Страница 2 из 20
Когда шведский Карл захватил Польшу, а русское войско осадило Ригу, герцог пытался усидеть одним задом сразу на всех стульях: снабжал провиантом московитов и поляков, позволял польским отрядам проходить через Курляндию, пропускал и московских послов, ехавших к курфюрсту бранденбургскому.
Курфюрст, будучи его зятем, по-родственному уговаривал Якоба хоть к кому-то примкнуть. Сам он предпочел Швецию, к тому же склонял Якоба, но напрасно. Вассальных отношений с польским королем Якоб не рвал.
И вот до того дошло, что шведский Карл вспомнил о замысле своего предшественника Густава-Адольфа оторвать Курляндию от Польши, лишить ее самостоятельности и поставить над ней кого-то из своих людей. Сильного защитника у Якоба не было – король Ян-Казимир скрылся от шведского нашествия в Силезию, и, хотя поляки уже вовсю поднялись против шведов, выручать из беды еще и курляндца они не могли.
Сперва шведы заняли город Пильтен, а потом, в ночь с 28 на 29 сентября тысяча шестьсот пятьдесят восьмого года, шведский фельдмаршал граф Дуглас взял штурмом Митавский замок. Герцог и его семейство попали в плен. Пришлось отдать Карлу замки Доблен и Бауск, но свободы этим Якоб не добился, в ноябре его с семьей перевели в Ригу.
По указанию Афанасия Лаврентьевича Анриэтта и Дениза стали вить петли вокруг Рижского замка. Им удалось переправить плененному герцогу письмо и получить ответ, потом – другое письмо. Но шведы, засевшие в Рижском замке, тоже были не дураки. Лазутчицам пришлось спешно уходить из города. А герцога с семейством летом следующего года отправили в небольшую крепость под Нарвой.
Возвращение в Царевиче-Дмитриев для Денизы оказалось судьбоносным. В январе она поняла, что беременна. Ивашка пришел в бешеный восторг, но к радости прибавились хлопоты. Пришлось отправлять любимую в Москву, к Ивашкиной матери, и вместе с ней поехала Анриэтта. Жизнь в холодном и сыром замке не шла на пользу ее раненому колену.
Анриэтта стала горестной заботой Ивашкиной матушки.
Когда беспутный сынок привез в Замоскворечье двух француженок, не говорящих по-русски, поселил их у себя дома и объявил, что собрался на одной из них повенчаться, матушку Марфу Андреевну чуть удар не хватил.
– Дурак ты, прости Господи, дурень несуразный! – кричала она. – Выбирал, выбирал – выбрал пугало огородное! Чем тебе Агашка Свешникова была нехороша? Дородная, румяная, кровь с молоком! А эта ж чернее сатаны!
Чертей и сатанаилов матушка видела в церкви на образах, где Христос сходит в ад, чтобы вывести оттуда праведников. Там богомазы не скупились на черную краску. Каковы они на самом деле, Марфа Андреевна и помыслить боялась.
Но Ивашка был упрям. Он пошел совещаться к отцу Кондрату, которого в приходе уважали за здравый смысл и не одобряли за склонность к безобидным приключениям вроде поисков клада по древней и неразборчивой записи. Досовещались они до того, что Ивашка, утратив способность переставлять ноги, остался у попа ночевать и радовал соседей непотребными песнями на немецком языке.
Наутро отец Кондрат прислал сынишку за Марфой Андреевной.
– Препятствий не чини, – строго сказал он. – Эти две бабы, каких он из ливонских украин вывез, нашему государю там служили. Так что должна понимать!
– Бабы – и государю служили? Это как же?
– Не твоего ума дело, дура. Ты знай свои горшки и ухваты. А они – служили.
– Так черна же и тоща! Да и стара для Иванушки!
– Молчи и не перечь, дура! Твоему Ивану беречь этих баб самим государем велено! Про Приказ тайных дел слыхала? Вот то-то! Покрестим эту бабу во благовременье – будет тебе невестка! И нишкни! На то государева воля!
– Так и приданого ведь нет!
– Будет!
Дениза, которой Ивашка не просто объяснил положение дел, а даже сводил ее к отцу Кондрату и сам служил им толмачом, креститься согласилась сразу. Ее венчанный муж, которого она не видела более десяти лет, по слухам, был жив, жил с другой женщиной, и та рожала ему детей. Ездить за разводом к папе римскому было сложной и дорогостоящей затеей. Перейдя в другую веру, Дениза обретала свободу.
Так она и сделалась Дарьей, а приданое себе собрала, продав при посредстве Ивашкиных сослуживцев из Посольского приказа свои драгоценности.
Анриэтта же креститься в православие не торопилась.
Она понимала подругу и названую сестру: Дениза полюбила Ивашку, хотела жить с ним, хотела покоя и наконец-то детей. Анриэтта не любила никого – да и мудрено было полюбить после всех ее похождений.
Когда Дениза родила Варюшку, когда научила соседских девок вышиванию и плетению кружев на фламандский лад, когда заговорила по-русски, Марфа Андреевна понемногу полюбила ее. И тут Ивашкиной матушке пришло на ум выдать замуж Анриэтту. Та была, на ее взгляд, баба в самом соку, да еще красавица. Но Анриэтта откровенно скучала в Замоскворечье.
Найти утешение в рукоделиях и заботах о ребенке она не могла – ей недоставало привычных и волнующих кровь приключений. Анриэтта ошиблась, полагая, будто ей нужен покой. Два месяца тихой жизни, как в лирском бегинаже, ее бы вполне устроили, но Ивашка привез их с Денизой в Москву навсегда. По крайней мере до той поры, как помрет кардинал Мазарини.
Марфа Андреевна призвала двух опытных свах и держала перед ними такую речь:
– Сестрицы-голубушки, сыщите мне вдовца в годах, который уже старших своих поженил и замуж повыдавал, а хочет на старости лет жениться, а не блудом распаляться. Невеста-то у нас не больно молоденька, да и вдова. Собой хороша, приданого рублей с тысячу наберется…
Это Марфа Андреевна, зная, сколько было получено за бриллиантовый перстень и прочее добро Денизы, примерно посчитала, во что обойдутся украшения Анриэтты.
Свахи нашли двух почтенных старцев, но Дениза с Анриэттой догадались про эти затеи. Был неприятный разговор, женщины чуть не рассорились навеки, но очень вовремя были доставлены деньги от Ивашки с наказом: строить новый дом, чтобы там всем хватило места. Потом он и сам приехал, пробыл в Москве две недели, еще приезжал и уезжал. Очень хотел, чтобы у них с Денизой-Дарьей был сынок, но сразу сынок не получился.
Анриэтта сама не знала, чего хочет. Замужества? Так на Москве нет женихов, чтобы ее устроили. Домой, во Францию? Там и показываться нельзя. В конце концов ей стало казаться, что горница, в которой она жила, по московским понятиям отменно убранная горница, с перинами на постели толщиной чуть не в аршин, с пестрой изразцовой печкой, с новенькими образами в красном углу, с огромным сундуком для мягкой рухляди, не выдерживает сравнения с камерой в Бастилии: там в окошко Париж виден!
В таком смутном состоянии духа она ждала приезда Ивашки. И даже радость Денизы, которой все соседки пророчили рождение сына, она не могла разделить. Если бы Анриэтта знала русское слово «хандра», то сразу бы применила его к себе. Но среди слов, ею освоенных, именно этого не было.
Ивашка же торопил коня, сгорал от нетерпения, душой уже был в своих замоскворецких владениях. Но сперва следовало явиться в Кремль, доложить о себе Башмакову, отдать ему бумаги и книги, ответить на его вопросы.
У Боровицких ворот отряд остановился: стали думать, куда девать Вайскопфа с подручным. Их следовало доставить в Немецкую слободу, что за Яузой, там бы они сговорились о жилье и пропитании, но сами они, не зная языка, ввек туда сквозь Москву не доберутся. Наконец Богдан Желвак решил взять их в Аргамачьи конюшни – там найдется, где прилечь, чтобы отдохнуть с дороги, и там же им найдется провожатый до слободы.
Башмаков не слишком задержал Ивашку, ему важнее было услышать донесения Желвака с Озорным, да и неудивительно: их ведь не только с золотом в Царевиче-Дмитриев посылали, но и поглядеть, в каком состоянии крепость, каковы пушки на стенах да и сами стены, послушать, что говорит гарнизон о лифляндской жизни и о своем воеводе. Ивашке было велено прийти наутро, а Ордину-Нащокину-младшему – подождать до вечера, когда вернется с охоты государь. С тем Башмаков этого гостя и выпроводил.