Мечтатели

Томас. Не надо пошлостей.

Mepтенс. Вечером я уезжаю. А пока пойду куда-нибудь на воздух. Прошу вас, хватит смеяться надо мной; вы и не думаете умирать.

Регина. Но Мертенс! Разве я не думала об этом всегда?

Мертенс. Не знаю, о чем вы думали, когда изображали передо мной прекрасную, благородную веру, которая не могла примириться с темной реальностью. Я пала жертвой иллюзии. Ведь и я тоже некогда потеряла любимого, но двадцать один год, вплоть до сегодняшнего дня, в чистоте хранила ему верность. (Уходит.)

Томас. Вот, пожалуйста! Порок - это грязь. Но и добродетель хороша только в свежем виде!

Регина. Теперь она и вправду уедет. Мария, Йозеф, она... порядок теряет крепость, как десны при цинге перестают держать зубы; вот и с нами так же.

Томас. Почему ты позволяешь себя унижать?! Даже этой особе.

Оба сидят насупившись, далеко друг от друга и не могут возобновить попытку.

Регина (упрямо). Потому что не знаю, как мне быть. Неужели ты не понимаешь, я всегда должна была что-то делать. А теперь ничегошеньки не знаю. Иди сюда! Нет, останься там! Тайна - я посреди всего этого кончилась.

Томас. Все тускнеет вблизи и при равнодушном наблюдении; взять хотя бы светлячка - поймаешь его, а в руке тусклый серый червячок! Но когда знаешь это, возникает куда более дьявольское чувство, тут не до сюсюканья: ах-ах, Божий фонарик!

Регина. Размышления меня мало привлекают.

Томас. Может, ты и права. Тут вряд ли что возразишь... Но тогда я не могу тебе помочь...

Регина. ...Когда я от вас ушла, после Йоханнеса, у меня еще хватало храбрости. Во мне было некое ожидание, которое я называла печалью разумеется, неправильно.

Томас. Это, разумеется, был голод.

Регина. Н-да, храбрость. Но все последующее оказалось нескончаемым потоком пустых часов. Я просто не понимаю, как другие люди умудряются правильно их заполнять.

Томас. Они, разумеется, лукавят; у них есть профессия, цель, характер, друзья и знакомые, манеры, принципы, одежда. Взаимные гарантии от гибели в миллионометровых глубинах пространства.

Регина. Но ведь все, что происходит, серьезно лишь наполовину, а наполовину это игра! Мы призываем жутчайшее, и оно является с полным безразличием - ни ужаса, ни напряжения. Потому что рядом как раз стоит или не стоит телефон, или со скуки, или от бессмысленности сопротивления. Потому что весь ужас в том, что жизнь, коли уж ты ее начал, идет сама по себе и без твоего участия, без вины и невинности.

Томас (подходит, растерянно глядя на нее). Проистекает из тысяч причин, которые может исследовать детектив или знаток людей, но только не из той единственной, глубочайшей, - не из тебя самого.

Регина (протестующе). Повторить мы не можем. (Отходит подальше от него.) Люди воображают, будто владеют тобой, все твое существо открыто им, а тебя в этом безумном механизме нет и в помине... Некогда было так замечательно - тайна, волшебство, формула безумной силы. Словом, хорошо и просто здорово.

Томас. Но ведь и здесь тоже всего-навсего первоначальная иллюзия, которой подвержен всякий молодой человек, утреннее ощущение. Можно делать что угодно, ибо все к тебе же и возвращается, как брошенный бумеранг.

Регина. Сколько было радости - надушиться экзотическими благовониями и отведывать сложные легкие блюда. А потом в один прекрасный день ловишь себя на том, что пьешь один только чай, ешь карамельки да куришь сигареты. Такое чувство, будто тебя включили и заключили в план, который был составлен еще до начала всего. Заранее рассчитанное, всем давно известное обрушивается на тебя - сон в определенные часы, завтраки, обеды и ужины в определенные часы, ритм пищеварения, следующий вращению Земли вокруг Солнца...

Томас. Летом растет число зачатий, а осенью - число самоубийств.

Регина. Тебя тоже затягивает! А мужчины будут по-прежнему являться ко мне словно этакие непонятные ползучие создания, тысяченожки, черви; ты не замечаешь их различий и все-таки чувствуешь, что в каждом из них разная жизнь!..

Томас (будто глядя на какое-то видение, издали смотрит в окно). Мария и Ансельм скоро будут уже далеко, среди незнакомого ландшафта. Солнце там будет светить на траву и кусты, как здесь, заросли кустарника будут куриться испарениями, в воздушные летуны - ликовать. Ансельм, верно, будет лгать, но что он скажет там, в чужом краю, мне знать не дано...

Регина. Ты несчастлив?

Томас. Любой конфликт имеет значение лишь в определенной атмосфере; как только я вижу их в этом чужом краю, все уходит в прошлое. Здесь невозможно достичь гармонии, Регина, высочайшее невозможно привести в гармонию с нами. Благоденствуют лишь те, кому это не нужно.

Регина. Помоги мне, Томас, посоветуй, если можешь.

Томас. Как я тебе помогу? Надо просто иметь силу любить эти противоречия.

Регина. Так что же ты будешь делать!

Томас. Не знаю. Сейчас я думаю так, а позже, наверно, стану думать иначе. Мне хочется попросту уйти куда глаза глядят.

Регина. Давай уедем вместе, ты и я! Что-нибудь сделаем! Хоть что-нибудь! Помоги же мне! Иначе моя давешняя воля превратится в месиво отвращения!

Томас. Но Регина! Мир представляется чуть ли не физически более просторным, если соответствующую сторону все время заслоняло соседство другого человека. Тогда однажды вдруг оказываешься в на удивление просторном полукруге. Один как перст.

Pегина. Я не могу остаться такой, как была! А стать другой - как?! Как Мария?!

Томас. Просто блуждаешь, где придется. Тебе враждебны все, кто идет предначертанным путем, тогда как ты бредешь в мире непредначертанными тропами духовных скитаний. И все равно ты как бы заодно с ними. Помалкивай, когда они сурово на тебя смотрят; тишина; затаись в собственной оболочке.

Регина (внезапно порываясь уйти). Значит, по-твоему, выбора нет, мне остается сделать только одно! То, о чем я тебе не сказала!

Томас. Преувеличения! Я нарочно больше не стал спрашивать. В последние дни и я иной раз подумывал об этом. Но если 6 потом можно было стоять возле собственного трупа, сам бы устыдился поспешности. Ведь в эти дивные летние дни тебя бы по-прежнему нагло кусали слепни, и ты бы не только благоговейно ужасался вечности, но и почесывался.