Влюбленный Байрон

Энсли-Холл, дом убиенного виконта Чаворта, соединяла с Ньюстедом дубовая аллея, известная как Брачная тропа с тех пор, как третий лорд Байрон женился на Элизабет, дочери виконта. Мистер Хэнсон, семейный поверенный, в обязанности которого входило вести дела поместья, приехав из Лондона поприветствовать новых обитателей Аббатства и увидев не по летам развитого мальчика, сказал, что в Энсли-Холле живет очень миловидная юная кузина Мэри Энн, на которой Байрон мог бы жениться. И тут же услышал быстрый ответ: «Что я слышу, мистер Хэнсон! Монтекки и Капулетти решили породниться?»

Мэри Энн стала еще одной из тех эфемерных созданий, к каким Байрон испытывал «огонь желания»; однако ее взгляды были обращены на некоего мистера Мастерса, джентльмена, занимавшегося охотой на лис. По слухам, он был незаконнорожденный сын принца-регента, а по отзывам родителей Мэри Энн, «воплощением разврата и порока».

Байрон знакомился с кузинами, тетушками, двоюродными бабушками и, так как он был единственным мальчиком, был соответственно избалован. Первое письмо, которое семилетний мальчик адресовал своей двоюродной бабушке, Фрэнсис Байрон Паркер-Паркинс, было игривым и самоуверенным:

Дорогая сударыня, моя мама, будучи не в силах писать сама, пожелала, чтобы я сообщил Вам, что картофель уже готов и Вы можете получить его, когда пожелаете. Она просит, чтобы Вы осведомились у миссис Паркинс, хочет ли она, чтобы пони послали в обход через Ноттингем или ближайшим путем, так как он уже выздоровел, но слишком мал для меня. Я послал мисс Фрэнсис крольчонка, которого обещал прислать еще раньше, и надеюсь, что она его примет. Мама шлет Вам наилучшие пожелания, к каковым и я присоединяюсь.

Остаюсь, дорогая сударыня,

искренне Ваш БАЙРОН

Надеюсь, Вы извините ошибки, так как это первое письмо в моей жизни.

В ноябре в Аббатстве стало так холодно и сыро, что матери с сыном пришлось сняться с места. Байрон с няней Мэй Грей отправился к кузинам Паркинс в окрестности Саутвелла, а Кэтрин — в Лондон, пытаться с помощью мистера Хэнсона убедить лорда Карлайла, другого дальнего родственника, стать опекуном Байрона — обязанность, на которую он согласился с крайней неохотой. Пока Байрон был несовершеннолетним, Кэтрин располагала лишь 122 фунтами в год своего собственного состояния; поэтому она просила лорда Карлайла употребить свое влияние для получения для мальчика пенсии из цивильного листа. По его ходатайству, а также герцога Портленда король повелел премьер-министру мистеру Питту выплачивать ей по триста фунтов в год. Однако этого было недостаточно, чтобы восстановить Аббатство и окружающие его строения, так как ей не удавалось увеличить ренту для арендаторов и развязать юридический узел, по которому имение было заложено.

Он уехал в ночь, оборачивался, смотрел на Ньюстед, свой потерянный рай, и его ярость, вызванная изгнанием, чем-то напоминала чувства Хитклиффа из «Грозового перевала»[9]; Байрона считают в какой-то мере вдохновителем рефлектирующего и противоречивого героя Эмилии Бронте.

Так как девочки Паркинс брали частные уроки у некоего Даммера Роджерса, Байрон решил, что и он заслуживает не меньшего, и написал матери в Лондон: «Мистер Роджерс может заниматься со мной по вечерам отдельно от мисс Паркинс… Я советую тебе согласиться на это, так как, если мое предложение не будет принято, меня будут называть, точнее, заклеймят “тупицей”, что, как ты знаешь, я не смогу снести». Байрон и мистер Роджерс вместе читали Вергилия и Цицерона. Учитель прекрасно знал, что его ученик очень страдает из-за хитрой штуковины у него на ноге, но стоически старается не показывать этого. Кэтрин пригласила мистера Лэвендера, изготовителя бандажей от грыжи в местной больнице, называвшего себя хирургом, чтобы увериться, что Байрон на всю жизнь не останется «хромушей». Курс лечения мистера Лэвендера был примитивным: больную ногу натирали горячим маслом, а потом выворачивали и зажимали в деревянном приспособлении, так что Байрон испытывал сильнейшие муки. Годом позже он приехал в Лондон и мистер Хэнсон отвел его к более опытному врачу, некоему доктору Бейли. Байрон, должно быть, пришел в ярость, когда услышал разговор врача и поверенного и узнал, что вылечить ногу можно было в раннем детстве; таким образом, вина его матери стала еще более непростительной.

Кэтрин подверглась остракизму со стороны сына, относящегося к ней с презрением, мистера Хэнсона и его семейства, а также художника-любителя лорда Карлайла. Доктор Гленни, директор Академии Гленни в Даличе, куда Байрон в 11 лет был зачислен по рекомендации лорда Карлайла, так писал о матери Байрона: «Миссис Байрон совершенно чужда английскому обществу и английским манерам; внешность ее отнюдь не располагающая, ум совсем не развит, она обладает всеми особенностями северного взгляда на вещи, северных привычек и северного произношения… Отнюдь не мадам де Ламбер, наделенная правом восстанавливать состояние и формировать характер и манеры молодого дворянина, ее сына». В мире мужского превосходства бедняга Кэтрин не имела никаких шансов.

Когда приятель Байрона по школе мистера Гленни сказал ему: «Твоя мать — дура», едкий саркастический ответ Байрона был таков: «Я и сам это знаю, но ты так говорить не должен». Ее глупость стала для него очевидна, когда она без памяти влюбилась во француза, учителя танцев, мсье де Луи, с которым она познакомилась в Бромптоне, куда отправилась взять несколько уроков танцев. По глупости она приехала вместе с ним навестить Байрона в воскресенье, день посетителей. После этого визиты Кэтрин к сыну были запрещены, но она все равно появлялась, разглагольствовала и выкрикивала что-то у ворот, так что доктор Гленни назвал ее фурией. В письме к своей единокровной сестре Августе, рожденной в 1783 году от Шального Джека и его первой жены, леди Амелии Д’Арси, которая сбежала с ним, оставив мужа, лорда Кармартена, Байрон насмехался над слабостями своей матушки, которая, забыв свой возраст, убавила себе добрых четыре года, утверждая, что родила сына в 18 лет, тогда как в действительности ей уже минуло 22. Своим буйным темпераментом они были похожи друг на друга, однако и сильно разнились. Мать — шумная, с грубыми чертами лица и провинциальными манерами; Байрон — в стиле одежды и манерах аристократичен и требователен. Он предъявлял ей такие претензии, какие может предъявлять не сын, а муж-тиран. И ни один узник-негр, утверждал он, так не мечтал о свободе.

«Был в Харроу-скул отправлен он». Доктор Гленни написал, что Байрон «слабо подготовлен, чего и следовало ожидать после двух лет начального обучения, делающего все возможное, чтобы отвадить юнца от наставника, от школы и от любых серьезных занятий». Джон Кэм Хобхауз, который стал другом Байрона на всю жизнь, дал неприукрашенную картину английских закрытых школ, назвав их храмами унижения младших, битья учеников и гомосексуальной инициации.

Харроу, всего в 12 милях от Лондона, с видом на Виндзор и на Оксфорд в отдалении, была закрытой школой для герцогов, маркизов, графов, виконтов, лордов и баронетов; многих из них посылали туда в весьма нежном возрасте — лет шести. Байрону, когда он был зачислен, только что исполнилось 13, но он уже обрел власть над своей матерью и, несмотря на скудную стипендию, желал одеваться по последней моде в соответствии с его титулом. У него были брюки в тонкую полоску, кожаные бриджи, куртка из самой дорогой ткани оливкового цвета, новый бандаж для ноги и сделанный на заказ ботинок, скрывающий разницу в длине ног.

Вначале Байрону «очень остро» дали почувствовать его хромоту. Насмешки и угрозы со стороны старшеклассников он со временем научился встречать, освоив приемы борьбы, развивая силу торса, и рук, и легких. Миссис Друри, жена директора школы, вспоминает «хромого мальчика Бирона, с трудом поднимающегося в гору, словно корабль во время шторма, без руля и без ветрил». Ее муж, однако, понял, что на его попечении оказался «дикий горный жеребчик», но в то же время заметил, что в глазах мальчика «светится ум».

9

Речь идет о герое романа Эмилии Бронте, который вынужден покинуть свой дом и любимую девушку.