Влюбленный Байрон

По ее просьбе Байрон уехал раньше, чем намеревался: жизнь с ним под одной крышей, пока они еще не женаты, как оказалось, действует ей на нервы. В Боробридже он вновь обрел свою галантность. «Душа моя, мы вновь разлучены, потому что расстояние в одну милю столь же огорчительно, как и в тысячу миль», — пишет он, убаюкивая себя обманчивой надеждой, что, когда они поженятся, различия между ними улетучатся.

ГЛАВА XV

Свадебные приготовления и свадебные колокола — все это Байрон назвал «несносной суматохой». В Сихэме испекли торт — Байрону оставалось надеяться, что он не заплесневеет. Сэр Ральф написал эпиталаму; одна из строф была так смешна, призналась Аннабелла, что ей пришлось переписать ее. Письма Аннабеллы к Байрону стали умоляющими: «мой… мой… навеки твоя… я надеюсь получить сегодня хоть строчку от тебя… без тебя мне ничто не мило… эти долгие мрачные дни».

Байрон обратился к архиепископу Кентерберийскому за особым разрешением, по которому он мог вступить в брак в любое время, в любом месте и без публичности. Жених и его шафер Хобхауз выехали в сочельник. Хобхауз отправился в Кембридж, в то время как Байрон, сделав крюк, заехал в Сикс-Майл-Боттом для прощальной встречи с Августой, несколько подпорченной тем, что полковник Ли оказался дома. На Рождество, когда термометр опустился ниже нуля, Байрон пишет Аннабелле и желает ей «много веселых минут и сладкого пирога». Именно Августа убедила его все же выехать на второй день Рождества. Хобхауз отметил, что никогда еще влюбленный не был таким медлительным.

Когда 30 декабря они наконец прибыли в Сихэм, настроение было мрачное и встревоженное. Леди Джудит уже легла спать, а Аннабелла, как свидетельствует Хобхауз, «с безоглядной влюбленностью обвила шею Байрона и разразилась слезами». Он также отметил, что она выглядит безвкусно в своем дорогом длинном платье, но «ее щиколотки и стопы — великолепны». На следующий день состоялись подписание документов и репетиция свадебного обряда. Вместо Аннабеллы стоял Хобхауз, чтобы священник, преподобный Томас Ноэль, внебрачный сын лорда Уэнтуорта, познакомился с правилами церемониала. Ужин прошел в обстановке вымученного веселья.

Утром 2 января 1815 года Байрон в полном параде вышел в сад. Преподобный Ноэль в священническом облачении молча сидел за завтраком. Леди Джудит была в крайне нервном состоянии и не могла разливать чай. Скамеечки для коленопреклонения позаимствовали в церкви; их установили в алькове гостиной второго этажа, пока миссис Клермонт помогала одеваться двадцатидвухлетней невесте. Около одиннадцати Аннабелла в белом муслиновом платье, отделанном кружевом, и муслиновом жакете спустилась под руку со своим отцом. Произнося брачный обет, Аннабелла, как показалось Хобхаузу, была тверда, как скала. А Байрон, как он позднее утверждал, «ничего не видел, ничего не слышал». Брачные клятвы он произносил запинаясь, туман застилал ему взор, и при этом жених вспоминал свою первую любовь Мэри Чаворт и их прощание в Энсли.

Потом леди Джудит запечатлела на щеке зятя холодноватый поцелуй, далее, к его неудовольствию, из соседней церкви донесся громкий колокольный звон, грянул ружейный залп, а местные шахтеры в панталонах изобразили некое подобие танца с мечами, в ходе которого был обезглавлен манекен. Хобхауз подарил Аннабелле собрание стихотворений Байрона в марокканской коже и пожелал ей много счастливых лет. По своей наивности она сказала, что если не будет счастлива, то лишь по собственной вине. Далее наступило «меланхолическое прощание» Хобхауза с Байроном.

Еще более меланхолической, чтобы не сказать хуже, стала и сорокамильная поездка в Холнэби, еще один дом Милбэнков в Йоркшире, который сэр Ральф снял для медового месяца молодоженов. Снег и дождь снаружи, а внутри кареты — извержение вулкана. Без каких-либо причин и вопреки здравому смыслу Байрон сначала без удержу пел, затем, повернувшись к Аннабелле, заявил, что он — дьявол и докажет ей это, что он повинен в таких преступлениях, какие она, при всем своем благочестии, не сможет за него отмолить, и что ей придется заплатить за обиду первого отказа два года назад. Более того, ее приданое он назвал ничтожным. В Дарэме, где их приветствовал радостный звон колоколов, проклятия еще усилились, предвещая три горькие недели, которые Байрон в более веселом расположении духа назвал «сиропным месяцем».

Атмосфера прибытия своей напряженностью напоминала сцену из готических романов: ветхий особняк, падающий снег, слуги с горящими факелами в руках. Невеста выглядела оцепеневшей и напуганной, а жених не помог ей выйти из кареты. Так началась самая скандально известная в поэтической среде брачная жизнь, она удостоилась памфлета в журнале «Джон Булл» и стала предметом самого пристального изучения, чему способствовали признания Байрона в его «Мемуарах», как рассказывает об этом Томас Мур, а также многочисленные и все более изобличающие свидетельства леди Байрон при общении с ее поверенными, а позднее и пересказанные в ее «Histoire».

Хотя Байрон и заявил Муру о нежелании «профанировать целомудренную тайну Гименея», однако, согласно тому же Муру, «он лишил леди Байрон невинности на диване перед обедом».

Спросив, собирается ли она ночью делить с ним постель, он заявил, что вообще ему неприятно спать рядом с какой-либо женщиной, но если ей того хочется, он допустит ее на свое ложе — в конце концов, все животные похожи друг на друга при условии, что они молоды. Аннабелла, которая в своих представлениях о подходящем муже в ужасе отшатнулась бы от безумца, получила безумие в полной мере. Их первая брачная ночь напоминала новеллы Эдгара По. Багровые шторы отражали отблески пламени, галлюцинирующему жениху мерещилось, что он в аду, потом он ходил взад-вперед по мрачной, призрачной галерее с заряженным пистолетом.

К утру Аннабелла сказала, что ее сердце сковал «смертельный холод». И тем же утром ей пришло на ум первое подозрение относительно Августы, «мимолетное, как молния, но и не менее ошеломляющее». Встретив жену в библиотеке, Байрон протянул ей письмо от Августы, в котором она обращалась к нему «самый дорогой для меня и лучший из людей». Августа поразительно точно описала волнение Байрона во время произнесения брачного обета в Сихэме, сравнивая его с морской бурей во время землетрясения. Письмо, как заметила Аннабелла, произвело на него странное впечатление, приведя в «яростное и ликующее состояние». Призрак Августы преследовал Аннабеллу в Холнэби. Не совладав с собой в присутствии горничной миссис Миннс, она призналась в своих подозрениях, что когда-то между братом и сестрой произошло нечто ужасное. Тому было много зловещих подтверждений. Так, случайная фраза о «Доне Себастиане» Драйдена, истории грешной любви брата и сестры, привела Байрона в бурную ярость: он схватил кинжал, лежавший на столе рядом с заряженными пистолетами, и выбежал в галерею, примыкавшую к спальне. В моменты такой мрачности он намекал на неслыханные преступления, тяготевшие над ним, говорил, что является отцом двоих незаконных детей и что они с Аннабеллой совершили глупость, вступив в брак. Потом он занялся ее перевоспитанием, утверждая, что добро и зло — чисто условные понятия, а нравственность в Константинополе не имеет ничего общего с таковой в Дарэме или Лондоне. При этом его письма внешнему миру полны обычного для него легкомысленного подшучивания. Леди Мельбурн он писал, что они с Белль прекрасно ладят и жена пока еще не успела ему надоесть.

Его настроение отражало всю гамму состояний и чувств от насмешливости до жестокости, от галлюцинаций до искреннего раскаяния — когда он сказал жене, что она заслуживает более мягкого ложа для отдыха, чем его грудь, а она спрашивала, чье сердце разобьется раньше — его или ее. Аннабелла описывает слезы, которые навернулись ему на глаза, а потом застыли и казались льдинками. Вскоре она пишет Августе малодушные письма, прося золовку стать «ее единственным другом». И получает двусмысленный ответ: «О да, я действительно буду твоим единственным другом». Вообще, письма Августы к ее «дорогой сестренке» — просто шедевры двусмысленности.