Imago

- У тебя со слухом плохо? Я сказала: отвали.

- Черт, да не ломайся ты, я же заплачу… - рука, ухватившая его за ворот, не позволила договорить. Чуть приподняв его над полом, легко, будто мешок с сахарной ватой, Арклайт развернулась на каблуках, впечатывая парня лицом в стену. От удара бледно-зеленый кафель, похожий на лаймовую глазурь, треснул с минорным хрустом, как треснул нос того парня; на кафеле осталась кровь, красная, словно капли земляничного варенья, и Филиппа ударила снова аккурат по ним, как в “десятку”. Ударная волна сорвалась с кулака, едва не пробивая стену головой сортирного съемщика, сотрясла потолок, и свет пугливо замигал. Парень грузно сполз по стене на пол, оставляя кровавый след на кафеле, царапая сколотыми зубами. Придурок… Арклайт безо всякого сожаления пихнула каблуком его в мясистое бедро и замерла, заслышав жуткие, лающие звуки. Призму стало хуже, он уже не стоял, практически повиснув на раковине, его рот был красным, а лицо приобрело землистый оттенок. Но хуже всего то, что в кровавой лужице, собравшейся у водостока, призрачно поблескивали крохотные кусочки стекла.

***

Под светом операционной лампы, пронзительным и холодным, бледный Призм сделался прозрачным, словно мотылек. Вены голубовато отсвечивали под кожей, подрагивали ноздри и уголки рта, мелко дергалось правое веко, а левую ступню свело судорогой, выкрутив во внутрь. Мышцы натянулись, остро выпирала косточка, и по напряженной ноге рябью пробегала дрожь. Мутант дышал шумно, глубоко, воздух со свистом вырывался через судорожно стиснутые зубы; тонкой синей нитью вилась жилка по его виску, убегая под волосы, и Филиппа мысленно коснулась ее, повторяя контур. Стул брюзгливо поскрипывал, Арклайт раскачивалась из стороны в сторону, и он вместе с ней елозил ножками по полу. Ступни выбивали нервную дробь по бетонному полу, пальцы стискивали края сиденья до сухого треска ломающегося дерева. Мистер Синистер, стервятником склонившийся над распростертым Призмом, с упреком взглянул на девушку сквозь очки с увеличивающими линзами. Круглые и блестящие, они делали его похожим на красноглазую стрекозу.

- Неслыханное легкомыслие, - негромко заметил ученый, придерживая узкую трубку, вставленную в разрез на шее Роберта. Под мерный гул аппарата, донельзя похожего на обычный насос, по ней пробегало нечто темное и комковатое; трубка дрожала и подскакивала, и Эссексу приходилось придерживать ее пальцами. - Непростительная безалаберность. Столько труда… Еще немного - и все насмарку, - Натаниэль осторожно повернул колбу, внимательно вглядываясь в ее содержимое. Филиппу замутило от вида этой дряни, похожей на полупереваренный стейк - что это еще такое, черт возьми, и какого хрена оно забыло в Роберте?! - а Синистер едва ли не носом прижимался к тонкому стеклу. Когда он слегка наклонил колбу, внутри что-то тихо звякнуло. - Вам нужно было сразу же обратиться ко мне.

Ученый щелкнул переключателем, и насос, глухо ухнув, затих. Аккуратно отсоединив трубку, Натаниэль подвел к горлу Роберта другую, более тонкую и рифленую. Призм поперхнулся, когда катетер вогнали ему в горло, и Арклайт беспокойно подскочила на стуле. Сонтаг чувствовала себя мухой в меду, увязшей в собственной беспомощности; ее тянуло к Робу, хотелось взять его за руку, чтобы он почувствовал, что не один, что Филиппа рядом. Сказать, что все обязательно будет хорошо, им ведь еще котенка воспитывать, да и вещи они так и не разобрали, но глядя на бурое маслянистое месиво в банке, на запавшую грудь Призма, на трубку, торчащую у него из глотки и заливающую в него какой-то раствор, по цвету и запаху смахивающий на ослиную мочу, Арклайт сама с трудом в это верила. Ей было бы достаточно и того, чтобы Роберт остался жив, здоров, насколько это возможно, а остальное - на хер. Пусть будет дерьмово, паршиво, хуже, чем по колено в грязи под ливнем в Азии и тучами москитов, жаждущих обглодать тебе лицо, руки, ноги, как и пираньи в речке. Главное, чтобы Призм… Чтобы Роб…

- Почему-то когда я надеюсь на чье-либо благоразумие, в итоге остаюсь горько разочарован, - сухо заметил мистер Синистер, придерживая голову мутанта над судном. Призма тошнило, на сей раз желчью, слюной и той поганью, что Эссекс заливал ему в горло. Она пузырилась, клочья серовато-розовой пены оседали на щеках, вещество сочилось даже из носа. У Филиппы защипало в глазах, ладоням сделалось горячо и больно, будто полоснуло осокой; девушка не сразу поняла, что ее ногти пропороли кожу. На верхушке большого пальца алела тонкая полоска нежной кожицы - Арклайт обкусала ноготь почти до мяса. Последний раз она грызла ногти в третьем классе, когда ее вызвали к директору из-за разбитого окна в кабинете естествознания. Роба еще выворачивало, и на Сонтаг тоже душной волной накатила дурнота, противно потяжелело в желудке и во рту сделалось кисло, будто подгнивший апельсин надкусила. Филиппа проглотила горькую слюну, опуская взгляд. Если смотреть, то еще хуже будет. Как будто это у нее трубка в глотке и фонтан изо рта.

- Я не гарантирую, что это навсегда остановит развитие Икс гена, - Эссекс уложил тяжело дышащего Призма обратно на стол, - но замедлит его на какое-то время. Опасности для жизни нет, пока нет. Организм уже начал меняться. Это… сродни раковым клеткам, они разрастаются, множатся, только на сей раз они не преобразуют остальные клетки в себе подобные, а поражают их. Сейчас были задеты легкие, еще немного - и Роберт захлебнулся бы собственной кровью.

- Но ты же можешь его вылечить? Можешь, да? - с истеричным смешком прошептала Филиппа. Синистер ведь гений, мать его, злобный гений! Клонов штампует как на конвейере. Едва ли создать новую жизнь из волоска, из пылинки, легче, чем вытащить эту хрень из Роба, верно ведь? Смех рвался из груди, толкался в горло, царапая язык, и Филиппа закусила губу до боли, брызнувшей на язык. Синистер молчал, свет отражался в линзах его нелепых очков, и за бледным серебром бликов дрожали алые огоньки его глаз. Арклайт ждала, губы, растянутые в неуверенной, робкой улыбке дрожали. Это ведь из-за нее, это все из-за нее, если бы держалась от Призма подальше, то ему бы и в голову не пришло!.. Он бы никогда! А теперь… Роберт дышал сипло, с хрипами, словно стекло забилось ему в горло и мешало дышать.

Убийца - не эта дрянь, похожая на рак, а она, Арклайт. С таким же успехом Филиппа могла бы размозжить ему голову в стеклянную пыль, хотя бы не мучился!..

- Думаю, - Натаниэль потер подбородок сквозь марлевую медицинскую маску, оставляя на ткани жирные пятна, - я смогу помочь. В этом есть и толика моей вины. Однако Роберту придется пройти еще несколько анализов, хочу убедиться, что больше никакие органы не поражены. Он останется здесь. Я сообщу тебе, когда ему станет лучше.

- Да. Ладно, - Филиппа поднималась медленно, ноги разгибались неохотно, суставы скрежетали, точно проржавевшие, болезненно ныла поясница, пересохло во рту. От облегчения, призрачной, но пьянящей надежды тонко заломило в ушах. - Я буду здесь. Рядом, - она неопределенно мотнула головой, - если что, сразу приду.

- Не сомневаюсь, Арклайт. Ваша преданность друг другу поистине достойна восхищения, - под маской промелькнула узкая тень, и девушка поняла, что ученый улыбается. - Однако попрошу тебя не торопиться уходить. Ты же не будешь против, если я тебя осмотрю? Ничего страшного, право же, всего лишь первичный осмотр, но его результат может тебя удивить. И даже обрадовать. А может, и нет, знаешь ли, все по-разному воспринимают эту новость.

***

На гладком холсте ночной небесной синевы буроватые перистые облака казались неаккуратными мазками гуаши. Луна, круглая, розоватая с одного бока, висела низко, как яблоко на нитке, кажется, протяни руку - и она, спелая и налитая, упадет прямо в ладонь. Призм сидел на пластиковом стуле, запрокинув голову, макушкой прижимаясь к бетонной стене, и вытянув ноги; ступни в грязных разбитых ботинках с комьями грязи, налипшими на рифленую подошву, покачивались из стороны в сторону. Разрумянившаяся луна напоминала ему Перл, такую же круглолицую и краснощекую, еще бы ей жемчужные серьги и блондинистые кудри, зафиксированные лаком с блестками, и вообще не отличить. Мутант глотнул портвейна из бутылки, отвечая кривой ухмылкой на оскал луны, щербатый, как после удара Блокбастера по зубам. В воздухе еще пахло дождем, мокрой землей и травой, прибитой пылью и мелиссой: она буйно разрослась у полуразрушенной стены, возле которой сидел Призм. Он был в одной футболке, на внутренних сторонах рук и шее белели метки пластырей. Под ними пряталась боль, точечная, не больше игольного ушка; до конца она так и не проходила. Стоило только чуть-чуть подсохнуть, подзажить, как приходило время нового укола, инъекции, капельницы, анализа. Вены Призма уже напоминали решето. С мрачной усмешкой Роберт еще отхлебнул из бутылки. Портвейн мягко обжег ему язык, бархатистой волной скатился по горлу и вдруг вспыхнул жарче греческого огня. Мужчина, с усилием глотая, рассеянно коснулся рубца на шее и стиснул челюсти. Следующий глоток дался легче, Призм с исступленной жадностью впился в горлышко бутылки, заливая в себя портвейн. По подбородку текло, капало на грудь, но он пил до тех пор, пока не начал задыхаться. Оторвавшись с глухим рыком, мутант обмяк, растекаясь по стулу, дыша сквозь стиснутые зубы. Портвейн ртутью стек в желудок, горло еще не успело остыть, как мужчина потянулся к бутылке снова. Плевать. Он хотел, чтобы было больно, он ждал этой боли, потому что заслужил ее, дурак! А ведь уже надеялся, думал, что… Мужчина тряхнул потяжелевшей от алкоголя головой.