Страница 23 из 30
Вокняжение Мстислава Владимировича в Новгороде; встреча Изяслава Владимировича в Муроме. Миниатюра из Радзивилловской летописи. XVI в.
В начале мая киевский и переяславский князья подступили к Чернигову. Олег оставил столицу без боя и заперся в Стародубе – самом северном городе Черниговской земли, должно быть надеясь получить помощь от брата Давыда. Осада Стародуба продолжалась 33 дня, но Давыд так и не пришел – этот Святославич на протяжении всей жизни демонстрировал удивительную покорность воле старших князей. Между тем ежедневные приступы истощили силы Олега; он вышел из города и запросил мира. Его обязали пока что пойти в Смоленск к Давыду, а потом явиться вместе с братом в Киев на княжеский съезд. Условие это было вызвано тем, что как раз в это время пришла весть о набеге половцев на Киев и Переяславль241. Святополк и Владимир торопились на выручку своим стольным градам и, зная о давних половецких связях Олега, хотели держать его подальше от южных границ.
Олег целовал крест на том, что сделает так, как ему велят, и действительно отправился в Смоленск, но лишь затем, чтобы, пополнив здесь свою дружину, броситься на сидевшего в Муроме Изяслава. Тот успел собрать «воя многы» из Ростова, Суздаля и Белозерья. Олег, став под Муромом, послал к нему сказать: «Иди в волость отца своего к Ростову, а то [то есть Муром] есть волость отца моего; да хощу оттуду поряд сотворити со отцем твоим, се бо мя выгнал из города отца моего.
А и ты ли не хощеши здеся хлеба моего дать?» Но Изяслав «не послуша словес сих, надеяся на множество вой». Олег же надеялся на свою правду, говорит летописец, потому что теперь, притязая на Муром, отчину своего отца, он был в своем праве. 6 сентября разыгралась «лютая» битва, в которой Изяслав был убит; войско его разбежалось – кто в лес, кто в город. Олег победителем вошел в Муром, перехватал воинов Изяслава и заковал их в цепи. В скором времени ему сдались Суздаль и Ростов, после чего Олег сделался хозяином всей северо-восточной окраины Русской земли: «И перея всю землю Муромску и Ростовьску, и посади посадникы по городом, и дани поча брати».
Пуститься во все тяжкие Олега побудило то, что Чернигов был снова потерян для него. Татищев сообщает, что еще под Стародубом Святополк и Владимир договорились между собою отдать Чернигов Давыду, а «Олгу для его беспокойств Муром», «но сего Олгу до съезда не объявили». Действительно, в письме самого Мономаха к Олегу, написанном в конце 1096 или в начале 1097 г., есть строки, подтверждающие как наличие договоренности о переводе Олега в Муром (правда, из слов Мономаха следует, что это решение Олегу все-таки «объявили»), так и факт переговоров с Давыдом – очевидно, по поводу черниговского стола. «Что ты хочешь теперь взять насилием, – пишет Мономах, – то мы, милосердствуя, давали тебе и у Стародуба, отчину твою [имеется в виду Муромо-Рязанская земля]; Бог свидетель, что мы рядились с братом твоим [Давыдом], да он не мог рядиться без тебя. И мы не сделали ничего дурного, но сказали ему, посылай к брату, пока не уладимся». Но Олег, по-видимому, не желал получать отчины из милости, словно бедный родственник, и стремился то ли выкроить для себя новое княжество на берегах Оки и Волги, то ли просто нахватать впрок чужих земель, чтобы затем, на «поряде» с Мономахом, выменять на них свою черниговскую отчину242.
После гибели Изяслава в дело вмешался его старший брат, новгородский князь Мстислав, который вызвался быть посредником между своими родным и крестным отцами243. Новгородские послы, прибывшие в Ростов, передали Олегу его слова: «Иди опять [назад] к Мурому, а в чужей волости не седи; аз же пошлю с молением отцю моему, и смирю тя с ним». Смерть Изяслава, обещал Мстислав, не будет поставлена в вину Олегу: «Аще и брата моего убил еси, то же есть не дивно, в ратех бо и цари и мужи [знатные люди] погыбают».
Держа слово, Мстислав отписал отцу, и вскоре Олег получил от Мономаха примирительное послание. Владимир признавался, что взялся за перо после тяжелой душевной борьбы: душеспасительные мысли боролись в нем с сердцем, ожесточенным гибелью сына, «и одолела душа сердце мое, потому что все мы тленны, и я размышляю, как предстать перед страшным судьею, не покаявшись и не примирившись между собою. Ибо кто молвит: «Бога люблю, а брата своего не люблю» – ложь это»244. И еще: «Если не отпустите прегрешений брату, то и вам не отпустит Отец ваш Небесный»245. Последним доводом стало для него письмо Мстислава: «А написал я это тебе, потому что понудил меня к тому сын твой крестный, который сидит рядом с тобой. Прислал он ко мне мужа своего с грамотой, написав: «Уладимся и помиримся, а братцу моему [Изяславу] суд пришел. А мы не будем за него местники, но положимся во всем на Бога. Они [то есть Олег и Изяслав] станут сами на суд перед Богом, а мы Русской земли не погубим». И я, видя смирение сына своего, умилился и, устрашившись Бога, подумал: «Он в юности и неразумии своем так смиряется – на Бога все возлагает, а я что делаю? Грешный я человек, грешнее всех людей!»
Далее Мономах убеждал Олега также отказаться от корыстных помыслов, напоминая о бренности жизни: «Посмотри, брат, на отцов наших: что они взяли с собой [на тот свет], кроме сделанного для души своей?.. Когда убили дитя мое и твое246, у тебя на глазах, следовало бы тебе, увидев кровь его и тело увянувшее, как цветок, только что раскрывшийся, как агнца закланного, сказать, стоя над ним, вдумавшись в помыслы души своей: «Увы мне, что я сделал! Воспользовавшись его несмышленостью, ради неправды света сего призрачного принял я грех на себя, а отцу и матери его причинил слезы! Богу бы тебе тогда покаяться, а ко мне написать грамоту утешную… Если бы ты тогда сделал по своей воле – Муром взял, а Ростова бы не занимал, и послал бы ко мне, то мы на том бы и уладились. Но сам рассуди: мне ли было достойно послать к тебе, или тебе ко мне? Если бы ты велел сыну моему: «Посоветуйся с отцом», я бы десять раз к тебе послал».
Владимир выражал готовность простить Олегу смерть Изяслава и сам просил у него прощения за былое: «Суд ему от Бога пришел, а не от тебя… Дивно ли, что муж погиб в бою? Так умирали и прадеды наши. Не надо было ему искать чужого и меня в стыд и в печаль вводить. Это научили его отроки для своей корысти, а ему на гибель. Захочешь покаяться перед Богом и со мной помириться от доброго сердца, пошли своего посла или попа с грамотой, – тогда и волость получишь добром, и наше сердце обратишь к себе, и будем жить лучше, чем прежде. Я тебе не враг, не местник. Не хотел я видеть твоей крови у Стародуба, но не дай Бог и мне видеть крови ни от твоей руки, ни от кого-либо из братьев. Если я лгу, то Бог мне свидетель и крест честной! Если грешен, что пошел на тебя к Чернигову за дружбу твою с погаными, то в этом каюсь… Ныне подле тебя сидит сын твой крестный с малым братом своим247, едят хлеб дедовский, а ты сидишь в своей волости248, так об этом и рядись, а если хочешь их убить, то вот они оба в твоей власти… Ибо не хочу я зла, но добра хочу братии и Русской земле… Не от нужды пишу я это, не от беды некой, посланной Богом, сам знаешь. Но мне своя душа дороже целого света».
Мономах, несомненно, писал все это в порыве чистосердечия. Но Олег, как говорит летопись, «не восхоте послушати» ни Мономаха, ни Мстислава, ибо в это время уже «мысляше и Новгород прияти». Зимой 1097 г. передовой полк младшего Олегова брата Ярослава249 выдвинулся на разведку к реке Медведице250; сам Олег с главными силами шел следом. Тогда Мстислав, по совету с новгородцами, собрал войско и выступил на Ростов, по пути хватая Олеговых сборщиков дани. Ярослав уведомил брата о приближении Мстислава. Вероятно, Мономашин пришел в большой силе, потому что Святославичи вдруг стремительно откатились к Ростову, затем к Суздалю и остановились только в Муроме. Двигаясь за ними по пятам, Мстислав занял Суздаль, дотла выжженный Олегом при отступлении. Отсюда он еще раз сослался с дядей, увещевая его вступить в переговоры с Мономахом. «Гориславич» выразил готовность заключить мир, но на уме держал иное. Когда Мстислав на радостях распустил дружину «по селам», Олег внезапно двинулся к Суздалю и встал на Клязьме, «мня, яко убояся Мстислав побегнет». Однако его хитрость не имела успеха. Двадцатилетний Мстислав показал себя храбрым и энергичным военачальником. Весть о подходе Олега застала его врасплох, за обеденной трапезой. Мгновенно оценив ситуацию, он принял срочные меры для сбора войск. Наутро к нему уже успели прибыть многочисленные полки, с которыми он вышел из города и «исполчився» против Олега. Четыре дня противники стояли на виду друг у друга, не начиная битвы. Тем временем к Мстиславу подошло посланное отцом подкрепление – половецкий отряд под началом младшего Мономашича, Вячеслава. На пятый день противостояния (в пятницу второй недели Великого поста) Олег решился на кровопролитие. Возможно, это был жест отчаяния: присутствие во вражеском стане половецкой орды воочию показывало ему, что он больше потерял, рассорившись с братьями, чем приобрел, пытаясь сохранить ненадежную дружбу степняков. Сражение, произошедшее на реке Колокше, показало полное превосходство полководческого искусства Мстислава. Великолепно использовав численное преимущество, он окружил войско Олега и полностью разгромил его251. После этого Муром и Рязань открыли ворота Мстиславу. Казалось, Олегу оставалась одна дорога – назад в Тмуторокань. Но тут от крестника подоспело новое предложение: «Не бегай никаможе [никуда], но пошлися ко братьи своей с молбою не лишать тя Русьскые земли. И аз пошлю к отцю моему молится о тобе». Загнанный в угол, «Гориславич» обещал сложить оружие. Мстислав, верный уговору, написал отцу с просьбой примириться с Олегом и возвратился в Новгород.