами восклицает: «Стреляй, господине, Кончака, поганого кощея [раба], за землю Рускую, за раны Игоревы!..» Отсюда следует, что «салтанами» в Древней Руси называли вождей крупных половецких орд («лепших князей», по терминологии других памятников). Бытование этого термина в половецкой среде засвидетельствовано как словарем половецкого языка XIII–XIV вв. (Codex Cumanicus), где титул солтан292 имеет латинское соответствие гех (король), так и данными топонимики (городище Салтановское на берегу Северского Донца)293.
К наиболее распространенным заблуждениям относится также мнение о том, что в XII в. знатные паломники из Северной Европы совершали путешествия в Византию и Святую землю через территорию Древней Руси. Но иллюстрируются эти заявления всегда одним и тем же примером со ссылкой на «Кнутлингасагу», которая, в частности, повествует о том, как в 1098–1103 гг. датский король Эрик I Эйегода (Добрый) отправился на поклонение в Иерусалим «через Россию» (он скончался на Кипре, не добравшись до конечной цели своего паломничества). В переложении исследователей этот эпизод разворачивается в красочную картину приезда Эрика в Киев, где он «был тепло принят князем Святополком II». Последний направил свою дружину, состоявшую из лучших воинов, чтобы сопровождать Эрика к Святой земле. На пути от Киева до русской границы Эрика повсюду встречали восторженно. «Священники присоединялись к процессии, неся святые реликвии под пение гимнов и звон церковных колоколов»294. Здесь в рассуждения историков вкралось уже чистое недоразумение, поскольку исторические данные об этой поездке Эрика Эйегоды свидетельствуют, что, перед тем как попасть на Кипр, он основал специально для скандинавских путников прибежище между Пьяченцей и Борго-Сан-Доннино, присутствовал на соборе 1098 г. в Бари и посетил Рим, то есть двигался через Германию по рейнско-дунайскому торговому пути295, на котором, очевидно, и следует искать упомянутую «Россию». Возможно, «теплый прием», оказанный Эрику «русским королем», имел место в той же самой «Руси», что фигурирует в «Церковной истории» Ордерика Виталиса (первая половина XII в.), согласно которой норвежский король Сигурд, возвращаясь в 1111 Г. из Иерусалима «через Русь, взял в жены Мальфриду, дочь короля». В «Хеймскрингле» Снорри Стурлусона (XIII в.) путь Сигурда пролегает через Болгарию, Венгрию, Паннонию, Швабию и Баварию, а «Генеалогия датских королей» указывает, что Сигурд женился на Мальфриде в Шлезвиге296.