Страница 37 из 39
Если судить по дошедшим до нас описаниям, Ришелье выглядел представительно, несмотря на болезненное телосложение и худое лицо. В присутствии этого строгого и величавого, как государь, человека страх перед ним охватывал всех, в том числе самого Людовика. Коварный, неразборчивый в средствах, никогда не шедший прямым путем в своих делах, несгибаемо беспощадный к любому врагу, кардинал, однако, был способен и на большое мужество, и на великодушие. К сожалению, он придавал понятию «благо общества» слишком узкий смысл, и в его представление об этом благе не входили тысячи законов, которые современные правительства считают необходимыми для удачного управления страной. Но по крайней мере он никогда не отступал от того, что считал своим долгом перед Францией и ее королем. Ни угрозы, ни опасность, ни желание добиться популярности и одобрения не могли заставить его нарушить долг. Он больше, чем любой великий француз, похож на другого знаменитого первого министра, жившего в более позднюю эпоху, – на Отто фон Бисмарка. Мораль и честолюбие у обоих были почти одинаковые, но кардинала Ришелье можно отчасти оправдать тем, что он жил в зловонной атмосфере королевского двора XVII в. Бисмарк жил позже – в XIX в. За такой долгий срок нормы поведения в нашем мире должны были бы измениться.
Людовик XIII умер через семь месяцев после смерти своего великого министра (14 мая 1643 г.). Как король он почти ничем себя не проявил, но он заслуживает места в истории за одно свое великое достоинство – за то, что, несмотря на сильнейшее давление противников Ришелье, восемнадцать лет сохранял за ним власть.
Эти восемнадцать лет оказались решающими в истории Франции. При преемниках Людовика XIII и Ришелье положение этой страны было таким, что она становилась все сильнее.
В первые десять лет после смерти Ришелье Франция еще не дала Европе почувствовать всю свою силу. Главной причиной этого было то, что так называемый повелитель великого кардинала оставил после себя только одного наследника – пятилетнего сына. Французскому королевству снова пришлось пережить горести и ослабление, связанные с регентством. Анна Австрийская, мать Людовика XIV (царствование которого стало необыкновенно долгим: формально он правил семьдесят три года (с 1643 по 1715 г.), не была способна сделать то, что сделала когда-то Бланка Кастильская, регентша при более раннем Людовике. Возможно, Анна была чуть-чуть талантливее, чем ее свекровь Мария Медичи, но в любом случае она полностью находилась под влиянием нового первого министра, кардинала Мазарини. Перемены его политики и повороты его судьбы в значительной степени определяли историю Франции в следующие восемнадцать лет.
Мазарини был ловким, льстивым, хитрым, покладистым и весьма расчетливым итальянским священником. Он приехал во Францию в 1634 г. и стал ценнейшим помощником Ришелье. Великий прелат возвысил Мазарини, добился для него кардинальской шляпы и, несомненно, был бы рад, если бы узнал, что тот станет его преемником. Мазарини, конечно, не был таким великим человеком, как Ришелье. Он был более заурядным, менее отважным и был меньше склонен действовать способами, которые требовали мужества. Но все же он от природы был наделен талантом государственного деятеля и умело преодолевал большие трудности, хотя не всегда героическими способами. Разумеется, французская аристократия ненавидела его за то, что он был итальянцем. Король был несовершеннолетним, а регентша и ее министр не очень крепко держали власть в руках, и эти знатные господа почувствовали, что настало время избавиться от некоторых унизительных ограничений, которые наложил на них Ришелье. Когда этого господина людей в конце концов не стало, Франции в последний раз пришлось вынести мучения из-за реакционеров-аристократов.
Давно прошли те дни, когда крупные феодалы-вассалы мечтали разделить королевство на части. Теперь благородные графы, маркизы, герцоги и принцы крови на самом деле желали, чтобы им разрешили иметь столько, сколько им хочется, должностей на королевской службе, прав назначения на должность и субсидий из казны. Праздная и легкомысленная жизнь французского двора XVII в. была благоприятна для интриг в будуарах и заговоров в парадных комнатах. Придворные интриговали просто для того, чтобы не скучать[82]. Никаких более благородных мотивов, чем перечисленные здесь, не было у тех важных господ и дам в кружевных воротниках, которые разрабатывали планы устранения «итальянца». Однако нужно сказать, что были и другие, более обоснованные причины для недовольства правительством. Ришелье отвратительно управлял финансами, а Мазарини был не намного лучше в этом отношении. Суперинтендантом казначейства при нем был итальянец Эмери, так же непопулярный, как его господин. Налоги собирали с безжалостной строгостью. Государственные должности продавали, чтобы пополнить казну. Деньги занимали под 25 процентов, и все же Тридцатилетняя война еще продолжала медленно идти к своему дорогостоящему и болезненному концу. Кардинала Мазарини справедливо обвиняли в том, что он вил собственное гнездо за счет государства.
Эти обстоятельства позволили знатным заговорщикам, много говорившим о том, что надо взяться за оружие для спасения короля от его «злых министров», завоевать большую симпатию у народа, в основном у жителей Парижа.
Кроме того, парижский парламент, Высший суд Франции, очень хотел показать, что у него есть власть. Все члены этого суда были дворянами, получили свои должности по праву наследования и уже давно требовали предоставить им право отказываться «регистрировать» указы короля, то есть вносить их в реестр юридически обязательных постановлений. Фактически эти парламентарии требовали дать им право налагать вето на королевские указы[83]. К тому же у них был перед глазами пример гораздо более могущественного законодательного парламента Англии, который как раз в те дни добивался превосходства над Карлом I во время Пуританской революции.
Эти три силы – неудовлетворенные аристократы, недовольные налогоплательщики и желавший отстоять свои притязания суд – объединились и подняли ряд восстаний, от которых трон под молодым Людовиком XIV сильно зашатался. В 1648 г. начались войны, известные под названием Фронда (1648–1653). Их подробности не имеют большого значения, хотя придворные написали о Фронде много пикантных и романтических мемуаров. Какое-то время ее главными движущими силами этого движения были великие полководцы короля – Конде и Тюренн. У обоих были обиды на Мазарини. Оба несколько раз, хотя не во всех случаях одновременно, принимали участие в восстании против правительства. Оба (хотя Конде в большей степени) вступили в сговор с врагами-испанцами против своего короля. Сражения в этих войнах иногда были кровопролитными, но редко бывали решающими. Сначала парламент, а вскоре и жители Парижа поняли, что высокопоставленные аристократы, которые на словах так горячо сочувствовали бедам низов общества и клялись бороться за должное уважение к закону, на самом деле сражались главным образом за пенсии, права назначения на должность и командные посты в армии. Мазарини в самый разгар этой бури благоразумно покинул королевский двор, но, как только королевские войска одержали победу над восставшими, он вернулся (1653) и стал еще могущественнее, чем прежде. В этом же году Париж сдался Тюренну, который снова был твердым сторонником короля.
Парламент и горожане заключили мир с молодым королем, а Конде бежал к испанцам. Так дала свое последнее сражение старинная аристократия, которая была как бельмо на глазу для всех французских королей со времени коронации Гуго Капета.
Мир не наступил сразу после краха Фронды. Испания не участвовала в Вестфальском договоре 1648 г. между Францией и немецкими государствами, по которому Франция получила основную часть Эльзаса. Гордым кастильцам очень не хотелось признать, что их мечте о власти над всем миром навсегда пришел конец и что к северу от Пиренеев появилось государство сильнее Испании. Когда Конде бежал с родины, его радушно приняли в Брюсселе угодливые администраторы этого города. Они с радостью отдали свои войска под командование этого знаменитого полководца. Но беглецу, вероятно, была не по душе роль мятежника, и в любом случае его новые испанские войска были хуже его прежних французских полков. Он одержал несколько побед над своим прежним соратником, а теперь противником Тюренном. Поскольку война шла медленно, в 1657 г. Мазарини отложил в сторону свою гордость католика и заключил союз с пуританином Кромвелем, грозным протектором Англии. Тот прислал на континент дивизию своих распевавших псалмы конников, которых прозвали железнобокими. В 1658 г. французы и англичане сражались плечом к плечу против испанцев в знаменитой когда-то Битве в дюнах на песчаном побережье возле Дюнкерка. Испанцы потерпели поражение. Их могущество близилось к концу, и гордый король Испании Филипп IV покорно согласился на условия, навязанные двумя народами, которые надеялся покорить его предок Филипп II. Дюнкерк был уступлен Англии[84]. Франция получила части провинций Артуа, Руссильон (в Пиренеях) и много округов в Лотарингии, неудачливый герцог которой встал на сторону испанцев. Было также решено, что Людовик XIV женится на инфанте Марии-Терезе. Невеста должна была принести королю в приданое 300 тысяч золотых крон и ради приданого отказаться от всех прав на трон своего отца[85].
82
Вся безответственность лидеров Фронды хорошо видна в этом описании герцогини де Лонгвиль, самой заметной из знатных дам, раздувавших огонь мятежа: «Тщеславие и скука побудили ее восстать против ее короля, предать ее страну и изменить ее мужу. В конце концов ссылка в Пор-Рояль спасла герцогиню от одурманивших ее почестей, тревог и удовольствий этого мира» (Стефен).
83
Король, правда, мог преодолеть это вето, если бы собрал торжественное заседание (оно называлось «ложе правосудия») и объявил предложенные законы юридически обязательными без согласия парламента. Но этот способ был громоздким и очень непопулярным. (Первоначально французские короли проводили судебные заседания, сидя на возвышении, похожем на кровать, и окруженные своей знатью. Отсюда название «ложе». – Пер.)
84
Падкий на деньги Карл II продал его Франции в 1662 г.
85
Это приданое так и не было уплачено, что привело к очень серьезным последствиям. См. с. 225.