Болотное гнездо (сборник)

– Чего, старая, расплакалась, – перебил ее Федор Михайлович. – Хватит парня разговорами потчевать, марш домой, чай ставь! Мы маненько погодя придем.

У Коршуновых было тепло. На кухне шумел самовар, Марья собирала на стол. Резала похожие на крупнокалиберные патроны малосольные огурцы. Пока Сергей мыл руки, Федор Михайлович достал из буфета снаряд калибром еще покрупнее – бутылку «Столичной». Никогда в жизни не выпивавший со взрослыми соседями и родней, Сергей оробел, он вдруг вновь почувствовал себя маленьким Сережкой, которому место на кухне, на улице, в лучшем случае – под столом. Отворив дверь в прошлую жизнь, он и мерить начал ее прежними детскими мерками.

– Садись, садись, – подталкивал его дед. – Расскажи, как там сейчас наша армия?

Но разговора о службе не получилось, то ли Сергей слабо клюнул на эту наживку, то ли дед забыл про свой вопрос. Пропустив пару рюмок, Федор Михайлович обрел дар речи.

– Вот как мы раньше жили? – подняв вверх палец, спрашивал он. – Бедно, но весело. Друг дружке помогали. А сейчас? По телевизору цветному смотрим, что в мире делается. Что, по-твоему, от плохой жизни люди машины накупают, каждый год по курортам ездют? И тряпок – полные шкафы. А раньше? Одна рубашка и рабочая, и выходная. По всем показателям вроде лучше, а копни – хуже. Другая жисть пошла. Все для живота. А человеку насытиться трудно. Зверь – он ведь ест, чтобы насытиться, а человеку все мало. И понять не может сердечный, чо ему не хватает. Вот и злобится, себя готов покусать, ну а ближнего и подавно. Отца твоего убили. Свои убили, я скажу. Он мужик справедливый был. Только тот, кто подкараулил его, чихал на справедливость. Эх, Николай, Николай, говорил же: подожди, поедем вместе! Не дождался. Да, если бы я там был, то по стене бы размазал. А сейчас? Все воюем, все куда-то лезем. Социализм на танках повезли. Нужен он им был. Не там воевать надо, а здесь. Своих бандюг расплодилось дальше некуда. Что делается, что делается! – дед Федор покачал головой. – Тащат, воруют, будто так и надо, и никому дела нет. Помню, Лехе Колчаку за пачку чая шесть лет дали. А сейчас – хоть вагон тащи. А газеты почитаешь, все хорошо. Когда, Серега, врать перестанут? Я ить вот что думаю. Одна надежда на вас.

– А пьют-то, пьют, особенно молодежь, – подала голос Марья. – Не просыхают. Тут неподалеку «яшки» обосновались, откуда-то с Азербайджана. На железнодорожный тупик вагоны с вином пригнали и на месте торговлю организовали. В любое время, хоть среди ночи, хоть утром приди – продадут сколько душе угодно. Мы счас как на проспекте живем, днем и ночью идут и идут туда. И сопляки, и деды. С ведрами, с бидонами, а кто и вовсе с полиэтиленовыми пакетами. Всем наливают.

– Которые прямо на месте упиваются, – подтвердил Федор Михайлович. – Видно, ждать невмоготу.

– И подыхают прямо на месте, – добавила Марья. – В болоте тонут, напьются до чертиков и лезут напропалую. Написал Федор в газету, эти торгаши вроде приутихли. Так родственники ваши, Брюхины, решили их заменить. Открыли винную лавку на дому, но уже за двойную цену. Я встретила, говорю: побойтесь Бога. Ленька, знаешь, куда меня послал? Варнак, он и есть варнак. Отродье их все такое.

– Ну, ты не говори, мать, молодой Брюхин, он похитрее, – перебил Марью Федор. – Дед, тот верно – варнак. Раньше запряжет кошевку, удавку под себя и поехал на промысел. А этот сплетет такую – глазами не увидишь, но шею сдавит, будь здоров. Татарину Ахметке с Барабы всю жизнь, считай, поломал.

– Где он сейчас? – спросил Сергей. – Освободили или нет?

– Ослободили недавно, – вздохнула бабка Марья.

– Пропадет парень, колется, говорят. Как это называется, Федор?

– Наркотик употребляет, анашу, – по-газетному ответил дед Федор. – На Мельнице киоск грабанули, говорят, его рук дело, валюта понадобилась, это зелье дорого стоит.

– Дорого, – подтвердил Сергей, – жизнями расплачиваются. Я там впервые увидал: смотришь, сидит человек человеком, и вдруг крышка поехала.

– Я вот одного не пойму, как это твой брат Брюхиным в лапы попал? – опросил вдруг Федор Михайлович. – Вроде парень неглупый, а попался.

– Известное дело, окрутили, – утвердительно оказала Марья. – А скорее всего, приворожили.

– Ну, скажешь, приворожили, – поморщился дед Федор. – Все проще. Повертела Ритка задком, а Петька, дело молодое, полез. Думал, в рай попал, а там капкан.

– Ну, ты и срамник! – замахала руками Марья. – Ритка – баба битая, но видная. Порода. Идет по улице – барыня. И не дура.

– Брось, Маруся, хвалить, – махнул на жену дед Федор. – Когда за душой ничего нет, вот и размалевываются, разнаряживаются, интересными хотят показаться.

– Верно, Федя, верно, – согласилась Марья. – Здесь она как-то заболела, желудок расстроился. Я бадан-корень заварила, у нее на другой день все завязалось. И говорит: «Я, тетка Марья, вас отблагодарю, брезенту принесу». Ну, я Федору говорю, заработала брезент, а он мне: тащи, в хозяйстве сгодится. Встретила меня Ритка, сверток протягивает. Гляжу, бутылка коньяка. Уже потом она объяснила, сейчас подарок так называется – презент. Куда нам до теперешней молодежи, – вздохнула Марья. – Культурная Ритка, ничего не скажешь. Петька, он хоть и летчик, так против нее простофиля. Можно сказать, работяга. А посмотри, как с ней сошелся, шляпу купил.

– Ну и здря, – перебил ее Федор. – Когда один приедет, так и зайдет, поговорит. Шляпу купил, так что, сразу же культурный стал? Вот, помню, до войны у нас на аэродроме был летчик Галышев, из старых офицеров – дворянин. Так вот, он без нас за стол не садился. А мы кто – черная кость, – Федор Михайлович сделал паузу, почесал за ухом. – Может, и хорошо, что на Ритке женился, она его сразу в город выволокла. У нас ведь как, перебрался отсюда в город – значит, в люди вышел. А кто тут остался, будто в отход списали, на свалку.

– Помолчал бы ты со своей свалкой, – сердито оборвала его Марья. – В Библии оказано: конец света скоро, а все из-за таких, как ты, безбожников. – И, видно, почувствовав, что малость перегнула палку, уже мягче добавила: – Веру мы потеряли, вернуть ее надо. Вера не Богу нужна – человеку.

– Правильно, раздвоенность сейчас в нас, – захмелевшим голосом поддержал ее Сергей. – А человек раздвоенный перестает понимать себя как целое Я вот недавно в Москве на Новодевичьем кладбище был. На одной могиле прочитал: «Даром любви священным только избранные правят». Баба Марья, объясни, верно написано?

– Все от Бога. Она или есть, или ее нет, – подхватила Марья. – А сейчас что, посмотришь: кричат, бьют себя в грудь, а сами не знают, куда идут и куда ведут. Ни любви, ни веры. Глаза завязаны, а сил открыть нет. Страшно поглядеть, куда подошли. К пропасти, вот куда.

– Перестань, – остановил жену Федор Михайлович. – Пустая трата времени и энергии. Сие на руку империализму, слышь, старая?

Марья хотела возразить, даже рот открыла, затем, точно ища поддержки, глянула на Сергея и промолчала. Куда ей было со своей Библией до марксистской философии Федора Михайловича.

Дед Федор выписывал почти все газеты, читал их от первой до последней страницы. «Чтоб докопаться до правды, надо все переворачивать на другую сторону, – говорил он. – Вот тут пишут, что сев начали на два дня раньше, чем в прошлом году, В том году писали так же. Я здесь за двадцать лет подсчитал: нынче сев в феврале начали. Если пишут о мафии в Италии, значит, и у нас она появилась».

Раньше к нему приходили все релские мужики, советовались, как построить дом или как выложить печь. Ну а уж паять, лудить, тут ему не было равных. И он никому не отказывал. Также не было на улице равных по части составления разных бумаг. Он писал за всех: в райисполком, в собес, в прокуратуру, милицию. Но народилось новое поколение и появились новые законы, в которых дед Федор так и не сумел разобраться. Брюхиных он не любил, как он сам порою выражался, с классовых позиций.

– Дед Брюхин сказал, Петька продал дом, – вспомнил вдруг Сергей. – Правда это?