Страница 4 из 8
– Очень приятно.
– А моего недотепу-сына – Борис Николаевич.
Она кивнула. Вскоре они вошли в гостиную с тарелками и супницей. Тарелки, супница и столовые приборы были словно из музея. Они с отцом пользовались самой обыкновенной посудой, из магазина. А эта была другая. Пиковая дама, заметив ее восхищение, довольно добавила:
– Это сервиз еще моей матери. Страшно сказать, сколько ему лет. Она привезла его из Лейпцига, еще до начала первой мировой.
– Вы, наверное, дворяне? – неожиданно для себя спросила она. Борис смущенно закашлял. Его мать как-то потупила взгляд и стала перебирать столовые приборы. Она почувствовала их смущение и тихо произнесла:
– Извините. Я, наверное, задала вам бестактный вопрос…
– За последние годы это слово стало чем-то постыдным и нарицательным, – тихо произнесла старая дама. – Конечно, шила в мешке не утаишь. Мои родители были потомственные дворяне. Когда-то весь этаж принадлежал нам. Мой отец был известный инженер. Он принял революцию, можно сказать, всегда сочувствовал либералам во время монархии. Тихо, конечно, сочувствовал, но революция отказалась принять его. Он успел сам благополучно умереть, иначе бы загремел по пятьдесят второй… Отец Бори, Николай Ильич, имел, как тогда говорилось, рабоче-крестьянское происхождение. Правда, когда мы познакомились с ним, а это было почти перед самой войной, дворян уже не было. Все назывались одним именем – советские люди. Мы не успели пожениться, началась война. Потом долго мы ничего не знали друг о друге. Он оказался в плену, сперва у немцев, потом попал в наши лагеря. Встретились мы с ним уже спустя много лет, после смерти Сталина. Потом вот родился Боренька, – и она ласково посмотрела на сына. – Он всегда был такой болезненный…
– Мама, ну не надо! – послышалось недовольное с дивана.
– Ну что ты, Боря, разве я говорю неправду? – и она посмотрела на сына. Тот закряхтел и умолк. – Так вот, после рождения Бореньки мы прожили с Колей еще лет двадцать, а потом он умер. Понимаете, не выдержало сердце, можно сказать внезапно взял и умер. Сгорел на работе. Все всегда очень близко принимал к сердцу.
При этих словах она вздрогнула, побледнела, непроизвольно глаза наполнились крупными слезами.
– Ну что вы, милая, такова жизнь, – увидев ее слезы, произнесла Пиковая дама. – Коля столько пережил, два лагеря, войну, да потом постоянные стрессы на работе. Он ведь тоже был инженер, как и мой отец когда-то.
– Мама, вы опять начинаете свои разговоры! Зачем вы расстроили нашу гостью? Нельзя ли о чем-нибудь другом поговорить? Обязательно о смертях, – повысил голос Борис.
– Извините, но у меня тоже отец недавно умер, – тихо проговорила она.
– Ой, милая моя! Я не хотела вас обидеть! Простите мою старческую болтовню. Знаете, ведь не с кем и поговорить теперь. Гостей нет никаких, один Боря, да и тот приходит поздно с работы. Я все одна да одна. А что с вашим отцом случилось, простите за назойливость?
– Сердце. Тоже внезапно, – на полуслове она подавилась.
– Бедняжка, – сострадательно закачала она седой головой. – А мама?
– У нее другая семья. Она не живет со мной.
Мать и сын замолчали. Молчала и она. Над столом затянулась смущенная пауза. Первой ее прервала мать Бориса.
– Знаете, приходите к нам почаще, хотя бы вечером. Мы ведь тоже одинокие люди. А так хоть иногда будет веселей вместе. Вы учитесь?
– Да, – мотнула она головой. – Заканчиваю третий курс.
– Замечательно, – стараясь разрядить обстановку, проговорила дама. – Молодым надо учиться. И Николай Ильич, и мой отец всегда это говорили. Вот у Бореньки – два высших. Он сейчас преподает в аспирантуре.
– Ну мама! – опять простонал больной.
– А что тут стыдиться? Ты кандидат наук, у тебя хорошие перспективы. Коленька был бы так доволен тобой, – сказала она и осеклась. – Знаете, Боре не раз предлагали уехать преподавать за границу. Такие были интересные предложения. Но наш Боря – патриот. Он ни за что не захотел покидать Родину. И вот живем на нищенской зарплате, но зато в родных стенах. Правда, нам много-то и не надо. Нам хватает. Летом от университета ему дают дачу. Как там хорошо, знали бы вы!
– Мама! – уже не выдержав, крикнул Борис и попытался встать. Но у него ничего не получилось. Почувствовав, что пора уже уходить, она встала из-за стола, поблагодарила за обед и направилась к коридору.
– Вы уже уходите? – жалобно протянул Борис.
– Да, к сожалению, мне уже давно пора. Надо еще готовиться к завтрашнему зачету.
– Но вы ведь теперь к нам придете? – вопросительно глядя на нее, спросила его мать. Она посмотрела на беспомощно лежавшего Бориса и твердо ответила:
– Конечно. Завтра постараюсь прийти. Надо ведь еще раз натереть поясницу Борису Николаевичу, – и она задорно посмотрела на него. Тот задумчиво, мягко улыбнулся. Они распрощались, и она побежала вниз, шумно застучав звонкими каблучками по гулкой лестнице.
– Какая милая девушка, – глядя на входную дверь, из которой она только что вышла, проговорила Анна Павловна. – Как ты думаешь, Боря, она придет? – спросила мать, повернувшись к сыну.
– Наверное, – тихо произнес он и закрыл глаза, показывая своей матери, что не будет продолжать разговор. Та, шаркая ногами по затертому паркету, понесла тарелки на кухню.
С тех пор она стала заглядывать в квартиру номер 16 старого дома. Ее всегда приветливо встречали в этой семье. Анна Павловна ставила чайник, а Борис Николаевич начинал рассказывать о всяких диковинных странах, народах, обычаях. Оказалось, что он этнограф. Много поездил в свою бытность, а теперь преподавал в университете. Анна Павловна долго не сидела с ними. Когда старинные часы пробивали восемь, она, распрощавшись, шла в свою комнату. Они оставались с Борисом Николаевичем вдвоем на кухне, чему он, видимо, был очень рад, потому что сразу раскрепощался, увлекая ее своими рассказами. У него была прекрасная библиотека. И потихоньку, видимо, тайком от матери, он стал давать ей книги. Для нее начал открываться удивительный мир планеты, на которой она жила. Ее отец не увлекался науками. Он был самым обыкновенным технарем и дальше границ родного города мало что знал. Так, в обществе Бориса Николаевича постепенно ее горе стало сглаживаться, и былая острота притупилась. Она приходила к ним часто, но никогда не оставалась ночевать. Хотя Борис Николаевич и предлагал ей остаться, она вежливо отказывалась, ссылаясь еще на какие-то домашние дела. Однажды, когда Анна Павловна ушла в свою комнату, она спросила его:
– А есть ли на свете Вечная Жизнь?
– Вечная Жизнь? – поднял он вверх брови. А почему вы спрашиваете об этом?
– Не знаю. Однажды я случайно услышала эти слова и вот уже несколько месяцев хожу и думаю над ними. Мне больше некого спросить.
Он внимательно посмотрел в ее открытые, пытливые голубые глаза. Задумался и потом ответил:
– Знаете, вечная жизнь – это не научный вопрос. Это скорее вопрос религиозный. О реальности вечной жизни говорят все мировые религии, но, наверное, более отчетливо и ясно – христианство. Вы когда-нибудь ходили в церковь?
Она покраснела и покачала головой. Действительно, оказалось, что она ни разу не была в церкви. Отец водил ее в театр – на балет, на оперу, в кино, в цирк, а вот в церковь – никогда. Однажды по телевизору шла трансляция из крупного собора. Отец презрительно посмотрел на пышное шествие архиереев в тяжелых золотых одеждах, с крестами и всякой утварью, на жирные лощеные физиономии первых лиц государства, лениво зевающих и смотрящих по сторонам, на огромных амбалистых охранников с холодными глазами. Посмотрел, что-то пробурчал и переключил на волейбол. На этом и кончилось ее знакомство с христианством и церковью.
– Вечная Жизнь, – продолжал Борис Николаевич, – это жизнь нашей души. Как считает религия, и я с ней в этом, наверное, согласен – человек по природе своей троичен. В нем есть дух, душа, и есть оболочка – тело. Достигнуть гармонии между духом, душой и телом здесь, в земных временных рамках, очень тяжело, наверное, даже невозможно. Что там будет после смерти, никто из живущих не знает. Библия говорит, что праведники наследуют вечную жизнь. Но тут же встает встречный вопрос – а кто есть праведники? Каждая религия здесь дает разные ответы. Для одних правда одно, для других – другое. Для меня, например, правда – жить по чести и по совести, стараясь не делать окружающим зла и не осуждать других.