Блудное чадо

– Эй, эй! – крикнул ей вслед Петруха. – Первый пар для мужиков, бабы – потом!

Она даже не обернулась.

– Да ну ее… – скучным голосом сказал Шумилов. – Довезем до какого-нибудь города и избавимся, сама сбежит.

Это была некая ревность – нестерпимо знать, что женщина в каких-то мужских делах разбирается лучше мужчины. Шумилов, подьячий Посольского приказа, знал про европейские события немало – из писем, газет, донесений, присылаемых в приказ книг. Анриэтта же изъездила пол-Европы, выполняя поручения кардинала Мазарини, и знала то, о чем в книжках не пишут. Одна беседа о парагвайских иезуитах чего стоила…

Перебрав в пятый раз причины, по которым беглецы могли оказаться в Мемеле, Гданьске, Копенгагене и Гетеборге, московиты спохватились: что-то слишком долго француженка сидит в баньке, не угорела ли. За ней, объяснив на пальцах, в чем дело, послали рыбачку. Та вернулась, разводя руками: Анриэтты в баньке не было.

Оказалось – она незаметно выбралась оттуда и через калитку вышла прямо на морской берег. Там она отыскала заветренное местечко, чтобы высушить длинные волосы. И там же, в дюнах, переоделась.

Она решила, что скромное платье в голландском вкусе пригодится в любой стране. Поэтому выбрала синюю юбку с полосатой каймой внизу, белые чулки (взяла полдюжины пар!), сандалии на деревянной подошве, три белые сорочки, синюю кофту со шнурованием и с рукавами чуть ниже локтя, черную накидку до талии, две кружевные косынки – прикрывать вырез на груди. Косы она уложила и спрятала под маленький чепчик.

Юбка не прикрывала щиколоток, и Анриэтта с удовольствием смотрела на свои ноги – после растоптанных мужских сапог они казались ей совсем крошечными.

В таком виде она и явилась перед московитами.

Ивашка уже знал от Денизы, что носить пестрое в городах на побережье Балтийского моря не очень принято. Узнал он это после попытки купить ей дорогой летник с галунными нашивками, вышитыми вошвами и прочими украшениями, которые она сочла варварскими, хотя вслух этого не сказала. Денизе нравилась простота – лучше всего она себя чувствовала в наряде бегинки.

Петруха тоже знал, что немки и голландки одеваются скромно. А вот Шумилов, который после смерти Алены на женщин не смотрел вовсе, несколько удивился – ему казалось, что француженка должна разрядиться в пух и прах.

Чтобы не видеть ноги в белых чулках и голые почти по локоть руки, он мрачно отвернулся.

Анриэтта подошла и кротко сказала, что баня – к услугам господ московитов.

Господа московиты поднялись с чурбаков, на которых сидели, и Петруха осведомился, как обстоит дело с полотенцами. Оказалось – Анриэтта купила и полотенца. Небольшие, ну да выбирать не приходится.

Потом был скромный обед – жареная салака с хлебом, политый сметаной творог и на большой тарелке какое-то подозрительное темное мясо.

– Что это за птица? – спросил озадаченный Ивашка.

Позвали рыбачку – и, к счастью, оказалось, что «ворона» по-латышски звучит очень похоже – «варна».

– Тут что, ворон едят? – изумился Петруха. Выяснилось – едят, да еще как, целыми бочками заготавливают.

Блюдо отдали доброй рыбачке нетронутым.

И, поев, стали решать, как быть дальше.

– Плыть в Гданьск, – сказала Анриэтта.

– Но мы можем потратить в Гданьске время зря, – возразил Шумилов.

– Их надо искать там.

– Отчего вы так решили?

Анриэтта, прищурившись, поглядела на несговорчивого подьячего.

– Господин Шумилов, не показалось ли вам странным, что ваши перебежчики так скоро добрались до Либавы?

– Нет, не показалось, – упрямо возразил он.

– Господин Шумилов, вы очень образованный человек, но вы совершенно не знакомы с деятельностью лазутчиков. Два человека исчезли возле Крейцбурга и ненадолго показались в Либаве, где сразу же отплыли на пинассе. Между Крейцбургом и Либавой их никто не видел. Чтобы проехать незамеченными, нужно знать окольные дороги, а ваши перебежчики их знать не могли. И на дорогах не висят вывески «Либава – в той стороне». Скорость и незаметность – вам не приходит на ум решение этой загадки?

– Мне приходит, – сказал Петруха. – Только о таких делах и думать противно…

– Да, мой друг. Предательство всегда отвратительно, – согласилась Анриэтта. – Возле Крейцбурга ваших беглецов ждали со сменными лошадьми. Ваш конюх, господин Шумилов, может знать приметы их лошадей, на которых они ушли из Крейцбурга. Хотелось бы знать, на чьей конюшне сейчас стоят эти лошади. Может быть, это ключ к тайне побега.

– Они могли с кем-то из курляндцев сговориться, – предположил Ивашка.

– Могли, – согласилась Анриэтта. – И дай Бог, чтобы это оказался всего лишь курляндский помещик, вздумавший им помочь, чтобы устроить пакость господину Ордину-Нащокину. Но я боюсь, что все гораздо хуже. Я уже объясняла вам положение дел, господин Шумилов. В Курляндии немало иезуитов, главным образом тайных. Их цель не сама Курляндия, а Рига. Они проникают в Ригу всеми путями. Рижский магистрат знает это, кое-кого обезвредили, когда мы с Денизой там были. Не удивляйтесь, если окажется, что сапожник в Кокенгаузене, прибивавший подметки к вашим сапогам, – тайный иезуит. Скорее всего, господин Ордин-Нащокин-младший сам не знает, с кем связался. Я знаю, о чем вы подумали! Вы хотите скакать в Гробин, чтобы герцог отправил в Кокенгаузен ваше письмо.

Так оно и было.

– Это необходимо, – сказал Шумилов.

– Да, ваш начальник должен знать, что вы первым же судном отплываете в Гданьск. Только не просите его арестовывать всех кокенгаузенских сапожников! Это ведь может оказаться и аптекарь!

– Нужно все объяснить Афанасию Лаврентьевичу, – подал голос Ивашка. – Что сын сбежал по уговору…

– На кой? Чем позже узнает, тем лучше, – возразил Петруха.

– А если до государя дойдет правда раньше, чем до Афанасия Лаврентьевича? Пусть бы он упредил тех, кто пришлет донесения из Варшавы! Что-де пропажа нашлась, сынок сбежал по тайному уговору! А так бы он сам, первый, повинился, что за сынком не углядел! Государь в ярости скор, да отходчив, оплошку простит, вранье может не простить.

Слушая подчиненных, Шумилов молчал.

Если речь о предательстве, то при Ордине-Нащокине-младшем могут оказаться не только те письма, что он вез из Москвы, но и списки многих тайных бумаг. Если так, этот батюшкин сынок хитрее, чем все о нем думали. Так ловко рассчитать, где оторваться от своего отряда, так стремительно исчезнуть, – для этого, поди, нужно быть либо прирожденным лазутчиком, либо иметь советника-лазутчика.

– Добудь, Ванюша, перо с чернильницей и бумагу, – наконец сказал Шумилов. – Напишу письмо Афанасию Лаврентьевичу, Якушка отвезет. А ты, Петруша, беги в порт, узнай, какие суда уходят к Мемелю и Данцигу.

– На что нам Мемель?

По удивлению подчиненного Шумилов понял, что тот уже безоговорочно поверил Анриэтте.

– На то – все нужно проверить. Все!

– Трата времени, господин Шумилов, – тихо сказала Анриэтта.

Однако Петруха, который не мог ослушаться начальства, сговорился в порту с капитаном флейта «Голубь», построенного не так давно на виндавской верфи и еще не попорченного всякой морской нечистью.

Как и следовало ожидать, в Мемеле никаких московитов не видели или же не смогли отличить их долгополых кафтанов от польских жупанов. Потратив три дня на поиск следов, Шумилов велел искать судно до Гданьска. И там, в порту, вспомнили двух бородатых мужчин в странном платье и сопровождавшего их прислужника в шведских ботфортах. Удалось найти и человека, который знал, где они приобрели лошадей, и кузнеца, который этих лошадей перековал, и корчмаря, подметившего, что сперва уехали двое в русских кафтанах, а потом только их спутник, причем спутник где-то раздобыл очень хорошую лошадь.

– Ни черта не понять, – сказал, узнав эти новости, Ивашка. – Он их отправил в Варшаву, это ясно, а сам куда подевался?

Это даже Анриэтту несколько озадачило.

– Значит, едем в Варшаву, – решил Шумилов. – Только нужно купить польское платье.