Страница 2 из 76
Так и случилось.
Ельцин, Руцкой и Хасбулатов, обнявшись, позировали перед телекамерами всех информационных агенств мира. Это выглядело эффектно, особенно на фоне понуро спускающегося по трапу Горбачева, освобожденного из форосского заключения. Одетый в поношенный пуловер президент СССР сопровождался автоматчиками, по виду которых трудно было сказать: эскорт или конвой.
Каждому школьнику в необъятной стране было известно, что Горбачева предали его ближайшие сотрудники.
Вице-президент Янаев, коварно вознамерившийся стать президентом.
Председатель Верховного Совета СССР Лукьянов, коварно вознамерившийся стать генсеком.
Председатель КГБ Крючков, коварно мечтающий, как и все его предшественники, о личной диктатуре.
Министр обороны — маршал Язов, никому неизвестный генерал, которого добряк-Горбачев, в обход всех законов, сделал маршалом, о чем тот и во сне не мечтал. А став маршалом, видимо, возгордился и коварно возмечтал стать генералиссимусом.
Их всех, включая еще дюжину разных мелких людей (от начальника охраны до начальника канцелярии), отправили в тюрьму и возбудили уголовное дело по подрасстрельной 64-й статье.
То-то было радости и всенародного ликования.
Русский народ веками радовался, когда разных там министров и вельмож волокли на плаху или бросали в тюрьму, или когда самого царя вместе со всем его семейством ставили к стенке. Не меньше он радовался, когда членов ЦК и вчерашних маршалов-кумиров расстреливали или превращали в лагерную пыль.
Радостно шумел народ на митингах и всемерно одобрял. Даже иногда требовал, чтобы и еще кого-нибудь посадили или расстреляли. И никогда, особенно за последние 70 лет, народу в этом не отказывали.
Возрадовался народ и на этот раз.
При огромном стечении московского народа вышли на балкон Белого Дома в обнимку Ельцин, Руцкой и Хасбулатов в виде триединого союза: президент, вице-президент и спикер.
Похоронили трех, задавленных танками той суматошной ночью, и стали строить новую демократическую Россию, которая впервые за свою тысячелетнюю историю должна была превратиться в правовое государство. В чем все торжественно поклялись на сталинско-брежневской конституции. А в доказательство, что не шутят, свернули памятник Феликсу Дзержинскому, что возвышался на Лубянской площади напротив КГБ.
Шлюз демократии был вторично открыт после февраля 1917 года. То, что тогда вылилось через этот шлюз на страну, было общеизвестно и еще очень свежо в памяти.
Все с интересом стали ждать, что выльется на страну через этот шлюз при его вторичном и столь шумном открытии.
Ждать пришлось недолго. Почти мгновенно обвалился и с треском развалился Союз Советских Социалистических Республик. Оказалось, что военно-полицейские империи могут существовать только в условиях тоталитарного управления.
Это была теория, которую знали почти все, но, как водится в России, никто к теории серьезно не относился. А проще говоря, никто в нашей стране ни в какие теории никогда не верил. Поэтому, когда развал страны стал свершившимся фактом, многие были захвачены врасплох.
Некоторым утешением служило то, что Россия была объявлена суверенным государством, а по разным телеканалам демонстрировались одиночные камеры «Матросской тишины», где в элегантных спортивных костюмах фирмы «Адидас» томились Лукьянов, Крючков, Язов, Янаев, Варенников и Павлов.
Это была новинка, поскольку народу никогда не показывали, как, скажем, томятся в камерах Бухарин, Ежов или Берия. Или хотя бы маршал Кулик.
На этом фоне еще эффектнее выглядели кадры нерушимого триумвирата: Ельцин, Руцкой и Хасбулатов. Из-за могучего плеча Ельцина выглядывал Ростропович, впервые и жизни, во имя спасения Родины, сменивший виолончель на автомат Калашникова. Из-за плеча Руцкого виднелось популярное лицо Никиты Михалкова. А Хасбулатов молча посасывал трубку, потеряв много сил в борьбе с Бабуриным за место председателя Верховного Совета РСФСР.
Союз исполнительной и представительной властей с лучшими представителями национальной интеллигенции, по традиции живущей либо постоянно, либо большую часть времени за рубежом, символизировал национальное единство и общественную гармонию как нельзя лучше. Даже трубка Хасбулатова пока не вызывала никаких аналогий. И он, и Руцкой любую речь и даже короткое сообщение начинали следующими словами: «Борис Николаевич поручил мне…» или «Я сегодня встречался с Борисом Николаевичем, и он решил…»
В такой идиллии незаметно пролетела вся вторая половина 1991 года.
В самом начале 1992 года суверенная Россия, как птица-тройка, лихо развернувшись на колдобинах старого тоталитарного пути, попыталась перелететь на широкую, асфальто-бетонную магистраль рыночной экономики. И сразу убедилась, что современные автострады совсем не предназначались для лихих троек…
Шел январь 1992 года…
Сноп огня вырвался из танкового орудия. Тысячеголосо ахнула толпа, запрудившая площадь Свободной России. Гром выстрела ударил по барабанным перепонкам, посыпались стекла в соседних домах. Где-то в районе четырнадцатого этажа здания Всероссийского парламента вырастает причудливый белый цветок с остроконечными лепестками, огромный и страшный, — рокот накрывает площадь.
Через пустые глазницы окон валят клубы черного дыма, летят какие-то бумаги, оседая на площадь стаей причудливых птиц, водопадом осыпаются стекла с нижних и верхних этажей.
Снова залп из танковых орудий, совпавший с яростным лаем скорострельных пушек бронетранспортеров…
На ультракоротких волнах все, кто имел включенными ультракоротковолновые диапазоны своих приемников, могли услышать истерические крики бывшего вице-президента страны, а ныне параллельного президента, Александра Руцкого. Сидя под массивным письменным столом для совещаний, почти в полной темноте Руцкой кричал в микрофон: «Помогите! Я вас умоляю! Помогите! Они убивают всех… Женщин и детей… Расстреливают… Я вас умоляю, помогите! Летчики, поднимайте самолеты! Бомбите Кремль! Там банда… Преступная банда! Они убили здесь уже 500 человек! Я умоляю вас!».
Хасбулатов молча сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Накурившись, он был внешне спокоен. Такова воля Аллаха. Он поднял его, ссыльного чеченца, на небывалую высоту в фактически чужой и враждебной стране. Он снова бросает его в бездну.
Взрыв грохнул где-то в соседнем помещении. Послышались крики. Сначала просто неразличимый вой, а затем вопль: «Носилки! Помогите раненым!». Снова грохот и звучная дробь автоматных очередей.
ШЕЛ ОКТЯБРЬ 1993 ГОДА.
Не прошло еще и двух полных лет демократического развития суверенной России, а в центре Москвы уже били танки.
Где-то в темном кабинете, откуда истерически звал на помощь Руцкой, среди вороха разбросанных по столу бумаг, лежал приказ об аресте и расстреле президента Ельцина, об аресте всех членов его семьи в лучшем духе старых коммунистических традиций.
Сквозь треск помех работающей на прием рации прозвучал знакомый голос: «Руцкой, сдавайся!».
Бывший вице-президент всхлипнул в микрофон: «А если сдамся, то расстреляете? А? Убьете?».
«Там посмотрим, — сказал голос. — Что с таким пидаром и козлом делать? Ты же застрелиться обещал».
«X… вам! — зло завопил Руцкой. — Не дождетесь, е… вашу мать, чтобы я застрелился. Я еще всю правду расскажу про вас всех!»
Вместо ответа из рации неожиданно грянула песня: «Дождливым вечером, вечером, вечером, когда пилотам, прямо скажем, делать нечего…» Слезы текли по щекам Руцкого.
«Виктор, — продолжал он истерически кричать в микрофон, — ты меня слышишь, е… твою мать?! Ты за все мне ответишь, тварь!»
«Отвечу, — согласился голос. — Ты выйди, дурак, на балкон. Там 10 дивизий, которых ты ждешь, пришли к тебе присягать. Долго они ждать будут? Давай, сдавайся. Мы знаем, где ты сидишь. Сейчас из танка тебя приголубим так, что и хоронить будет нечего. Ты понял?».
Неожиданно ожил стоявший на полу селектор. Голос Сергея Парфенова, как всегда, спокойный, доложил: «Альфа» в здании».